Газета День Литературы - Газета День Литературы # 67 (2002 3) Страница 17

...Ну и наконец о монтаже. Он ещё более ужасен, чем гном, прыгающий на могиле собственного предка. Первые 60% фильма терпеть нелепости монтажа вполне можно (хотя крайне затянуто выглядит, скажем, первое бегство хоббитов от назгулов), но потом ведь начинается и вовсе бардак.

Полное впечатление того, что монтировали фильм не те, кто его снимал.

Пример: начиная от Ривенделла на шее у Фродо висит цепочка, на цепочке — Кольцо. Так вот, эта цепочка самым чудесным образом то появляется, то исчезает! Видимо, было отснято много дублей, но в итоге — это очень хорошо видно в последних эпизодах фильма — дубли разных съёмок перепутались: вот — Фродо держит на ладони Кольцо с цепочкой, а буквально через 5-10 минут — цепочки уже и след простыл! Чудеса.

Среди крупных небрежностей монтажа также нелепо долгие: беготня по скучной Мории и сцена на первом мосту (оставленная словно лишь для того, чтобы Гимли крикнул Леголасу: "только не за бороду!").

А эпизод в Лориэне, в свою очередь, кажется просто зверски купированным. Фродо идёт ночью к Зеркалу Галадриэли, переступает через голову спящего Сэма (крупный план). (По книге — всё это происходило вечером, а в Зеркало смотрели и Сэм, и Фродо.) Полное ощущение того, что Сэм сейчас проснётся, но... Ни бесед, ни подарков — промелькнул Лориэн — и только в лодке Фродо "вспомнил" о склянке Галадриэли. В итоге почти весь Лориэн, с очень важными сюжетными узлами, остался за кадром. Будто был приказ: на Лориэн — не более 300 метров плёнки!

Зато на финальную битву фильма (смерть Боромира) метража не пожалели. Словно последний приказ по "Братству" звучал так: "натянуть ещё 15 минут фильма — любой ценой". И вновь — мутным потоком хлещет всё та же отсебятина, на сей раз — в виде беседы Арагорна и Фродо (то с цепочкой, то без), битвы Арагорна с (вы о нём ещё не забыли?) Урук-хаем и прочая чепуха.

Те, кто не читал книгу, — прочтите. Там финальная "поножовщина" весьма динамична. А Джексон Боромира убивает так долго, что... может, просто жаль было с Боромиром расставаться?

Трепещите, фанаты! Рог его не сломан, того и гляди — всплывёт живёхонек наш герой где-то в районе финала второй части. Гэндальф же (вроде как) — вернется, почему бы и этого не воскресить?

А что? Джексон повторов не боится. Вот Фродо — дважды улизнул от назгулов одним и тем же способом (вода помогла).

Есть такой термин "режиссерское кино". Когда всё — актёры, декорации, музыка и пр. — работают под одну лишь идею, сами при этом оставаясь как бы на вторых ролях. Так вот, "Братство Кольца" — плохое режиссёрское кино.

Поясню.

Саруман (Кристофер Ли) — сам по себе — превосходен. Смотришь на него и понимаешь: да, это маг. А что его заставляет выделывать Джексон? Срамота да и только (противно повторять).

Вот идёт Гэндальф (Иан Маккеллен плюс грим) — верю, а как раскроет он рот или, чего доброго, за меч возьмется — хоть святых выноси...

Посмотрите на Бильбо (Иан Холм), на Пина с Мэрри (Билли Боид, Доминик Монаган), на Элронда (Хьюго Уивинг), на Гимли (Джон Рис-Дэвис); на потрясающую операторскую работу (я был дал приз личных симпатий Эндрю Лесни просто за несколько панорам-пролётов по Хоббитону и Изенгарду)...

Ещё и ещё раз обратите внимание на работу гримёров и реквизиторов — живые лица, восхитительные мелочи быта нет-нет да и прорвутся сквозь постановочную хмурь.

Но тот режиссёр, которой должен был "их всех объединить", в итоге сыграл эдакого Саурона... Отдельные "кольца" работают, а общей системы — нет. Нет целого фильма, есть отдельные находки, отдельные яркие работы, а всего фильма — нет.

А вы удивились: почему, мол, постановка "Братства Кольца" названа мною "пустым местом"...

Нет, не удивились? Вот и славненько.

