Аркадий Бабченко - Операция «Жизнь» продолжается… Страница 18

На другой фотографии — красивый офицер. Породистое лицо, тяжелый взгляд. Полная грудь орденов-медалей. Подполковник запаса Борис Апаринцев.

— Никогда не прощу им его смерти, — говорит Юрий Тимофеевич.

И начинает рассказывать историю, которую я слышал неоднократно. Но все равно каждый раз — волосы дыбом.

До перестройки Лопатины жили в Тбилиси. У Юрия Тимофеевича, преподавателя артиллерийского института, было все, о чем человек может только мечтать. Жизнь. Победа. Мир. Двое сыновей. Жена. Трехкомнатная квартира. Любимая работа — артиллерия.

В конце восьмидесятых русским в Тбилиси стало плохо.

Лопатин решил перевезти семью в Россию. Благо в Москве жил командир его батальона полковник Борис Апаринцев.

Каждый раз, вспоминая о нем, Юрий Тимофеевич произносит одну и ту же фразу:

— Когда командир полка вручал ему орден Александра Невского, весь полк был построен в каре. И он вызвал Апаринцева в середину, чтобы все видели и слышали, протянул орден и говорит: «Скромнейшему из храбрейших, храбрейшему из скромнейших!» — Указательный палец Лопатина взлетает вверх, как у кролика из мультфильма про Винни Пуха.

Для него это очень важно — «скромнейшему из храбрейших».

Борис Апаринцев и приютил у себя Лопатиных. Когда-то в этой маленькой квартире была коммуналка и Апаринцев занимал в ней одну комнату. А еще раньше здесь был флигель для прислуги в одной из московских усадьб.

Несколько лет жили вместе; вместе и ходили по инстанциям, обивали пороги. Кроме удостоверения беженца у Лопатиных не было никаких документов. С развалом Советского Союза их паспорта вдруг стали недействительны и ветеран-разведчик превратился в бомжа. Без гражданства, без документов, без прописки, без медицинской помощи, без квартиры и без средств к существованию. Ему даже пенсию не выплачивали.

— Я не какая-нибудь шушера подзаборная, кого страна будет стесняться! Я кандидат технических наук. У меня тридцать семь научных трудов! У меня двое сыновей с высшим образованием, компьютерщики! На обучение каждого государство потратило пять лет и черт его знает, сколько денег, — кричит Юрий Тимофеевич, и его палец вновь буравит потолок. — И мы тут никому не нужны! Государство торгует гражданством, как пирожками. Вот-вот, смотрите, — протягивает он мне аккуратно сложенную газетную заметку. — Вот послушайте, как получают гражданство. Вот: на одном квадратном метре было зарегистрировано — сядьте, а то упадете — пятьсот азербайджанцев! Мне каждый раз говорят: дед, ну что ты гоношишься? Пятьсот долларов — и паспорт твой. А где я возьму пятьсот долларов? На четверых это две тысячи, для меня это немыслимая сумма. И потом, почему я должен платить? Это моя страна, почему я должен платить?

Он смотрит на меня в упор. Глаза его горят.

— Нас, беженцев из бывших республик, попросту выкинули на помойку… Старшему сыну уже раз десять предлагали ехать в Штаты — там он нужен, там его голова ой как ценится. А тут — нет. Но почему мы должны уезжать? Здесь моя Родина, здесь лежат мои фронтовые товарищи, я воевал за эту землю, почему я должен уезжать?

Юрий Тимофеевич вдруг замолкает. Взгляд его тяжелеет, становится рассеянным.

— Пять лет назад Боря Апаринцев умер. У него начались сильные боли…

О том, как умирал его фронтовой друг, Юрий Тимофеевич рассказывает очень тяжело. С долгими паузами. Палец над головой больше не взлетает.

— Он был ранен, с войны у него в спине — в позвоночнике — сидел осколок. Каждый шаг причинял ему острую боль. А подниматься сюда, в эту квартиру, на второй этаж, для него было просто невыносимо. Понимаете? Сходить за хлебом или за пенсией было пыткой. Он просил дать ему однокомнатную квартиру или комнату в коммуналке в любом районе Москвы, но на первом этаже или в доме с лифтом! Не дали.

…В тот день Лопатин и Апаринцев в очередной раз отправились обивать пороги в управу и выпрашивать комнату в доме с лифтом. Апаринцев уже почти не мог передвигаться самостоятельно.

— Завел я его в кабинет. А сам остался ждать в коридоре. Минут десять была тишина. А потом начались крики. Кричала эта женщина, к которой мы пришли. Я ее до конца жизни помнить буду. У нее красивое такое имя — Лилия. Лилия Скворцова. И вот она кричала так, что в коридоре было слышно: «Когда ж вы все передохнете!!!». Она буквально выпихнула его из кабинета…

Он снова замолкает.

— Конечно… Конечно, это моя вина… Если бы я успел его поймать, если бы я встал на полсекунды раньше…

После этого визита Борис Апаринцев уже не вставал с постели.

Он умер через три месяца. В этой же комнате, на этой же койке пять лет назад лежал никому не нужный парализованный командир пехотного батальона Борис Апаринцев, кавалер ордена Александра Невского и двух орденов Красного Знамени, и ему, еще живому, крысы глодали лицо.

— Я уходил в тот день куда-то… возвращаюсь, смотрю, а по нему крысы бегают. Я их согнал, а у него щека обглодана… И вместе с кровью на подушку слезы текут…

Конечно, обвинять женщину с красивым именем Лилия в смерти фронтовика значило бы заходить слишком далеко. Если только не делать поправку на то, что бездушие и хамство тоже способны убить. На то, что чиновники — наши слуги, а не господа. И помочь измученному болями старику с осколком в спине — их долг, а не подачка.

Прошло пять лет. Передо мной, на той же самой койке, в той же самой комнате лежит больной ветеран, русский беженец и рассказывает все ту же историю. И ничего не изменилось за это время.

А в трех километрах отсюда — на Красной площади — празднуют Девятое мая. Дикторы кричат в мегафон красивые слова про долг и Родину.

Говорят, один из симптомов синдрома посткомбатанта — обостренное чувство справедливости. У Лопатина оно обострено до предела. Его сыновьям в конце концов удалось устроиться на работу. Теперь они зарабатывают неплохие деньги. Сотни раз у него была возможность купить себе гражданство. Он не сделал этого. И семье запретил.

Все это время он обивает пороги, ходит по инстанциям, добивается, ругается и судится, судится, судится… Со всеми теми, кто забыл о том, что служит людям, а не люди ему. Со всеми, кто превратил свою работу в кормушку. Война его не закончилась и через шестьдесят лет. Кипы исков, газетных вырезок, документов, законов и кодексов громоздятся на полу, на столе, на стульях.

Я смотрю на Юрия Тимофеевича и думаю, что мы сами делаем свою жизнь такой. Не власть, не Путин, Зурабов или Иванов — они сами по себе, где-то там, за облаками, принимают законы о монетизации и крушат «ЮКОС». Им не до нас.

Именно мы — граждане России — отказываем нашим старикам в помощи. Не Путин же вышвырнул Апаринцева из кабинета — простая женщина, чья-то мать, чья-то жена. Дочь, племянница или внучка тех солдат, кто погибал в Сталинграде и на Курской дуге. Не Путин же требует с него деньги за гражданство — обычные русские мужики, сыновья, племянники или внуки…

Как-то очень быстро мы перестали быть нормальными. Всего за каких-то пятнадцать лет. В нагрудных карманах наших жилетов всегда заготовлена хорошая отговорка: я же плачу налоги, почему я еще должен думать о ком-то…

После смерти Бориса Апаринцева за эту квартиру развернулась настоящая война. Лопатиных пытаются вышвырнуть из нее всеми возможными способами. Постоянно звонят, угрожают отключить газ, воду, свет. Приходят какие-то мальчики в галстуках и предупреждают, что завтра начинают сносить дом и если они не уберутся подобру-поздорову, то пусть пеняют на себя.

— Каждые три месяца у чиновников случаются пароксизмы. Сорок квадратных метров — это только одна эта квартира. В нашем подъезде их четыре. Подъездов два. Посчитайте, сколько это денег. Сначала говорили, что этот дом подлежит сносу и мы должны отсюда съехать. Куда? Это никого не волнует. Квартиру мне, естественно, никто не даст. Я могу сейчас жить только на вокзале…

Его глаза опять загораются, палец вновь взлетает к потолку.

— Но я не прошу у вас квартиру, если вы такие нищие! Я сам могу купить себе квартиру! Только верните мне мои деньги! Россия, как правопреемник СССР, должна мне 2 миллиона рублей сегодняшними деньгами. Я обращался в Минфин — они же там не знают, что делать с деньгами, у них такой громадный Стабилизационный фонд… Я говорю: статья девятая «Закона о выплатах и компенсациях» позволяет в крайних случаях производить такие выплаты. Я посчитал, что у меня крайний случай — меня выгоняют на улицу, куда уж крайнее. Дайте мне мои деньги, я куплю себе квартиру, это же такая мелочь для бюджета! Отказали. В бюджете такой статьи, как Юрий Лопатин, нет.

Он снова замолкает. В соседней комнате работает телевизор. Тот же голос, что озвучивает криминальную чернуху, вещает о подвиге наших ветеранов.

Мы познакомились с Юрием Тимофеевичем три года назад. Я тогда делал сюжет о беженцах — тогда еще на телевидении можно было делать сюжеты о беженцах, — и Лопатин был главным героем. Мы пошли с ним в поликлинику.