Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №10 (2002) Страница 17

— Вот Сергей Иванович оставил мне книги... Ну, Бог даст, не последний раз встречаемся!

И такой (будто уже совсем стариковский) оттенок сентиментальности послышался в этих словах, что мне стало грустно...

Я дал композитору антологию “Поэзия российских деревень”. Увидев в оглавлении знакомые и дорогие имена, он обрадовался:

— О! Клычков! Орешин! Вы знаете, у меня на Орешина есть сочинение, называется “Лапотный мужик”, с оркестром, колоколами, органом!

Я указал на Федора Сухова, но этого имени он не знал. Зато о Василии Казанцеве сказал так:

— О! Это хороший поэт! У него есть превосходное стихотворение “Ворон”.

Нашлось у него доброе слово и для Владимира Кострова:

— Мне дорого, что он написал обо мне в своих стихах, хотя мы даже незнакомы.

При прощании, передавая привет Лазареву, Георгий Васильевич спросил:

— И вообще, вы можете приехать сюда вместе?

И пригласил:

— Приезжайте обязательно!

Мы поцеловались, и я, вместе с А. С. Белоненко, который в тот вечер выезжал из Москвы в Ленинград, вышел на дачную улицу.

Сейчас, по прошествии лет (и каких лет!), могу сказать без малейшего преувеличения и безо всякой позы: эта удивительная беседа стала важнейшим событием всей моей жизни. И как здорово, что почти сразу же по возвращении домой я записал все, что осталось в памяти, — теперь, при самом горячем моем желании, я не вспомнил бы и тысячной доли того, что увидел и услышал в тот счастливый для меня день...

Через несколько недель в моих руках оказалось новое нотное издание хоровых сочинений композитора, и я написал ему:

Дорогой Георгий Васильевич!

Не могу забыть и, верно, никогда не забуду нашу встречу. Боюсь говорить еще что-то, ибо, как писал однажды Клюев Блоку, — “говорить про это много нельзя, иначе истратишь слова, не сказав ничего”.

Клюев — неисчерпаемая тема для познания, и мне хочется, в продолжение нашей беседы, чтобы Вы прочли его стихи, которые я еще не присылал Вам. Прилагаю также стихотворения “Россия плачет пожарами...” и “Оттого в глазах моих просинь...”, печатных текстов которых у Вас нет.

В прошлом письме и разговоре я поминал свою работу о клюевской прозе. Шлю эту работу Вам — может быть, выберется время просмотреть ее. В ней я постарался, насколько хватило моих знаний, проследить объективные закономерности клюевского стиля (статья эта под названием “Проза Николая Клюева в газетах “Звезда Вытегры” и “Трудовое слово” 1919—1921 годов: Проблемы стиля и атрибуции” через полтора года появится в академическом ленинградском журнале “Русская литература” (1984, № 4). — С. С. ).

Не так давно купил том Ваших “Хоровых сочинений” и очень порадовался изданию новых для меня вещей. Конечно, сразу же, увидев “Лапотного мужика”, стал пытаться его воспроизводить (своими мизерными силами) на фортепиано. Это сочинение очень многое всколыхнуло во мне, горячо приветствую его написание и издание, всей душой за то, чтобы оно поскорее было исполнено публично. Великолепен цикл на стихи Сологуба, “северянинская” — “Запевка”... Многие лета Вам, дорогой Георгий Васильевич, для плодотворной деятельности Вашей, столь необходимой — я в этом глубоко убежден — для России.

Доброго Вам здоровья. Большой привет Эльзе Густавовне — ее доброта и сердечность живут в духе моем.

Ваш С. И. Субботин.

Через три с лишним года композитор надпишет мне пластинку со своими хорами, среди которых будут и “Гимны Родине” на слова Федора Сологуба:

“Сергею Ивановичу Субботину на память добрую. Радуюсь Вашим литературоведческим занятиям и их плодам. Г. Свиридов. 14/XI 86”.

Рискну предположить, что тогда ему, может быть, вспомнилось именно это мое письмо...

15 декабря я поздравил Георгия Васильевича с днем рождения по телеграфу, а 30-го получил от него поздравительную открытку такого содержания:

“Дорогой Сергей Иванович, с Новым Годом!

Сердечный привет и самые добрые пожелания Вам и всем Вашим близким.

Часто вспоминаю Вас! Движется ли книга о Клюеве? Хотелось бы мне сочинить музыку на его слова, да увяз я в недоделанных работах. Болею. Г. Свиридов”.

