Майкл Харрис - Со всеми и ни с кем: книга о нас – последнем поколении, которое помнит жизнь до интернета Страница 18

Серьезность, время, терпение. Вот направления возникновения ошибок в «Википедии». Главное – мягкое, но настойчивое смещение истины из одной реальности в другую. По мере того как этот огромный третьесортный источник информации все активнее используется для производства и распространения знаний, увеличивается и специфическая проблема «Википедии». И речь идет не о случайных ошибках или добросовестных заблуждениях и тем более не о грубом невежестве – такие откровенные ляпы легко выявляются и удаляются простым нажатием клавиши. Наибольшее беспокойство вызывают силы, которые переламывают старания энтузиастов вроде Хейлмена. У Coca-Cola есть в запасе неограниченное время. То же самое касается любой религии, кроме, конечно, тех, что проповедуют скорый конец света. Если борьба Хейлмена с искажениями на страничке, посвященной трансцендентальной медитации, разыгралась всего через несколько лет после изобретения «Википедии», то во что превратится эта система через пару столетий? (Дезинформация, то есть злонамеренный обман, намного опаснее и разрушительнее, чем простая ошибка.) Какие неуловимые изменения в понимание мира принесут будущим поколениям наши коллективные, укоренившиеся в умах предубеждения?

Один из тех предрассудков, о коих стоит побеспокоиться, – гендерный. Консенсус, которого «Википедии» удается достичь в спорных случаях, – это «мужской» консенсус. Согласно докладу, опубликованному самой компанией в 2011 году, 91 процент редакторов «Википедии» – мужчины. Ограничения, порождаемые такой ситуацией, могут стать очень серьезными. Таким образом, идея о сохранении истины как массового соглашения провоцирует очень серьезный вопрос: каких именно масс?

После того как мы с Хейлменом вышли из бара и он заторопился на самолет, я мысленно вернулся к Эрике Фельдман и ее незаслуженной славе.

Но кто же все-таки изобрел тепловой выпрямитель волос? Чей трон «захватила» Эрика? Wikipediocracy – сайт, анонсированный его создателями как место «критики, разбора ошибок и небрежностей “Википедии”», – бодро «проливает свет на самые темные закоулки “Википедии” и связанных с ней проектов, разбирает случаи злоупотреблений, а также структурные изъяны сайта». На этом сайте я узнал, что «настоящий изобретатель» утюжка для волос – мадам К. Уокер. Несколько других сайтов подтверждают эту информацию.

Кто-кто? Выясняется, что Уокер – это, скорее всего, реальный персонаж. Сара Бридлав (девичья фамилия Уокер) родилась в Луизиане незадолго до Рождества 1867 года в семье бывших рабов, но к концу жизни стала процветающим бизнесменом и известным филантропом. В юности Уокер работала прачкой, а потом, решив начать свое дело, разработала систему ухода за волосами специально для чернокожих женщин. «Чудесное средство для роста волос мадам Уокер» продавали «разносчики культуры ухода за волосами», которых обучали в «школах Уокер». Парикмахерская империя росла как на дрожжах, ее годовой доход постепенно достиг 200 тысяч долларов. Мадам Уокер умерла в Нью-Йорке весной 1919 года, будучи очень богатой женщиной.

Как это ни печально (хотя и вполне предсказуемо), дальнейшие изыскания показали: сведения об Уокер-изобретательнице тоже не соответствуют действительности (во всяком случае пока).

Стремясь использовать энергию энтузиастов и создать энциклопедию, в которой статьи о массовых убийствах в школах появляются одновременно с репортажем по телевизору, не упускаем ли мы что-то важное? Возможно, следует выдержать паузу или по крайней мере перевести дыхание, чтобы создать статью, исполненную мудрости. Не забыли ли мы напутствие поэта Райнера Рильке? «Вопрос надо пережить сразу. Возможно, потом, постепенно, незаметно для самих себя, в какой-то неблизкий день, вы набредете на верный ответ». Но у нас нет времени для отсутствия знания. Мы хотим знать сейчас. Переживание вопроса требует любви к уединению, но именно его нам не хватает.

Хватаясь за телефоны и планшеты, мы получаем в руки источник информации, за обладание которым любое правительство всего поколение назад отдало бы себя на заклание. И не это ли переживание повседневного информационного чуда заставляет нас всерьез думать, будто и нашим мнением стоит поделиться со всем миром? В конце концов, разве мы не так же умны, как все прочие в нашем окружении? Особенно если учесть, что все мы для обмена информацией пользуемся одной и той же связью Wi-Fi? И (рассуждая в том же духе) разве мое мнение не заслуживает фанфар?

