Сергей Носов - Тайная жизнь петербургских памятников Страница 18

А лежал Василий Иванович в своей первой могиле на Смоленском кладбище без малого век. И стояли быки на одном месте долгие годы.

Получается, что потревожили прах Демут-Малиновского как раз тогда, когда отправили его быков на край города к «мясному гиганту».

А еще получается, что мужа и жену разлучили, и покоятся они теперь на разных кладбищах, хотя и соседних, отделенных друг от друга двумя каменными стенами.

Памятник на могиле Василия Ивановича появился лишь перед войной. А в начале войны случилась эта история с приходом быков к нему.

Так что не просто быки приходили к своему создателю, но и сам создатель совершал необъяснимый путь им навстречу.

Что-то слишком оно причудливое, невероятное совпадение (если оно — совпадение.) — даже для нашего, ко всему уже, казалось бы, привыкшего города.

НА КЛАДБИЩАХ

Если бы не стены вдоль прохода, разделяющего Тихвинское и Лазаревское кладбища, бюст Достоевского с могилы писателя глядел бы прямо на памятник человеку, похожему на Пушкина, каким его показывают у нас в кино: пышные бакенбарды, «нерусскость» черт лица. Иной прохожий замрет в изумлении. Но Пушкин тут, конечно, ни при чем. Современники — вот и все соответствия.

Лежит бронзовый человек на холодном камне, ревматизм его уже не пугает — даром что врач. На боку лежит, на левом, головой упирается на руку, согнутую в локте. Исключительно выразительная скульптура. Тщательность проработки деталей (взять, хотя бы прическу, укладку волос.) наводит на мысль о гиперреализме. Несомненно, таким Адольфа Магира знали живым.

Магир был придворным доктором у герцога Максимилиана Лейхтенбергского и его супруги — великой княжны Марии Николаевны (дочери Николая I). Сведения о нем скудны. А вот сам точно — как живой.

На нем сюртук, шинель, галстук бантом. Туфли — как новенькие. Подошвы идеально гладкие — такие не могли касаться земли, ни разу! Приходит в голову мысль, что обули его уже лежачего. Так живой он все-таки или нет? Глаза открыты, но не в этом дело: после кончины ли своей тут он лежит с открытыми глазами или же просто лежит — лег и лежит? Разберись-ка попробуй с этими лютеранскими захоронениями. Петербург, хоть и окно в Европу, а надмогильных памятников, там широко распространенных — с лежащими на холодных постаментах фигурами, у нас практически нет. Если точнее, их два. Оба на Лазаревском кладбище, или, как его называют с 1935 года, Некрополе XVIII века. Оба, в силу парадоксальных исторических обстоятельств — кенотафы теперь.

Кенотаф — погребальный памятник на могиле, не содержащей праха. Кенотаф, как правило, устанавливается в случае невозможности обычных похорон — допустим, если тело не найдено. Иногда кенотафом обозначают место гибели человека или группы людей. Но тут случай другой, вообще говоря, особый, хотя и характерный для данного кладбища. Ложные могилы здесь — своего рода музейные экспонаты. Лазаревское кладбище, как известно, мемориальное, музейное. Формировалось оно естественным, присущим любому кладбищу образом, но не только так. В тридцатые годы двадцатого века было перенесено сюда с других кладбищ более сорока памятников, особо ценных в художественно-историческом отношении (по тогдашним меркам, конечно). В одних случаях перенос этот сопровождался перезахоронением праха, в других — нет.

Скажем, надгробие архитектора А. Д. Захарова и его родителей было перенесено сюда со Смоленского православного кладбища вместе с прахом, а вот прах скульптора Агостино Трискорни на Смоленском лютеранском кладбище тревожить не стали, но гранитное надгробие в виде обелиска на львиных мраморных лапах сюда перенесли — с тем, чтобы здесь оно было как экспонат. Есть здесь еще одно изваяние лежащего человека (то самое, второе — других таких на петербургских кладбищах не найдем): в отличие от доктора Магира, чьи глаза открыты, этот определенно спит. Голова на кивер положена, как на подушку. На нем форма офицера лейб-гвардии Семеновского полка. Чугун. Прах штабс-капитана И. Х. фон Рейссига вместе с прахом родителей и родного брата остался на Волковом лютеранском кладбище. Зато чугунное надгробие перенесли целиком — вместе с огромным саркофагом, служащим пьедесталом изваянию спящего.[35]

А вот скульптуру доктора Магира перенесли без пьедестала.[36] Место памятнику определили у стены недалеко от входа. Прах остался там, где он и был — на Смоленском лютеранском, под массивной гранитной глыбой.

