Николай Носов - Иронические юморески Страница 17

Однотомный Словарь русского языка Ожегова определяет достоинство как «Совокупность свойств, характеризующих высокие моральные качества, а также сознание ценности этих свойств и уважения к себе». Это, пожалуй, наиболее полно и верно. Мы уважаем себя, сознавая общественную ценность наших моральных качеств. Мы чувствуем, что нам есть за что себя уважать, так как ведем себя достойно культурного человека (Гомо сапиенс), и замечаем, что другие уважают за это нас.

Что ж, составители словарей тоже ведь не какие-нибудь оракулы или пророки, а все те же люди, которым ничто человеческое не чуждо. И это имеет свою положительную сторону, хотя бы ту, что, даже не обращаясь к самой жизни, а лишь заглянув в словари, мы можем узнать, что думают и как живут люди. Одни, как нетрудно убедиться, думают и живут по словарю Академии и, хотя не имеют необходимых моральных качеств, относятся к своей особе с величайшей почтительностью и держат голову высоко (поскольку никому ведь не возбраняется иметь о себе самое высокое мнение). Другие живут по словарю Ожегова или Ушакова и, хотя признают ценность моральных качеств вообще, все же не задирают особенно головы, поскольку сами-то придерживаются рубашечной философии. Одни полагают, что сохраняют достоинство, пока сидят, в стоячем же виде того достоинства уже не имеют. Другие думают: «А что такое достоинство?» Фу-фу, как любил говорить Чичиков, вещь совершенно неощутимая, а рубашка-то эвон, ее и пощупать можно.

Между этими двумя демографическими категориями существуют, без сомнения, и другие. Имеются и вполне безупречные люди. И таких множество, я бы сказал — подавляющее большинство. Так что положение в области вежливости и воспитанности у нас в общем благополучное. Отдельные промахи в счет не идут, поскольку они всегда могут быть ввиду сложности обстановки (о чем уже говорилось).

И если у нас в этой области чего нет, то лишь одного.

А именно:

Представьте себе сидящего в вагоне метро милого юношу (скажем, десятиклассника), вполне культурного вида, с хорошими манерамн, которого никак не заподозришь в незнании правил вежливости, то есть такого, который без раздумий уступит место не только какой-нибудь древней старушке, но даже и не окончательно еще пожилому мужчине. Вообразите еще сверх того стоящую рядом девушку, его ровесницу, чудесное создание удивительной красоты. Девушка вошла в вагон позже, когда все места уже были заняты, и теперь, естественно, едет стоя.

Итак, представляете себе?.. Поезд мчится, стучат колеса, на остановках хлопают двери, входят новые пассажиры. От внимания нашего милого юноши не ускользает красота его юной спутницы. С невольным восхищением он поглядывает снизу вверх на стоящее перед ним «мимолетное видение», на этого, как выразился поэт, «гения чистой красоты», и испытывает явное эстетическое наслаждение. На губах его играет улыбка счастья. Его ресницы все чаще вскидываются кверху, а глаза с трудом, да и то ненадолго, отрываются от лица незнакомки. Но странное, однако ж, дело! Молодой человек почему-то не чувствует вместе с тем позыва послужить прекрасному и, поднявшись с места, предложить своей спутнице сесть.

И он прав (скажем сразу, чтоб не пускаться в излишние рассуждения), потому что не хочет быть смешным. Он же видит, что перед ним не старуха, не инвалид безногий, не женщина с ребенком и даже не беременная. А уступать место женщине просто так, за то что она женщина, это еще под каким соусом? Ведь — равноправие! Если бы он уступил вдруг девушке место, получилось бы — только за то, что она красавица. И это тотчас же бросилось бы всем в глаза (не устоял, дескать, парень! Ха-ха! Не выдержал!). А что, если бы девушка оказалась и не с такой блестящей внешностью, а чуть покурносее, и не ровесница, а на год или на два старше, а может быть, и на все пять или десять лет — и тогда, значит, уступать надо? Он бы и уступил, может быть, и в том, и другом, и в пятом, и даже десятом случае, да ведь знает, что… равноправие. Конечно, на этот раз нечего было опасаться подозрения девушки, что ее за старуху приняли. Но ведь в сложном круговороте жизни и такие ситуации возможны.

Однажды еду в метро. На остановке входит не совсем еще пожилая женщина с измученным, утомленным лицом и с плотно набитой хозяйственной сумкой в руках (в этом возрасте они почему-то почти всегда с сумкой). Я как-то совершенно невольно, ну, как-то совсем машинально встаю, чтоб уступить ей место, а она говорит:

— Да мы с вами как будто в одном возрасте.

