Газета Завтра Газета - Газета Завтра 458 (36 2002) Страница 16

РАЗВЯЗКА

В понедельник 19-го я узнал из телевизора, что произошло. Отправился на работу в ЦК. Там в коридорах наблюдалось некоторое оживление. Надо сказать, в последнее время в комплексе зданий ЦК КПСС на Старой площади все громче свистел ветер запустения и развала. В буфетах исчезли нормальные столовые приборы. Появились грязные гнутые алюминиевые вилки. По ночам в кабинетах сотрудников кто-то взял моду срезать кнопочные телефонные аппараты. Иногда вскрывали рабочие сейфы, и, если находили что-то ценное, уносили. Утром 19-го было много звонков с мест. Образование ГКЧП в основном поддерживали, но вызывала настороженность версия, будто Горбачев болен. В нее не верили. Если бы объявили, что ему предъявлено обвинение в государственной измене, и на время следствия он изолирован, это было бы принято без сомнений и с одобрением. Между сотрудниками прошел слух, будто бы состоялось заседание Секретариата ЦК под председательством Шенина, но что "они" решили — неизвестно. Потом новый слух, будто на места ушла шифровка с указанием поддержать ГКЧП. Позже выяснилось, что Шенин действительно разослал за своей подписью шифровку: "В связи с введением чрезвычайного положения примите меры по участию коммунистов в содействии ГКЧП". После разгрома она оказалась в руках прокуроров, по сути, единственным материальным свидетельством причастности партии к делам ГКЧП. Ближе к обеду прошелестел новый слух, на этот раз о созыве Пленума ЦК. И потом вдруг, как отрезало, полная тишина. Со временем я узнал, что во второй половине дня в ЦК приехал из Барвихи Ивашко, отодвинул Шенина и взял ручку управления на себя. Сразу стало тихо, как в детской игре в "замри". Никто ничего толком не мог объяснить. Кругом роились только слухи. В душе возникло и стало нарастать чувство, что все мы в западне, из которой нет выхода.

Во вторник 20-го в коридорах Орготдела не было никого. Все, как мышки, сидели по кабинетам. Иногда заглядывал кто-нибудь из коллег, оставлял слух и исчезал. Прошелестело, будто переметнулся Лебедь. Куда? К кому? Александр Иванович был членом ЦК КП РСФСР. На Пленумах гудел, как иерихонская труба, правильные вещи. Я не мог вообразить его демократом. Потом заговорили, будто к Ельцину перебегает милиция. Будто организует это заместитель министра Пуго генерал Громов. Снова не поверил. Громов — герой афганской кампании. Боевой советский генерал. Такие не перебегают. Во второй половине дня, устав от безделья и слухов, решил отправиться домой. Пешком. Посмотреть, что в городе. Есть такой журналистский штамп: "тщательно организованная провокация". Провокация августа 91-го была организована грубо, я бы даже сказал, вызывающе хамовато. На площади Свердлова, у Большого Театра, дальше по проспекту Маркса и в начале Манежной площади танки и много солдат в строю. Зачем? Ежу понятно. По периметру три крупнейших гостиницы: "Интурист", "Москва" и "Националь". Каждая нашпигована иностранными журналистами, репортерами, резидентами. Сцена устроена для них. На углу улицы Горького, у подземного перехода, танк. На нем молодой мужик лет 30-ти, полноватый, машет полосатым флагом (тогда такие называли "бесиками": белый, синий, красный). Время от времени выкрикивает: "Горбачев, Ельцин — да! Военный переворот — нет!" Рядом массовка человек 10, подхватывают этот лозунг. Кто же позволил мужику забраться на боевой танк с "бесиком"? Офицеры кучкуются группками в стороне, не вмешиваются. Солдаты в строю — в основном мальчишки. Выглядят очень усталыми, похоже, давно стоят. Жарко. Они все в керзачах. Вижу, как на одного, совсем молодого, коршуном налетает женщина лет 40-45: "Ты будешь стрелять в матерей!? Будешь стрелять в матерей?!.." Тот стоит замученный, безучастный, глаза чуть завел под веки. Сейчас бы я сказал этой тетке, попадись она мне: "Пусть в тебя чечен стреляет, дура!" Тогда промолчал, пошел дальше вверх по Горького. У красного здания Моссовета — бодрая суета, оживление. Вроде как в большой молодежной компании перед хорошей выпивкой. Туда-сюда снуют озабоченные революцией люди, в руках — пачки прокламаций, обращений, ельцинских указов. Все это рассыпают по городу, суют в руки военным. В здании функционирует штаб Александра Яковлева. Ему помогают два его бывших (в ЦК КПСС) помощника: Валера Кузнецов и Коля Косолапов. Оба, само собой, коммунисты, мои бывшие хорошие товарищи по аппарату ЦК. В этот день мы с ними оказались по разную сторону — не баррикад, а корыта. Они — с той, где берут, а я — где отнимают. На углу площади Маяковского и 1-й Тверской-Ямской улицы стоит иномарка. Задняя дверь поднята в небо. В просторном багажнике две мощные колонки гонят на всю площадь информацию "Эха Москвы". Диктор торопливо перечисляет номера воинских частей, фамилии командиров, названия и фамилии капитанов военно-морских судов, которые блокируют Горбачева в Форосе. Позже выяснилось, что все это было вранье. Но ведь кто-то его сочинял и загонял в эфир. И вот, следуя таким путем, отмечая про себя все грубые постановочные швы буфф-переворота, я начинал потихоньку прозревать, что на самом-то деле все эти ребята: и те, которые трясутся от страха в ГКЧП; и те, которые жрут водку с коньяком в удобном бункере Белого Дома; и сам богомерзкий форосский сиделец, умудрившийся за пять лет испоганить жизнь на целой планете,— все эти ребята, на самом деле, заодно. И что в конце концов они между собой полюбовно договорятся. А вот подлинным объектом их путчевых манипуляций, их подлинной несчастной жертвой является не кто иной, как все тот же безмолвный многострадальный народ, ставший "пиплом, который все схавает". Чтобы его облапошить, даже напрягаться особо нет смысла.