Большинство исторических кладбищ уничтожалось, вот и переносили памятники ради их же спасения.

На Смоленском лютеранском я побывал последний раз весной 2008-го — состояние кладбища наиплачевнейшее. Склепы-развалины, разоренные надгробия, о бронзе и говорить нечего — ни одной бронзовой детали. В юго-восточной части, недалеко от стены, за которой размещаются авторемонтные мастерские, набрел на глыбу, когда-то служившую пьедесталом бронзовой скульптуре лежащего человека. Это и есть истинная могила Магира, прах его здесь. Чуть в стороне — место ночевки бомжей: пустые бутылки, тряпки, обгорелые одеяла, лежанки, следы от костров…

На глыбе высечено, кому принадлежит могила. Короткий стержень с резьбой, торчащий из камня, напоминает о том, что было когда-то здесь прикреплено нечто существенное.

«Мы тамъ соединимся!» — и вся эпитафия.

«Там», надо верить, все соединятся, а вот «здесь» — даже постамент, на котором она высечена, и прах под ним разлучены с памятником.

Конечно, спастись на этом кладбище у бронзовой скульптуры не было ни одного шанса. Сохранили ее лишь ценой разлучения изваяния покойного доктора с его бренным прахом. Но ведь могила осталась. Вот же она.

Опять же из лучших, разумеется, побуждений, в 2004-м в музейном Некрополе установили новый постамент, похожий на тот, оставшийся на могиле — так же обработан под глыбу, ну, быть может, размером немного поменьше. Надгробие обрело законченный вид — «как настоящее», притом что настоящее, без памятника, осталось там, где действительно покоится прах.

Родина Магира — Бавария, скончался он в Петербурге в возрасте тридцати пяти лет. Бронзовый человек, возлежавший на каменной глыбе, порядка девяноста лет смотрел на небо и на кроны деревьев Смоленского лютеранского кладбища. Девяносто лет — критический возраст для многих петербургских памятников, что-то с ними по истечении этого срока случается. Вот и здесь произошло что-то, и вот он уже не на могиле, во всяком случае, не на своей, и перед глазами его то, чего не было раньше. Часовня-склеп Ратьковых-Рожновых… Этот образец византийского стиля не заслонил всего неба. Небо заслонилось несколько позже — странным сооружением с огромными буквами на крыше. Мы хоть и гости на этой земле, но как догадаться, что там гостиница?.. Уроженец Баварии обречен глядеть на слово МОСКВА и не понимать, где он.

Я еще застал петербургское Новодевичье кладбище в самые печальные его времена, в начале восьмидесятых, когда многолетнее разорение являло итог во всей полноте урона. Александр Кушнер к тому времени уже написал: «Какие кладбища у нас! / Их запустенье — / Отказ от жизни и отказ / От смерти…» Это о нем, о Новодевичьем.

Что ж, не цветочки ж разводитьНа этом прахе и развале!Когда б не Тютчев, может быть,Его б совсем перепахали.

Тот факт, что кладбище еще не «совсем перепахали», молва, правда, объясняла наличием другого захоронения — отца Крупской; сюда же к столетию Надежды Константиновны перевезли из Берна прах ее матери — был шестьдесят девятый, шла подготовка к празднованию столетия самого Ленина. Одновременно, в организованном порядке, уничтожались «лишние» могилы, их число уже измерялось сотнями.

Могила родителей Крупской была одной из немногих, за которой следили. И все-таки это не шло ни в какое сравнение с тем совершенно исключительным почитанием, которым совсем уже другие посетители кладбища окружили могилу Анны Акимовны Вершининой, жены генерала от кавалерии, скончавшейся в 1914 году.

Картина незабывемая. Рядом Московский проспект, а здесь почти лес. Заросли травы, лопухи; развороченные склепы, разрытые могилы; гранит по большей части разворован на практические нужды каких-то там строек; отдельные плиты торчат беспорядочно из земли; пустынно — ни души. И вдруг — бронзовый Христос, полноростный. А за его спиной высокий крест из розового гранита, и много живых цветов, и горят свечи. Свечи горели всегда, когда бы ни оказывался я на этом месте.

П. И. Кюфферле не был скульптором первого ряда. Памятник царю Александру II, установленный в поселке Мурино, не сохранился; другая его работа — революционная скульптура «Агитатор» вроде бы хранится в музейных запасниках. Тематический диапазон скульптора, конечно, может нас удивить, но, если что удивило бы самого Кюфферле, то это, полагаю, судьба бронзового изваяния Христа, исполненного им для надмогильного памятника на месте погребения генеральши Вершининой.