Газета Завтра Газета - Газета Завтра 20 (1069 2014) Страница 16

- Стой, зараза! - сержант закричал,

Угрожающе клацнув затвором

- Стой! Кому говорю!..

                              Без разбора,

Трус, охваченный страхом, скакал

Хлопнул выстрел - бежавший упал.

Немцы были уже в ста шагах

Критик Турков в восторге от картины панического бегства у Гранина: вот, мол, она, правда жизни-то. Конечно, были люди, которые, когда можно было не бежать, все-таки бежали, были и обстоятельства, когда нельзя было не бежать. Но ведь, с одной стороны, были люди, которые и в самые страшные часы не бежали - в Бресте, Одессе, Севастополе, под Москвой, в Ленинграде, Сталинграде С другой стороны, попозже и немцы до самого рейхстага бежали, ползли, карабкались, землю грызли Но это не интересует ни Гранина, ни его критика. Нет, он хочет размусолить картину нашего, вернее, его бегства: "Последнее, что я видел (на бегу), это как Подрезов стоял во весь рост в окопе, стрелял и матерился. Выжить он не мог. Да он и не хотел выжить, это я знаю точно, ему обрыдла такая война, бегство". Вы подумайте, будто вся война была такой, сплошное бегство. А точность знания о Подрезове, сознательно идущем на смерть, весьма сомнительна, но, допустим, что так. Однако, что же было бы, если и другие не хотели жить и сражаться в ту отчаянную пору войны?

Кстати сказать, у нас случаи самоубийства во время войны, в том числе среди командования, были единичны. А у немцев в "пору бегства" и даже гораздо раньше? Генерал-полковник Эрнест Удет из люфтваффе, видимо, уже тогда поняв, что война проиграна, застрелился 15 ноября 1941 года, когда немецкие войска ещё стояли под Москвой. Он был, кажется первым, а позже, уж в "час-то бегства", началась просто эпидемия самоубийств: начальник генерального штаба люфтваффе Ганс Ешонек - 19 августа 1943-го вскоре после грандиозного воздушного поражения в апреле-июне над Кубанью, где немцы потеряли свыше тысячи самолётов и множество летчиков; генерал-полковник Людвиг Бек - в июне 1944 года; генерал-фельдмаршал Ганс фон Клюге - 18 августа 1944-го, после того, как рухнул "Атлантический вал", который он обязан был защищать; Йозеф Бюркель, рейхскомиссар Австрии - 28 сентября 1944-го; генерал-фельдмаршал Эрвин Роммель - 14 октября 1944-го; генерал-фельдмаршал Вальтер Модель - 21 апреля 1945-го; сам Гитлер - 30 апреля; Геббельс - 2 мая А уж после 9 мая 1945 года они посыпались, как горох; Конрад Генлейн, гауляйтер Чехословакии - 10 мая; Гиммлер - 21 мая, и ещё в мае - главком ВМФ Ганс фон Фриденбург, министр по делам науки и образования Бернхард Руст, начальник канцелярии Гитлера Филипп Бюлер; начальник всех лагерей смерти Одило Глобочник, рейхскомиссар Норвегии Иозеф ТербовенМожно упомянуть и Геринга, который 15 октября 1946 года не стал дожидаться виселицы Слабоваты оказались нервишки у гитлеровского генералитета и у его администрации. Одних фельдмаршалов тут с полдюжины

Некоторые сюжеты Гранина просто озадачивают своей несуразностью - как такое могло человеку втемяшиться? За кого он держит читателя? Нельзя без смеха читать, например, сюжет, который начинается так: "Был 41 год, конец августа, мы выходили из окружения. Шли несколько дней. И самое трудное было -выбираться" Кто "мы" - дивизия, полк, политотдел, группа бойцов? Где дело происходит - на каком фронте или в каких краях? Ничего неизвестно! Словно до сих пор всё это военная тайна. А что значит "самое трудное -выбираться", когда вся суть в том и состоит, чтобы выбраться из окружения? И, наконец, что это за "окружение", из которого идут и идут несколько дней? Где же противник, который окружил?

"Днём мы часами лежали в кюветах, ожидая паузы". Ну, из этого вроде ясно, что речь идет о группе военнослужащих, но что за группа, какая, все-таки непонятно. А главное, какой паузы ожидали? Оказывается, они лежали в кюветах вдоль дороги, а по дороге "мимо нас шло огромное количество транспорта, бронемашины, мотоциклисты, велосипедисты.." Велосипедисты - это на стадионах, на треках, а в армии, на войне имелись когда-то, в начале ХХ века, самокатчики, даже самокатные части, но во Второй мировой ни в одной армии, в том числе и у немцев, самокатчиков-велосипедистов не водилось. Так что будущему писателю крупно повезло, у него и дальше фигурируют велосипедисты.