Конечно, я немедленно отправил ответное новогоднее поздравление. И в наступившем 1984-м, и в последующие годы мое общение с Георгием Васильевичем продолжалось (в той или иной форме) вплоть до его последнего инфаркта. Побывали мы у него и вместе с Лазаревым. Но об этой встрече, думаю, лучше расскажет сам Владимир Яковлевич, если для таких воспоминаний у него найдется время в его теперешней новой жизни на тихоокеанском побережье американского штата Калифорния... А я, Бог даст, напишу о том, что помню из этих тринадцати лет, попозже.

И все же — вот о чем еще хочется сказать. Недавно А. С. Белоненко (ныне президент Национального Свиридовского фонда) подарил мне изданный Фондом нотографический справочник “Георгий Свиридов: Полный список произведений”. Александр Сергеевич составил этот перечень с учетом почти всего нотного материала, оставшегося в свиридовском архиве. И мне стало и радостно, и грустно, когда среди позиций списка я увидел четырехчастное произведение для меццо-сопрано, смешанного хора и симфонического оркестра, озаглавленное “Из Клюева”. Радостно — потому что моя мечта о музыке Свиридова на слова Клюева все-таки сбылась. И грустно — ведь сочинение это осталось неокон­ченным. Правда, по словам А. С. Белоненко, три его части из четырех уже доведены до стадии, где требуется лишь небольшая доработка, так что есть надежда, что нам, быть может, еще удастся услышать свиридовского Клюева в “живом” исполнении.

Но свиридовский Есенин, свиридовский Блок и многие-многие другие сочинения композитора уже живут и будут жить в памяти прежде всего тех рядовых слушателей, для которых они стали (или станут когда-нибудь) частью их духовной жизни, — то есть в памяти народной...

Однажды Свиридов, призвав в помощники Есенина, смиренно написал: “Моя музыка — некоторая маленькая свеча “из телесного воска”, горящая в бездонном мире преисподней”. К счастью, из писем, которые во множестве шли к нему со всей России, он знал, как действенно свет его “свечи” помогал и помогает людям в их “немой борьбе” (Пушкин), становясь (и потом оставаясь на всю жизнь) поистине путеводной звездой.

Тем же из нас, кто живет под этой звездой и идет за ней, не обойтись без молитвенных слов в память о великом русском композиторе и Великом Человеке России.

Июль-август 2001 г.

Станислав Куняев • Поэзия. Судьба. Россия (продолжение) (Наш современник N10 2002)

Станислав КУНЯЕВ

Поэзия. Судьба. Россия*

Поэты и война

Меня после моих “идеологических скандалов” — дискуссия “Классика и мы”, письма в ЦК о “Метрополе” и о сионизме — если и посылали от Союза писателей за границу, то чаще всего на арабский Восток — в Сирию, Ирак, Иорданию. Мол, говори там, что хочешь...

А я и рад был: в чреве великих древних цивилизаций в семидесятые-восьмидесятые годы кипела живая, кровоточащая, настоящая человеческая история. Не то что в пошлой и полуживой Европе, где встречаешься с какими-нибудь славистами, мелкими диссидентами, газетными папарацци. Ближневосточная жизнь, напротив, была трагической, мощной, просто­народной. В Дамаске и Багдаде, в священной для мусульман Кербале и на берегах Иордана — великого ручейка человечества, который кое-где пере­прыгнуть не стоило труда — я встречал людей, умеющих жертвовать собой во имя своего народа и с именем Бога на устах.

Побродил по нашему столетью,

поглядел в иные времена...

Голуби над Золотой Мечетью

в синем небе чертят письмена.

То с горчинкой, то нежданно сладок

ветер из полуденных песков.

Я люблю восточный беспорядок,

запахи жаровен и цветов.

Шум толпы... Торговля... Перебранка...

Но среди базарной суеты

волоокая аравитянка

вывернула грудь из-под чадры.

Грудь ее смугла и совершенна,

и уткнувшись ртом в родную тьму,

человечек, застонав блаженно,

присосался к счастью своему...

Далее шла строфа, снятая из стихотворенья в моем двухтомнике 1988 года нашей цензурой, которая не смогла вынести рассказа о судьбе будущего мусульманского — курдского, афганского, палестинского — смертника:

Может быть, когда-нибудь, без страха,

он, упрямо сжав семитский рот,

с именем отчизны и Аллаха

как пророк под пулями умрет.

И стихотворенье завершалось более или менее благополучной картиной:

Может быть, измученным собратьям

он укажет к возрожденью путь...