Поздним вечером этого дня хлынул дождь, и шел всю ночь. В тоннеле под Новым Арбатом, в давке, в мешанине пытавшейся вырваться прочь бронетехники и разгоряченной спиртным и провокаторами толпы, случайно погибли трое молодых людей. Через несколько дней Примаков придумал дать им Героев Советского Союза. Поставил этих несчастных в один ряд с советскими героями-мучениками: Олегом Кошевым (17 лет), Сережей Тюлениным (18), Сашей Матросовым (19). Спустя годы, из книжки Коржакова я узнал, что в ту жуткую ночь, когда в Москве хлестал дождь, гибли люди и многие за темными бессонными окнами думали с тревогой о том, что может быть завтра с ними и их семьями, Ельцин крепко спал в бункере Белого Дома. В какой-то момент Коржаков хотел вывезти его тело от греха подальше в посольство США, но Ельцин проснулся и велел положить себя на место. Прочитав этот эпизод, я подивился наивности ельцинского топтуна. Ведь это Ельцин, а не Коржаков, беседовал "с глазу на глаз" с Бушем-старшим. Соответственно, в ту ночь Ельцин — знал! А Коржаков, разумеется, нет! Вот где был источник мужества Беспалого. Рядом, по свидетельству Коржакова, пил водку с коньяком и блевал по углам московский мэр Гавриил Попов. Тут же отдыхал и вице-мэр Лужков с молодой женой в положении. Как рачительные хозяева, заранее запаслись продуктами, и теперь кушали. Под утро позвонил председатель КГБ СССР Крючков, доложил обстановку. Вскоре после этого, серым мокрым (все еще моросил дождь) московским утром они стали по очереди выходить из бункера. Последним вышел Гавриил Попов и, еще не вполне придя в себя после перепоя, объявил, что у него имеются неоспоримые доказательства причастности КПСС к организации военного переворота.

ПИР ПОБЕДИТЕЛЕЙ

В четверг, 22-го, снова было сумрачно, влажно. У "них" — день победы. В утренних "Известиях" знаковая статья под угрожающим заголовком: "Запомним всех, обдумаем все". Автор — Отто Лацис, политически выморочный субъект, тогда член ЦК КПСС, первый заместитель главного редактора теоретического органа ЦК "Коммунист", один из горбачевских подпевал среднего звена. В роковой для его партии день не нашел себе лучшего занятия, чем разжигать с газетных страниц антипартийную истерию.

