Внутренний СССР - О текущем моменте №2(50), 2006г. Страница 17

Этот случай — не что-то из ряда вон выходящее. Он — один из последних в череде такого рода событий гражданской войны. В её ходе массовое, в ряде местностей близкое к поголовному, уничтожение представителей прежней правящей “элиты” с семьями (включая детей) было обычным явлением, не мотивированным какой-либо реальной антисоветской деятельности жертв. При этом в персональном составе руководителей аппарата ВЧК в центре и на местах (особенно на Украине) евреев было настолько много, что ВЧК тех лет можно рассматривать как прототип гитлеровского гестапо, но в еврейском исполнении.

Крымская бойня была организована тогда, когда гражданская война уже была выиграна красными: в ней не было никакой военной необходимости. Многие белогвардейцы были деморализованы поражением и тем, что народ их не поддержал. Это было хорошей психологической предпосылкой к тому, чтобы многие из них, переосмыслив своё участие в гражданской войне, стали бы с течением времени строителями новой России, поскольку в большинстве своём они были — патриоты.

Но как можно понять из доклада Н.С.Хрущёва, крымскую бойню он оправдывает, хотя именно в результате неё Советская власть лишилась множества кадров потенциально полезных для неё управленцев и просто наиболее образованных людей, многих из которых реальное улучшение жизни простого народа при советской власти могло превратить в её приверженцев и защитников.

Однако это не было политической ошибкой Склянского, Залкинд и Бела Куна. Целенаправленное уничтожение представителей прежней правящей “элиты” и наиболее образованных слоёв общества России под видом «классовых врагов» в ходе революции и гражданской войны революционерами-интернацистами, по её завершении привело к засилью евреев в органах партийного аппарата и государственной власти, в средствах массовой информации. Это стало как следствием прямой кадровой политики интернацизма (чужих уничтожать физически и морально под любыми предлогами [107] и продвигать своих на ключевые посты), так и вынужденным для Советской власти следствием того, что в Российской империи к концу XIX века именно евреи были наиболее образованной частью разноплеменного населения, опережая все прочие этнические группы по статистическим показателям образованности [108], а работа в органах власти требовала некоторого минимального образовательного уровня, которым остальное население страны, не принадлежавшее к «классовым врагам» — “враждебным” пролетариату и крестьянству классам, — не обладало.

Иными словами, если отойти от норм «политкорректности», то:

Великая октябрьская социалистическая революция только по лозунгам была общенародной — социалистической, а по своей сути была еврейско-масонской — фашистской [109] и её назначение было — сменить капиталистическую форму эксплуатации большинства меньшинством, основанную на власти денег, на более «продвинутую» форму, основанную на власти правдоподобного, но заведомо лживого социологического знания, заменив при этом “элитарное” национальное правящее меньшинство, ещё более “элитарным” космополитичным, международным меньшинством во главе с представителями еврейства и его древними оккультными хозяевами.

Но в первые же годы мирной жизни «мировая закулиса» и её периферия в РСФСР-СССР столкнулась с тем, что рабочие и крестьяне в большинстве своём были лояльны Советской власти и многие, особенно молодёжь, активно её поддерживали по своей инициативе [110]. Однако наряду с этим в широких слоях общества начался рост того, что фашисты-интернацисты называют «антисемитизмом» [111]. В сложившихся общественных условиях, такие персоны как Л.Д.Бронштейн (Троцкий), Л.Б.Розенфельд (Каменев), Г.Е.Апфельбаум (Зиновьев) и другие их соплеменники — в то время культовые вожди революции и «трудового народа», победившего в гражданской войне, — не могли быть олицетворением государственной власти в период ещё только предстоявшего тогда длительного периода построения нового общественного строя [112].

