Николай Февр - Солнце восходит на западе Страница 18

А в этом городе и в этой деревне я видел — остатки русской интеллигенции, всей душой ненавидящих советскую власть и с радостью дождавшихся ухода большевиков. Я видел — русских крестьян, ни на одну минуту не примирившихся с советским ярмом и, как величайший праздник, встретивших его падение. Я видел — русских рабочих, без особого сожаления расставшихся с «властью рабочих и крестьян» и не только не противившихся наступившим переменам, но всеми силами старающихся помочь наступлению какой-то новой жизни.

Все это, взятое вместе, говорило о том, что русский народ и советская власть, за эти двадцать три года не только не срослись в одно целое, но являются понятиями совершенно различными. И теперь, под ударами внешнего столкновения, эти два понятия стали легко отделяться одно от другого, как два разнородных элемента, искусственно соединенных вместе.

Ускорить процесс распада этих элементов, замедлить ход его или, наконец, способствовать их более прочному воссоединению, зависело исключительно от немцев, контролировавших политическую и экономическую жизнь на очищенной от большевиков территории.

В эту поездку на родину, в эту первую мою вылазку за бывший советский рубеж я видел, конечно, и немцев. Правда, из их поведения в Пскове, в первые месяцы войны, трудно было вынести какое либо конкретное заключение. Население радостно встретило их, но они пока еще ничем себя не проявили. Это понятно. В Пскове в это время находились лишь германские воинские части и главной их заботой было снабжение фронта, а не разрешение политических и экономических задач в тылу.

Однако, со дня на день, сюда ожидался приезд, так называемого, гражданского управления, составленного из чиновников «Восточного министерства». Работу этих людей, облеченных в ярко коричневую партийную форму, я видел уже в Риге и Ревеле. Это, именно, они начали там свою деятельность по организации «новой жизни» с выколачивания всего национального латышского и эстонского, с насаждения всего немецкого, вплоть до названий улиц и вывесок на магазинах и с заполнения городских тюрем латышскими и эстонскими националистами, то есть своими естественными союзниками в борьбе против большевизма.

Приходилось успокаивать себя мыслью, что если таким способом разрешалась проблема Прибалтики, то для разрешения русского вопроса должны существовать какие то другие мерки, ничего общего с этими не имеющие. Ибо, какому же здравомыслящему человеку могла придти хоть на минуту в голову мысль, что для разрешения проблемы маленького клочка земли вдоль Балтийского моря и проблемы огромной страны, занимающей одну шестую часть суши будут применены одни и те же методы.

Если бы Германия пошла по пути привлечения на свою сторону русского народа и вовлечения его в борьбу против коммунизма, то более чем вероятно, что война на востоке была бы закончена уже в 1942 году или переросла бы во внутрироссийскую гражданскую войну.

Избрание же пути восстановления русского народа против себя и возвращение его под знамена советской власти, означало для Германии затяжную войну, которая, при наличии противника на западе, рано или поздно должна была привести к катастрофе.

Таким образом, для того чтобы разумной политикой ускорить отпад русского народа от советской власти, т. е. сделать дело полезное для Германии, с ее стороны требовалось Приложения значительно меньших усилий и принесения значительно меньших жертв.

Для того же, чтобы безумной политикой восстановить русский народ против себя и воссоединить его с советской властью, то есть сделать дело вредное для Германии, с ее стороны потребовалось приложить неизмеримо больше усилий и принести неизмеримо большее количество жертв.

Кто же мог подумать, что Германия, вопреки логике и здравому смыслу, изберет именно этот, второй путь?

Однако, уже в первые месяцы, после моего возвращения в Берлин, стало ясно, что это было именно так.

IX. «Крестовый поход за салом». Ставка на неудачи. Харьковская битва

Зима 1941-42 г.г. медленно подходила к концу. Судя по заявлениям метеорологов и по поведению ртути в градусниках, это была небывалая по своему холоду зима. Для тех же кто в течении этой зимы побывал в районах восточнее Вислы не нужны были, ни метеорологические сводки, ни градусники. Они на себе испытали страшное действие этих, в самом деле, невиданных холодов. Леденящие кровь морозы в сорок два и даже в сорок четыре градуса по Цельсию, сопровождали меня во время моей поездки в Исков и на обратном пути в Германию. Но одновременно меня сопровождали и бесчисленные жертвы этих холодов.