Признаюсь, я почувствовал себя в положении человека, совершившего, по меньшей мере, бестактность. Стараюсь выпутаться из смущения, лепечу что-то вроде:

— Простите, пожалуйста! На мой взгляд, вы даже моложе, но вы все-таки женщина… (ох, еще это «все-таки» здесь!)

— Ну, теперь это уже… — махнула она рукой, но все-таки села.

Думаю, что «теперь это уже» должно было означать: «Теперь это уже перестало иметь значение; в наше время не принимается в расчет, женщина ты или мужчина, потому что у нас равноправие и т. п.» Хотя в тоне, каким эти слова были сказаны, явно слышалось сожаление по поводу того, что «теперь это уже и т. д.», я все же почувствовал себя несколько старомодным (да что там «несколько»! — просто старомодным, да и все тут). Как-то незаметно для самого себя я отстал от жизни, от передовых идей, не отдаю себе отчета, что и сам уже далеко не молод, и теперь уже имею «полную праву» сидеть и глядеть бесстрастно на то, как женщина приблизительно моих лет, возвращаясь с работы и заскочив предварительно в магазины, мается на ногах с сумкой, которая мучительно оттягивает ей руки, а ее вдобавок толкают со всех сторон и в бока, и в живот, и в спину (часы «пик» — ничего не поделаешь). Если же я встану и уступлю ей место, так это ее еще и обидеть может: напомнит о ее не так чтоб уж слишком молодых годах (подумает, что и совсем за старуху приняли). А какой женщине это приятно? Никакой женщине это не приятно! Да и нашему брату мужику — тоже. Все хотят быть молоды и красивы.

Другое дело — если бы существовало правило, что при прочих равных условиях (отсутствие или наличие тяжелых увечий, свежих перевязанных ран, тяжелой клади и пр.), мужчина должен уступить женщине место, поскольку женщина по природе своей вообще более слабое существо, и само равноправие требует, чтобы ей в таких случаях было оказано предпочтение. Если бы существовало такое обыкновение, женщина могла бы свободно принять от любого мужчины эту ничтожную в конечном счете услугу без подозрения в том, что она оказывается ей по причине ее слишком преклонного возраста или. наоборот, в награду за ее молодость и привлекательность.

В таком случае, обе стороны чувствовали бы себя, как бы это сказать, ловчее, что ли, и по крайней мере знали бы. как поступать, то есть мужчины оказывали бы предпочтение женщинам с готовностью и без смущения, женщины же принимали бы эти «жертвы» с удовлетворением и благодарностью.

Мы, однако ж, и самой женщине как-то исподволь, как-то стихийно внушили иное понимание этого «равноправия»: дескать, имеет равное со всеми право маяться на ногах, даже в том случае, когда мужчина ее возраста (и даже более молодой) спокойно посиживает и в ус, как говорится, не дует только на том основании, что раньше захватил место.

Выступая в печати с сожалениями по поводу того, что нами утрачен якобы существовавший когда-то дух рыцарства, некоторые из авторов, пишущих на темы воспитания, часто высказывают мысль, что воспитывать уважение к женщине надо чуть ли не с пеленок, по крайней мере с первого года обучения в школе, рекомендуя приучать первоклассников помогать своим соученицам носить сумки с книжками по дороге в школу, помогать снимать пальто в гардеробной и т. д. Авторы подобных статей на полном, как говорится, серьезе утверждают, что из тех мальчиков, которые в первом классе будут носить своим сверстницам сумки с учебниками, получатся в будущем хорошие мужья, а из тех, которые не будут этого делать, вырастут мужья скверные, не способные создать крепкую, хорошую, спаянную семью.

Я думаю, это все же не так. По-моему, действуя по такому рецепту, можно добиться лишь того, что мальчишка на всю жизнь возненавидит девчонку, которой вынужден прислуживать подобным образом, а вместе с ней и всю остальную прекрасную половину человеческого рода. Хоть он и мал, но хорошо видит, что девочка не такое бессильное существо, чтоб не дотащить своей сумки до школы. К тому же он больше всего на свете ценят свободу, и тащить две сумки там, где, по его мнению, и одной достаточно — может показаться ему вопиющей несправедливостью. Особенностью его возраста является то, что он не терпит никакого насилия над собой, любит, чтобы обе руки его были свободны от ноши, и, даже путешествуя в школу с одним портфелем, размахивает им на всяческие лады, превращая его силой воображения то в саблю, то в самолет, то в космическую ракету или в подводную лодку.