Так вот, лежали Гранин и его друзья в полной форме (а как иначе?) и, как увидим, при оружии в кюветах, и их не только немцы в бронемашинах, у которых обзор ограничен, но даже мотоциклисты и "велосипедисты" с их полным обзором не замечали, не видели, чтобы пристрелить или взять в плен. И ведь это средь бела дня и буквально рядом в открытых ямах вдоль дороги, называемых кюветами. Диво дивное! А "паузы" это, видимо, перерывы в движении немецких колонн. В эти перерывы друзья Гранина вскакивали и по дороге продолжали беспрепятственно "выбираться".

А дальше уже не смешной, а лживый рассказ о том, как полеживали они в кюветике и вдруг увидели: два всё тех же "велосипедиста" конвоировали человек пятьсот наших пленных. По описанным обстоятельствам пленным ничего не стоило укокошить этих "велосипедистов", у которых руки заняты рулём велосипедов, а чтобы стрелять, надо соскочить с него и снять автоматы. Но - "500 человек идут покорно". Поверить в это ещё труднее, чем в безмятежное лежание при свете дня в кювете на глазах немцев. Мы, это кюветчики-то, "решили подстрелить охрану". Почему только "под", а не убрать вовсе? Гуманизм? Но тут же один из них сказал: "Думаете, они разбегутся?" Гранин отвечает: "В лицах их читалось поражение". Вот, читатель, а! Это каким же образом читалось, что и без охраны пятьсот человек покорно будут шагать в плен? Это читалось глазами Гранина.

А глаза поэта-фронтовика Юрия Белаша видели в подобной картине совсем иное:

Последний шанс!..

                    Не ждать, пока прикончат,

А броситься внезапно на конвойных.

Их двое.     

          Спереди и сзади -

                     с винтовками наперевес

То есть в полной готовности открыть огонь. А Гранин даже не поминает о вооружении своих "велосипедистов".

Они не ждут, конечно, нападенья -

                                                   и думают,

что русский отупел

от ожиданья смерти

и безоружен

Они не знают, что такое

последний шанс.

Сейчас ты объяснишь

                                  им это

Дождись, чтоб задний

подошел поближе,-

И, резко обернувшись,

швырни ему под ноги,

с размаху, как гранату,

свой шанс последний -

надеждой лютой налитое тело.

Бывший советский писатель Гранин думает как немецкий конвойный: русский отупел от ожидания смерти. По отсутствию интереса он, видно, и не слышал о множестве наших пленных, бежавших из-под конвоя, из лагерей и вступавших в партизанские отряды. Были такие и среди писателей, как Степан Злобин, ещё до войны прославившийся своим "Салаватом Юлаевым", и среди тех, кто стал писателем после войны, как Константин Воробьёв, попавший в плен еще в 41-м, но в 43-м не только бежал. Но и создал партизанский отряд. Сердцевед Гранин должен бы понимать, что было написано на лицах таких, пленных, как Зоя Космодемьянская и Муса Джалиль, Злобин и Воробьев, генералы Карбышев и Лукин, когда "велосипедисты" или пехотинцы гнали их в плен. Но сердцеведу незнакома такая грамота, и это естественно для того, кто даже спустя пятьдесят лет после победы уверен: "По всем данным мы, должны были проиграть".

И ещё один гранинский фронтовой эпизодик: "Самое начало войны. Мы наткнулись на четырех немецких солдат. Они, уставшие, грязные, свалились в кусты и спали". Опять - полная анонимность! Кто "мы" - работники политотдела? Какого - дивизии, армии? Какой армии? Где это "мы наткнулись"? Почему какие-то немецкие солдаты в такой странной ситуации и в таком виде? Ведь поначалу дело у них шло довольно гладко. Но даже не это все сейчас важно, а вот: "Командир сказал: "Не будем стрелять в спящих". Его тогда чуть не отдали под суд". За что? За гуманизм. Вот какая было у нас подлая система. Это - пример изощренной демагогии и спекуляции на понятиях гуманизма. Конечно, и толстовский князь Андрей, считавший всех пришедших в Россию французов преступниками и желавший, чтобы пленных не брали, не стал бы стрелять. Но разве на рассвете 22 июня немцы обрушили бомбы не на спящих? И не на четверых здоровых захватчиков и убийц на чужой земле, как здесь, а на десятки, на сотни тысяч жителей Минска, Одессы, Бреста, мирно спавших в своих родных городах на родной земле Да разве это было только в тот роковой день один раз Что же получается? В одном случае "мы" приписали нашим пленным свои собственные трусливые пораженческие взгляды, настроение, состояние духа и не попытались помочь пленным, в сущности, просто предали их; во втором случае "мы" - такие большие гуманисты по отношению к врагам, что даже не разоружили их - об этом ни слова - чтобы не нарушить сладкий сон оккупантов. Как за это не дать Андрея Первозванного!