Где-то в 15.30 у главного подъезда ЦК неожиданно возникла возбужденная толпа. Свист, крики: "Долой КПСС!". Комендатура закрыла все массивные наружные ворота. От руководства поступило сообщение, что женщины могут покинуть здание, не дожидаясь окончания рабочего дня. Называли номера подъездов, через которые пока еще можно выйти. Прошла зловещая информация о самоубийстве министра внутренних дел СССР Бориса Карловича Пуго и его супруги. По работе в ЦК я достаточно хорошо знал Бориса Карловича. Для меня он был человеком чести. В ситуации тех дней, по моим понятиям, генерал-полковник Пуго поступил как мужчина и воин.

В пятницу, 23-го, снова в 15.30, у здания ЦК опять собирается толпа. На этот раз действуют более организованно. Заблокировали все выходы. Покидающих здание женщин освистывают, вырывают у них сумки, обыскивают. В 16.00 по внутреннему радио заговорил какой-то гебист из команды Г.Попова. Сообщил, что, по согласованию с Президентом СССР Горбачевым, принято решение о "приостановлении функционирования здания ЦК КПСС". Всем сотрудникам предложено покинуть здание до 17.00, взяв с собой только личные вещи. Неизвестно, можно ли будет вернуться еще раз. У многих в кабинетах остаются рабочие библиотечки, какие-то архивы. Через внутренний двор ЦК к выходу в Никитников переулок потянулись люди. У ворот — знакомые ребята из комендатуры. Предупреждают не вступать ни с кем в разговоры. По ту сторону массивной ограды ликует взвинченная толпа. Пытаются обыскивать. Распорядитель с трехцветной повязкой на рукаве призывает к порядку. Немного впереди меня за ворота вышла средних лет женщина. У нее из хозяйственной сумки выхватили сверток. Оказалась, упаковка мясного фарша из буфета. Моментально разметали. Гогот, свист, крики: "Зажрались!.." Под этот шум я без приключений вышел через проходную, смешался с толпой, огляделся. У разных подъездов на охране стоят и сидят группки молодежи, все с трехцветными повязками. Было заметно, что свой революционный долг они исполняют с удовольствием. Много людей любопытствующих, праздных. Много тех, кого раньше называли "деклассированными элементами". Очень активны женщины, скажем так, второй свежести. Что-то требуют, горячатся. Самый главный, 2-й подъезд ЦК, над которым пока еще желтеет золотом надпись "Центральный Комитет КПСС", отделен от сравнительно небольшой толпы переносными ограждениями. За ними — милиция и снова распорядитель с трехцветной повязкой. Толпа не очень кипит энергией. Мое внимание привлекла пожилая женщина. Высокая, жилистая, о таких говорят иногда — изработанная. В странной для центра Москвы одежде, похожей на русскую телогрейку. Я много видел в жизни похожих женщин. В колхозе, где работал отец; на шахте, где довелось поработать самому; позже среди укладчиков железнодорожных шпал в Подмосковье. Эта женщина была настроена очень воинственно, на худом сером лице решимость. Она выкрикивала в сторону подъезда: "Пусть выходят!". Улучив момент, черт знает почему, я спросил: "Кто пусть выходит?". Женщина оглянулась на меня, и ответила: "Начальство ихнее". Я кивнул в сторону двери: "Его там нет". Она недоверчиво спросила: "А куда же они подевались?". Я сказал: "Кто куда. Горбачев и Яковлев в Кремле. Шеварднадзе у себя в министерстве. Ельцин в Белом Доме. Бывал здесь часто Гавриил Попов, но и он давно переехал. Никого нет". Тогда она, уже не очень уверенно, спросила: "А где Ивашко?" Я на это: "А зачем вам Ивашко? Он больной и вообще тут ни при чем". Тогда она отвернулась, и принялась смотреть на подъезд молча. В эту минуту мне стало ее жутко жалко, ведь ее снова обманули.