Григорий Бондаренко О ТОЛКИНЕ И НЕ ТОЛЬКО

После потери файла с уже написанной статьей ты еще раз убеждаешься, что не остается больше причин доверять машине. Не так много времени пройдет — и не останется ни одной копии, электронной или магнитной, нашумевшего фильма, но книга, — почему-то ясно видится, именно книга — три увесистых тома "Властелина колец", печатных или переписанных от руки, останутся и найдут читателя, иного, не похожего на нас, того, кто и знать не будет о том, что такое фэнтези или, например, научная фантастика. Наверное, он будет смутно помнить о том, что такое волшебная сказка. И мы вспомним вслед за ним. Каким новый читатель увидит "Властелина колец", нам не дано знать, но иные прочтения будут, можно не сомневаться. Когда я говорю о будущем читателе трилогии, я имею в виду некоего идеального эсхатологического последнего читателя, такого, каким мы можем вообразить себе последнего читателя Священного Писания (будет же такой!). Здесь не идет речь о двух вещах: во-первых, этот последний читатель ничуть не похож на ницшеанского последнего человека, а во-вторых, я вовсе не пытаюсь сравнивать Священное Писание и работы оксфордского профессора Толкина.

Разговор не случайно сразу же пошел об эсхатологии. Дж.Р.Р. Толкин — последовательно эсхатологический автор. Каждая битва его мира может стать Последней. Мы видим своеобразную цикличность времени, закрученного в спираль, ведущую к неминуемому концу: Золотой век первой эпохи Срединной земли сменяется Серебряным — второй, и, наконец, после падения Нуменора-Атлантиды и временного исчезновения Саурона наступает Бронзовый век — третья эпоха, на излете которой и разворачиваются события, описанные во "Властелине колец". Божественная сила уходит из мира с каждым космическим циклом, но и враг становится как-то бледнее, незаметнее, что ли.

Когда теряешь файл с написанным очерком, а в ленивой памяти твоей остаются только бессвязные слова и имена, ты снова убеждаешься, что нет больше причин доверять машине. Человеку свойственно верить в магию, в магию машины — не в последнюю очередь, но магия ее оказывается призрачной и обоюдоострой. Я ужаснулся магии машины, как ужаснулся сам Толкин, обратившись в незадачливого хоббита, блуждающего по гоблинским подземельям. Тот же ужас перед машиной — в мастерских Ортханка или в эссе "О волшебных историях". Толкин сам свидетельствует в письме к М. Уолдмену: "Вся моя книга написана в основном о Грехопадении, Смерти и Машине". Машина — это путь к власти, а самая совершенная и коварная идеальная машина Срединной земли — это кольцо, притягательное своей силой и одновременно вселяющее ужас. Мы бежим от этого ужаса и в нашем мире, но не можем скрыться от страданий, созданных нашими руками, "ибо мы отчетливо понимаем и уродство трудов наших, и их зло". Как пресловутые урук-хаи из джексоновского фильма, как Горлум-Голем в ужасе перед делом рук своих, мы бежим не оглядываясь, боясь увидеть за спиной штампованные рекламные постеры фильмов "Властелин колец" и "Гарри Поттер", глянцевые обложки журналов с сопутствующим, в меру и не в меру бестолковым освещением культурного/культового события. Бежим от всех этих "гомогенных явлений". И только в храме кто-то из нас успокаивается ненадолго, но помнит и плачет о своей судьбе.

Став рабом машины (компьютера, телевизора или мобильного телефона), ты цепляешься за нее, за свою прелесть, как жалкий Горлум — и вот с истощавшей руки неспроста падает кольцо во тьму пещеры, полной орков, а бедный жесткий диск сыпется от перепада напряжения в траченной временем подмосковной сети. "Человек — это звучит Горлум", — как могли бы написать авторы "Межлокальной контрабанды". И как действительно написал незадолго до смерти юродствующий Ю.Н. Стефанов (упокой Господи его душу): Горлум, наше подобие, — "это лже-Адам, анти-Адам конца времен", поры геноновского "зловещего и бесконечного карнавала". Уготована ли нам его участь?

Что толку вспоминать утерянные мысли, метафоры, логичные и алогичные построения, лежащие ныне на мутном илистом дне полетевшего винчестера. Ни к чему теперь взывать: "Где ты, где ты, моя прелесть?" Остается повод и интрига нашего очерка — фильм "Властелин колец" некоего Джексона, в прошлом режиссера дешевой эротики и фильмов ужасов, а сейчас — создателя культового фильма года или фильма века (что уж там будет угодно рекламе). Фильм интересен не сам по себе. Для ценителя мировой классики кино, и не в последнюю очередь русского кино советского периода, ясно, что серьезно говорить о каких-либо художественных достоинствах экранизации Джексона причин нет. Фильм — это большая движущаяся компьютерная игра, оправдывающая давнее замечание Борхеса о "кинематографе" как "описании движения". Движение превыше всего. Искомый зритель может вальяжно развалиться в кресле с поп-корном или пивом в руке и, как сто лет назад глядел на несущийся навстречу паровоз, следить сейчас за несущимися навстречу черными конями назгулов (времени нет, оно раздроблено на мгновения погони, и девятерым королям никогда не нагнать Фродо, ползи он хоть со скоростью черепахи).