Также следует понимать, что если революция свершается в ходе империалистической войны (от бедствий которой все, кроме наживающейся на войне “элиты” устали), как это было в России в 1917 г., — в обществе — одно отношение и к революции, и к возникающей в её результате новой власти — какой ни на есть, а всё же спасительницы от бедствий. Но к такой же по политическим целям революции в обществе — неизбежно совершенно иное отношение, если новая власть возникает в результате победы агрессора, начавшего «революционную войну за освобождение братьев-трудящихся другой страны от гнёта капитала», в то время как сами трудящиеся ещё не прониклись мыслью о том, что им совершенно необходима революция и новая власть [113]; или, если новая власть возникает в результате организации государственного переворота в стране, живущей мирной жизнью [114]. Эти весьма значимые в политике [115] обстоятельства психтроцкистами-марксистами в СССР не воспринимались в качестве политической реальности. [116]

Кроме того, пока шла гражданская война в России, революционная ситуация в странах Европы изошла на нет, что делало мировую марксистскую революцию невозможной в ближайшее время.

Эти обстоятельства привели к тому, что «мировая закулиса» вынуждена была согласиться с точкой зрения В.И.Ленина: сначала социализм в одной отдельно взятой стране, а потом переход к социализму всех других стран, которую В.И.Ленин высказал ещё в 1915 г. Среди руководства ВКП (б) этой же точки зрения придерживался и И.В.Сталин.

Как замечали некоторые исследователи биографии И.В.Сталина, он в дореволюционные и первые послереволюционные годы в числе последних присоединялся к успевшему сложиться большинству и таким путём продвигался в делании партийной карьеры. Произведения его были написаны простонародным языком (см. его собрание сочинений), что с одной стороны обеспечивало доходчивость их смысла до сознания простого малограмотного и плохо образованного рабочего люда, а с другой стороны — убеждало правящую в партии интеллигенцию в невежестве самого И.В.Сталина, который якобы просто не может освоить “высоко научный” жаргон, на котором говорила и писала партийная интеллигенция, но которого не понимал простой люд (имманентный, перманентная, фидеизм, гносеология и т.п. слова из литературы марксистской интеллигенции, которые практически не встречаются в произведениях И.В.Сталина). Поэтому с точки зрения вождей партии, подобных Троцкому, — Сталин не был ни выдающимся партийным философом, экономистом, писателем-публицистом [117], ни выдающимся оратором, способным изустным словом увлечь массы на революционные подвиги. Вожди-интеллигенты и их сподвижники и прихлебатели считали его плохо воспитанным (без хороших манер), грубым, малообразованным (недоучившийся семинарист), ленивым (ничего не написал в последней ссылке) и соответственно, — не способным думать самостоятельно.

Это порождало иллюзию, что И.В.Сталин может быть управляемым со стороны более умных и широко образованных “вождей”, даже если станет номинально первым лицом в партии. Поэтому продвижение И.В.Сталина к вершинам внутрипартийной власти возражений и сопротивления «мировой закулисы» и её периферии не вызвало.

К тому же И.В.Сталин — «нацмен», как и большинство вождей революции, — грузин по происхождению, что представлялось автоматической гарантией подавления им ростков угрозы великорусского национализма и нацизма.

Всё это способствовало тому, что дело олицетворения своей персоной успехов социалистического строительства в одной отдельно взятой стране «мировая закулиса» сочла возможным доверить И.В.Сталину.

Большевики, со своей стороны, по мере того, как В.И.Ленин, теряя здоровье вследствие ранения [118], утрачивал способность к руководству партией и государством, также задумывались о том, кто будет руководить продолжением их дела.

В этой связи необходимо обратиться к документу, известному как “Письмо к съезду”, которое, как сообщает историческая традиция КПСС, было записано в несколько приёмов со слов перенёсшего инсульт В.И.Ленина его разными секретарями в конце декабря 1922 — начале января 1923 гг. Н.С.Хрущёв в своём докладе на ХХ съезде не стал приводить его полностью, а только привёл несколько фраз из него, что позволило ему исказить значение этого документа в целом в истории партии и политике 1920-х гг.

В письме речь идёт о том, как в дальнейшем избежать очередного раскола партии и обеспечить устойчивость ЦК формальными средствами, а не достижением единства взглядов по всем вопросам деятельности партии на основе освоения её членами методологической культуры познания и миропонимания [119]: