Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №2 (2003) Страница 18

Когда-то в детстве я любил гостевать у товарища своего. Его мать на земснаряде работала. Даже после нашего поселка на брандвахте — удивительная тишина и покой. Место всегда выбирают для стоянки приглядное. На палубе и в каютах пахнет деревом, терпковатой смолою канатов и шпаклевки, вяленой рыбой.

В детстве своему товарищу я завидовал и мечтал: стану взрослым, буду на землечерпалке работать, а жить — все долгое лето на брандвахте.

Не сбылось. И земснаряды теперь редки, хотя Дон, как и прежде, своенра­вен: меняет теченье, уходя от одного берега к другому, песчаные отмели, косы наносит, мешая судоходству. Порою насыпает целые острова. А потом вдруг смывает их. Своенравен Дон, изменчив. А судоходству это мешает.

Насколько знаю из рассказов старых людей да из читанного, Средний Дон от Калача и выше всегда был мелок. Вниз к Ростову — глубже фарватер, воды больше. Там все лето идет навигация. А наверх, до Вешенской, в большие протоки — Хопер и Медведицу — речные суда в основном ходили по высокой воде, весною, забирая хлеб. Спадала вода — конец навигации.

Но плавание для речных судов в этих краях — дело нелегкое. А прежде, когда не было Цимлянской плотины, и вовсе. Летом на Дону мелко. Местами, как вспоминают, на быках можно было через него перебраться. Перекат за перекатом, мелей не счесть. Землечерпалок, чтобы судовой ход прокопать, прежде не было. Обходились старинными средствами, теми, что проще и дешевле. Но для этого нужно было знать характер реки, ее нрав, уметь управлять течением.

Зимой резали в нужных местах огромные ледовые крыги и запускали их под ледовый же панцирь таким образом, чтобы крыга одним концом утыкалась в дно, другим — в лед. Получалась подледная плотина, она меняла течение. Ставили несколько таких загородок, и вода шла по указу, как надо, до самой весны пробивая теченьем отмели. К лету был готов судовой ход.

Насыпали (они и сейчас кое-где видны) от берега каменистые гряды. Ладили их по-разному: напрямую сужая русло, чтобы мощней шел поток; сыпали наискось, с одного берега и с другого, чтобы направить течение, стремясь к одному: вода должна сама промывать себе и речным судам глубокое русло.

Еще во времена войны, когда немцев с Дона прогнали, работали “легковыправительные” партии. Они выправляли русло теми же простыми средствами: плели из тальника многометровые плетни и зимою ставили их у берегов поперек течения, прорубая лед.

Но скоро вместо “легковыправительных партий” появились “взрывные”. Занимались они тем же — помогали судоходству, а метод легко угадывается из названия.

В составе партии, конечно, начальник, несколько взрывников и помощники. По весне развозили эти партии по всему Дону, на перекаты. Там они летовали в шалашах да палатках, устроенных на трофейных легких дюралевых понтонах. Кроме понтонов у каждого взрывника — лодка.

И вот по селектору или иной связи поступает в отряд сигнал: “Идет караван судов. Обработать перекат к такому-то времени”.

С помощью бакенщика — знатока этих мест — намечают план “обработки”. И к делу: за весла лодки садится помощник, на корму — взрывник, у ног его взрывпакеты. Подплыли к нужному месту, взрывник закуривает папиросу, помощник ведет лодку точно тем курсом, каким должен пройти караван судов. Горящая папироса не прихоть взрывника, а инструмент. Для спичек нет времени. Лодка скатывается по течению, взрывник берет за пакетом пакет, прижигает горячей папиросою бикфордовы шнуры, и летит взрывпакет в воду за корму. Шнуры короткие, глубина меньше метра: лодка сплывает, а за кормой — взрыв за взрывом. Водяные столбы встают один за другим. Идет обработка переката. Взрывом поднимает не только воду, но и донный песок, который тут же сносит быстрое течение. Караван судов уже рядом. Он проходит перекат там, где только что ему путь расчистили взрывами. Проходит, благодарит гудком взрывников.

Быстрое речное течение в день-другой занесет, замоет следы взрывов. И каравану следующему снова нужно готовить путь.

Так и плавали целое лето. На перекатах гремели взрывы. Речные суда — невеликие плоскодонные баржи — плашкоуты, деревянные, с малой осадкой. Первые три большие “румынские” баржи, металлические, с килем, появились в 1947 году, трофейные. Они садились на мель чуть не на каждом перекате. Приходилось их разгружать, убирая часть груза на плашкоуты, проводить через перекат чуть ли не порожнем, а потом снова грузить.

В ту пору был всего один земснаряд — доноуглубительная машина “Донской-2”. Потом появилась землечерпалка “Донская-6”. Из Казахстана, с далеких Илийского да Балхашского пароходств, привезли еще несколько земснарядов с командами. Началась на реке новая жизнь. Ушли в прошлое плетневые загородки, подледные плотины, взрывники. На моей памяти работали могучие землечерпалки — “грязнухи”, углубляя фарватер. Оглушительно лязгая, плыли ковш за ковшом, вгрызаясь в дно. Их команды все лето жили на деревянном плашкоуте — брандвахте, в каютах. Такому житью я завидовал.

Потом построили Цимлянскую плотину, уровень реки поднялся, плавать стало легче. Но перекаты все равно остались. Весной, в высокую воду, их не заметно. А летом опять беда. Ведь баржи — не прежние плоскодонки. И работы много. Все та же глушь, бездорожье на Среднем Дону. Взгляните на карту, полюбопытствуйте: от Калача до воронежских Лисок нет железной дороги и ниточки асфальта редки. Лишь водой можно выбраться хлеб вывезти, горючее, стройматериалы завезти. Тут сторона глухая, степная на многие сотни верст. Но люди-то живут.

Нынче с техникой туго. Словно в годы военные, лишь один земснаряд работает на Среднем Дону, а прежних умельцев плетнями да ледовыми крыгами русло править давно нет. Ходить водою все труднее, дороже. Потому и встречных караванов не видно. Лишь с одним разминулись — со щебнем идет из Каменского хутора. Еще несколько лет назад баржи со щебнем шли одна за другой. До пятисот тысяч тонн его вывозили за навигацию. Сейчас, когда приставали к берегу в Каменском, издалека видны белые горы щебня. Заготовили, он лежит.

В Каменском пристали мы к пристани для каких-то дел. Да еще привезли для двух девчушек, дочерей начальника пристани, ящик лимонада — “сладкой воды”. Рядом с пристанью — глубокая заводь. Сомовье бучило.

После Каменского в нескольких часах ходу Кременской монастырь. Стоит он на взгорье, над Доном. Монастырь старинный, но смотреть на него лучше издали. Когда-то был мужской монастырь, а потом — чуть не век — тюрьма, колония несовершеннолетних преступников, сумасшедший дом — славный букетик. Что могли, разгромили, изгадили. Потом вовсе оставили. Теперь опять монастырь. Но что могут сделать три-четыре монаха с вековым разгромом. А места здесь не только красивые: взгорье, заливные луга, займищный лес, быстрый Дон. Но еще и знаменитые. На вершине холма колодец со святою водой.

Когда-то, во времена старинные, семь родных братьев по обету ли, по высокой вере строили на Дону Божьи храмы. Последний из них здесь — в станице Кременской. Построили, получили плату серебром и пошли с Богом. Напали на братьев разбойники, убили их, взяли суму с деньгами и решили ее поделить. И вдруг сума стала такой тяжелой, что не смог удержать ее разбойник в руках, она упала и в землю ушла. А из земли ударил серебряный ключ. Место это назвали Святым колодцем. Обделали его камнем. Он и теперь жив — пользует людей верующих и неверующих.

А коли зашла речь о монастырях, то вернусь по донскому течению вниз, к Усть-Медведицкой станице, которую прошли рано утром. Этой станице уже четыре века. Она самая древняя на Верхнем Дону. В путевом журнале Петра I времен Азовских походов есть запись: “Да прошли реку Медведицу, впала в Дон с левой стороны, да городок Медведица же, стоит на левой стороне”. Но в начале XVIII века с берега низкого станицу перенесли на правый, высокий, чтобы избежать ежегодных по весне затоплений. Здесь она и теперь стоит, поменяв при советской власти названье на город Серафимович, по имени земляка-писателя.

Серафимович — городок тихий, глухой, от железных дорог далекий. Лучшее, что в нем есть — это остатки былого: старинные дома, храмы. Но главная его прелесть — окрестный вид. Стоит городок на высоченных холмах, и почти с любой улицы открывается Задонье на многие десятки верст: при­брежные займищные леса, заливные луга, хутора, озера, светлые пески — все это видится. И, конечно, небо. Огромное небо. Местные жители, может, и привыкли. А вот приезжему человеку этот просторный вид — в удивленье. Особенно летом. А осенью — и вовсе глаз не оторвешь: воздух прозрачен. Желтеют, багровеют, алеют задонские леса. Слов нет, милый городок. Хорошо в нем жить на покое.

Прежде здесь было несколько красивых храмов. Церковь Воскресения — столп белокаменный на фоне синего неба. Она хорошо видна с Дона, уже два века стоит. А чуть далее — остатки подворья Усть-Медведицкого монастыря, история которого восходит к 1652 году, а ранее на его месте была Межгорская пустынь. Но расцвет монастыря и всероссийская его известность связаны с именем игуменьи Арсении, урожденной Анны Михайловны Себряковой, которая была младшей дочерью Михаила Васильевича Себрякова — человека известного на Дону и очень состоя­тельного. Его имя носит одна из железнодорожных станций — Себряково.