По традиции, вынесение экспертных оценок – это улица с односторонним движением. Книга может расстроить читателя и даже привести его в ярость, но самое большее, что он может сделать, – это дрожащей рукой написать на полях: «Ложь!» Я и сам не раз это делал, испытывая ощущение полного бессилия. Здесь, помимо всего прочего, важна краткость ответа. Читатели могут иметь сколько угодно умных идей по поводу тем, обсуждаемых в никуда не годной книге, но они (читатели) не станут писать свою книгу, потому что, увы, ее никто не будет читать (тем более автор, не ведающий об очередном критике и с увлечением работающий над следующим отвратительным опусом). Теперь же этот автор не может избежать массовой критики. Выражаясь словами Дэвида Уайнбергера, специалиста по информационным технологиям, этот аморальный переход представляет собой движение…

…от профессионалов к непрофессионалам. От определенности к двусмысленности. От последовательности к беспорядочному объему. От непроницаемости авторитета к требованию тотальной прозрачности. От содержательного и познаваемого к взаимосвязанному и неуправляемому.

Взаимосвязанное и неуправляемое. Это про нас. Как будто речь идет о группке первоклашек или о фаланге взбунтовавшихся воинов. В этой двойственной ипостаси мы сражаемся за новое понимание «ценного мнения», или, лучше сказать, «оцененного мнения».

Чрезмерное изобилие непросвещенных, двусмысленных мнений – это как раз то, что элита пыталась затоптать с момента появления коммуникационных технологий. Историк Джонатан Роуз говорит об этом прямо: «С тех пор как появилась письменность, грамотные классы все время пытались отстранить от нее непосвященных, отпугнув их непонятными языками». В Древней Месопотамии, пишет Роуз, писцы добавляли в конце глиняных табличек самодовольную приписку: «Пусть мудрые учат мудрых, чтобы ничего не понял невежда». Сегодняшние ученые ведут себя не так грубо, но сохраняют в своем общении узкоспециализированный жаргон. Поэтому у посторонних часто складывается впечатление, что они не понимают ученых не из-за нехватки ума, а от незнания их тарабарского языка. Можно, конечно, ухмыльнуться, когда таким образом похищают авторитет у абстрактной элиты. Но, как я понял, куда хуже, когда его похищают у нас.

В течение нескольких лет, не имея вначале никаких дипломов и сертификатов, я писал театральные обозрения для общенациональной канадской газеты Globe and Mail. Я посещал обычно три спектакля в неделю, изредка публикуя нелицеприятные отзывы, которые набрасывал в блокноте во время скучных представлений. Я чувствовал себя не последним театральным авторитетом, так как мое мнение, опубликованное в одной из самых популярных в стране газет, самим этим фактом возносилось на экспертный уровень. У меня никогда не было специального образования, и я не относил себя к театралам. Правда, я стремился учиться, был любознателен, и этого оказалось достаточно. Ведь именно специалисты способны убить интерес широкой публики к своему предмету благодаря излишней дотошности и узкопрофессиональному взгляду. Напротив, я был образцовым вдумчивым обывателем, получившим трибуну в Globe and Mail, откуда и озвучивал свое мнение. Это было забавно и подстегивало мое самолюбие.

Но потом по моим стопам пошли все. Когда это началось? Может быть, в 2008 году? Помню, как я читал отзывы о пьесе, которую я оценил, надеясь найти ссылку на мое мнение. Однако вместо этого я с изумлением наткнулся на восторженный отзыв какого-то местного блогера (как это было грубо – напечатать под этим бредом интернет-адрес вместо набранного курсивом названия газеты или радиостанции). Это меня встревожило – и в меньшей степени показалось неприятным, – потому что этот блогер не имел авторитета, на который могло опереться его мнение, и поэтому какова может быть ценность его рецензии? Кому какое дело, что этот пустозвон думает о пьесе? Моя наивность шла рука об руку с ханжеством. Не было никаких разумных причин ценить мой отзыв выше только потому, что он был напечатан в Globe. Это был сигнал о моем пошатнувшемся положении, на которое посягнул какой-то сетевой узурпатор.

Социальные сети подорвали монополию на мнение в мире театральных, выставочных и кинематографических рецензий, а также отзывов о ресторанах. Несмотря на то что Google и Facebook усиленно разыскивают данные, чтобы монополизировать некоторые отрасли знания (прежде всего выгодные для рекламодателей), мы видим отчетливый рост количества опубликованных в сети любительских суждений. Новые технологии «освобождают» голоса множества людей, несмотря на то что эти же технологии требуют стандартизации и контроля других видов информации.