Газета День Литературы - Газета День Литературы # 97 (2004 9) Страница 18

Итак, эрекция. Но она ведь понуждает что-то предпринимать, а профессор — не юноша, чтобы за юбками гоняться. Судьба идет навстречу лирическому герою. Сердитый, всем недовольный старичок обретает большое, возвышенное чувство. Появляется героиня с распространенным русским именем Оленик-Джанечка. Она приветствуется энергическим текстом, где более-менее банальные красивости, вроде "Снова, о, снова очей ожидание" (у Пушкина, помнится, всё же было "очей очарованье"), "Что ж сохранит меж безумьем и верою?" — нанизаны на шампуры заунывного рефрена: "Только любовь! Только любовь!"

Кстати, и тут Гусев не изменяет своему любимому приему. Отблеяв сколько положено: "Только любовь!" — он тут же спохватывается: "Голодовки, да голодовки, хоть бы раз за автоматы взялись".

И тут же показывает пример того, как "браться за автомат".

Лирический сюжет книги развивается с перипетиями. "Кристаллизация" чувства по Стендалю и обожествление предмета происходит не сразу. Время от времени из бездонных глубин гусевского духа всплывают обломки прежнего опыта.

Женщина? Ей вечно МАЛО.

И не секса, а презренного металла.

Но дорога к счастью проложена. Время его величества СЕКСА настает. И всё в мире преображается, как положено:

Когда я Сисечку целую,

Ты ж отвечаешь "Мальчик мой"

Происходит чудо духовного омоложения, и нам становится понятно, почему сия Сисечка пишется именно с большой буквы. Ведь перед нами не просто какой-нибудь вульгарный женский бюст, олицетворенный в любовном имени, а волшебный орган омоложения. Похоже, что здесь налицо римейк знаменитой сказки Петра Ершова, эдакий "Гусёк-Горбунок". А Сисечка играет роль котлов-преобразователей. В новом варианте "литературный царь" (не будем забывать о статусе Владимира Гусева) обманывает всех: облобызал Сисечку — но не сварился от избытка температуры и темперамента, а обернулся мальчиком.

Тема Сисечки может быть интерпретирована еще и следующим образом: Гусев есть продолжатель великого целовального дела, начатого суфием Саади и перенесенного на отечественную почву Есениным. Помните — "только в грудь"? И надо признать, что на настоящий момент именно Владимир Гусев, а не кто-либо еще, является наиболее крупным поэтом-сисечником в нашей литературе.

Гусев не только чрезвычайно, сверхпредставимо смел в описании интимных нюансов своих взаимоотношений с упомянутым выше Олеником. Он еще и честен. Он не строит из себя мифологического Приапа, а излагает всё, как было, видимо, на самом деле.

Я целую ей пятки

Ну и пальчики ног.

Целовал без оглядки

Все что мог и не мог.

Плечи, задик и польчиЧки (убей меня Бог, если я хотя бы догадываюсь, что за часть женского тела тут имеется в виду.— Е.П.);

Сиси, ножечки мня…

М-да... Профессор, снимите очки-велосипед! И отвечайте, как на духу: ваше "мня" — это деепричастие от какого глагола: "мять" или "мнить"?

Но — мня-мням! — забирает. Читая, невольно можешь почувствовать себя героиней тупого попсового шлягера "Ты целуй меня везде, я ведь взрослая уже". Однако, если представишь, что у тебя всё описанное выше — в профессорской слюне… ну, да ладно, мы тут о поэзии.

В этом отрывке поэт-сисечник виртуозно объединяет свою поэтическую и свою эротическую манеры, то есть работает языком сразу в двух смыслах. Это признак настоящего мастерства, которое... Ну, сами знаете.

И теперь последнее. Чем заканчивает Гусев свою книгу?

Всё терплю я

По рангам героя…

А ведь и правда, если перелистать "сии трагические листы", согласишься — герой. Еще какой герой. Герой-любовник. А если серьезно, нужно воистину быть очень смелым человеком, чтобы такие тексты делать достоянием гласности.

Виктор ШИРОКОВ СОЮЗ ДУШЕВНЫХ СТРУН

Новая подборка моих переводов на самом-то деле относится к середине 60-х годов прошлого века. Мне было двадцать лет, я почти заканчивал медицинский институт, много занимался английским языком (ежедневно) в спецгруппе, в которую входил еще один юноша с моего курса и то ли трое, то ли четверо студентов с предыдущего курса. Всех нас готовили на работу за границей, и, кажется, никому это так и не удалось.