На станциях и полустанках и на всех пересечениях путей на восток, к поездам брели вереницы германских солдат, несших на своих плечах товарищей, с бесформенными, обмотанными тряпками, руками и ногами. У одних были обмотаны обе руки, у других обе ноги. У некоторых, и то, и другое вместе.

По неофициальным немецким данным, просочившимся сверху и циркулировавшим среди берлинцев, число германских солдат пострадавших от морозов до степени инвалидности и выбывших, таким образом, из строя, определялось в триста тысяч человек.

Официальные советские источники (московское радио), говоря о действии морозов на германскую армию, называли цифру пострадавших, вдвое превышавшую эту. Истина станет известной, разумеется, лишь по окончании войны и, как полагается всем истинам, будет, вероятно, находиться где-то посередине.

Однако, и потеря трехсот тысяч солдат первого призыва, что составляет примерно численность двух армий, в ходе «пространственной» войны на востоке (где дорог каждый взвод, не говоря уже об армиях), представляла собой первую неудачу крупного масштаба, последствия которой несомненно сказались впоследствии. Ибо, эти триста тысяч замороженных солдат могли быть тем резервом, которого так не будет хватать германскому командованию, год спустя, в решительные дни сталинградского побоища.

Тихо проползшие вести о морозной трагедии разыгравшейся на востоке, произвели удручающее впечатление на жителей германской столицы и многих из них, вероятно, впервые заставили задуматься не только о всей серьезности начатой там борьбы, но и о той известной доле дилетантизма, который («о Готт, о Готт») вдруг проявился в неподдающейся критике работе военно-государственной машины Третьего Райха.

Уход генерал-фельдмаршала фон Браухича с поста верховного главнокомандующего и прочие перемены на военной верхушке (имевшие, несомненно, иные и более глубокие причины), средний берлинец отнес за счет трехсот тысяч замороженных солдат. От этого размеры зимней трагедии в его воображении приняли еще более значительные формы. С тем большим воодушевлением понесли берлинцы на сборные пункты меха, пуловеры и прочие теплые вещи для нужд армии, оказавшейся неподготовленной для зимней кампании. То обстоятельство, что эти вещи прибыли по назначению уже тогда, когда первые лучи весеннего солнца стали отогревать топкие русские дороги, не смутило ни жертвователей, ни тех кому они были предназначены. В то время уже и одни, и другие отдавали себе довольно ясный отчет в том, что эта зима не будет последней военной зимой на востоке.

Впрочем, тяжелое впечатление от этой зимней неудачи, для среднего берлинца не было, ни глубоким, ни продолжительным. И когда, вместо фон Браухича, верховным главнокомандующим стал сам Адольф Гитлер (в непогрешимости которого средний берлинец еще не сомневался) и когда был исполнен гражданский долг по снабжению фронта теплыми вещами, успокоившиеся жители германской столицы вернулись к своим повседневным занятиям, не сомневаясь в том, что теперь все пойдет как следует.

И, вряд ли, кто-либо из них отдавал себе отчет в том, что как раз самим Гитлером и его ближайшим окружением, к тому времени уже были созданы все предпосылки для такой катастрофы, перед которой покажутся пустяком не только эта зимняя неудача, но и все неудачи на протяжении всей германской истории.

Зато для русских антибольшевиков, собравшихся в большом количестве в Берлине, и все еще находившихся вдали от того дела, ради которого они здесь собрались, эти предпосылки для будущей катастрофы, стали не только очевидны, но и начали принимать вполне реальные формы.

К весне 1942 года уже стало ясно, что ни о какой идеологической войне на востоке не может быть и речи и, что все заявления об этом в первые месяцы войны, были умышленной ложью, пущенной в оборот исключительно в пропагандных целях. К этому времени уже не было никаких сомнений в том, что на востоке идет война не по ликвидации советской, власти, а война завоевательного характера, война за превращение России в немецкую колонию и за порабощение населяющей ее «низшей расы» «высшей» германской расой.

Сведения об этих химерических планах поступали не только по тайным руслам идущим из государственных верхов, но и находили свое подтверждение и в официальных заявлениях руководящих лиц Третьего Райха. Кроме того, (и это важнее всего) все эти сведения подтверждались и самой жизнью.