Через год после окончания вуза меня выдернули, несмотря на "броню", из спецординатуры и на два года призвали в армию. Что ж, не надо было читать самиздат, общаться с пермскими диссидентами, находиться "под комитетским колпаком". Кроме меня в СА загремели мои пермские приятели того времени, ныне известные писатели Анатолий Королев и Леонид Юзефович. Первый был на год меня моложе, второй — на два. Оба учились в местном университете. Но их "пасли" куда как круче, ходили по пятам "топтуны", устрашая откровенной слежкой.

Для них дело кончилось тоже относительно спокойно. А кое-кого засудили и отослали в ГУЛАГ. Об этом — до сих пор не опубликованный роман мой "В другое время, в другом месте".

Вернусь к переводам. Кое-что я уже тогда перевел с подстрочника (коми-пермяцких поэтов) и напечатал в пермских газетах и потом в сборнике "Четыре ветра". Но переводы с английского выполнялись заведомо "в стол".

Ряд имен привлекал своей известностью по редким сборникам, по периодике: Редъярд Киплинг, Джеймс Джойс, Д.Г.Лоуренс… Но в основном выбор происходил при чтении оригиналов, привлекали близость чувств и острота мыслей, музыкальность английского текста.

Как-то попался мне в руки сборник "Поэзия нашего времени", изданный, видимо, в 50-х. Сейчас у меня нет под рукой ни книжки, ни выписок, в которых содержались имена двух составителей, английских поэтов и критиков. Книжку "заиграли" в редакции "Иностранной литературы", где в конце 70-х публиковались мои переводы. Потом видел эту книгу лишь однажды, в Казахстане, и как на грех не оказалось денег для приобретения. Более эта книга не попадалась. Так, целых две недели находясь в Лондоне в ноябре прошлого года, ежедневно пробегая по тамошним "букинистическим" лавкам, надеясь восстановить пропажу, увы, вожделенную антологию не встретил.

Итак, эту подборку составили переводы из десяти английских поэтов. Почему-то так получилось, что, чуть ли не большинство среди них ирландцы. Более четверти века назад я опубликовал в журнале "Студенческий меридиан" подборку поэтов Ольстера. Готов утверждать и далее, что Ирландия — страна замечательных поэтов.

О ряде поэтов я знаю очень мало или ничего. Не помню прочитанные комментарии, а антология, о которой уже говорил, весьма далече.

Сегодня мне важно поделиться настроением чуть ли не сорокалетней давности, ввести в атмосферу давних духовных поисков и открытий.

Переводы из Киплинга и Уайльда я уже печатал в "ДЛ", среди новых имен, думаю, выделяются Уильям Батлер Йейтс, нобелевский лауреат (1923), крупный общественный деятель Ирландского возрождения, драматург, публикующий стихи с 1886 года, и Роберт Грейвз, тоже ирландец, окончивший Оксфорд в 1926 году, участник Первой мировой войны, поэт, переводчик, автор романов о Древнем Риме, исследователь античной мифологии, значительный ученый. За последние десять-пятнадцать лет их книг издано-переиздано изрядно. Джойс, тоже ирландец, сегодня известен тем более широко, и мой перевод — лишь малый штрих к его портрету. Д.Г.Лоуренс — сын шахтера, выучившийся на учителя и прославившийся романами о половой свободе человека, прежде всего показавший с неожиданной стороны женскую страстность. Стихи он публиковал с 1903 года, первый роман "Белый павлин" издан в 1911 году. На русском языке издавался пятитомник его прозы. Еще Де Ла Мар, совмещавший поэзию со службой в торговой фирме. Печататься он начал в 1908 году. Мистические эпизоды и фантастические мотивы у него удивительным образом сочетались с бытовыми зарисовками. Его любил и переводил ранний Набоков, и мне кажется, что набоковский герой писатель Делаланд обязан происхождением своей фамилии Де Ла Мару (а не так, как думает А. Долинин), кроме того, рассказ Набокова об ангеле, влюбившемся в лыжницу и расправившемся с ней, как-то перекликается со стихотворением Де Ла Мара "Ангел Тома" (восходя еще и к лермонтовскому "Демону").