Что было бы, если бы смерть была - Николай Иванович Бизин Страница 18

не в Санкт-Ленинграде, а в Киеве.

Он не удивился и продолжил читать текст поэта Самойлова:

Кипит зеленая горилка В беленых хатах под Березно, И пьяным москалям с ухмылкой В затылки тычутся обрезы. Пора пограбить печенегам! Пора поплакать русским бабам! Довольно украинским хлебом Кормиться москалям и швабам! Им не жиреть на нашем сале И нашей водкой не обпиться! Ещё не начисто вписали Хохлов в Россию летописцы! Пускай уздечкой, как монистом, Позвякает бульбаш по полю! Нехай як хочут коммунисты

В своей Руси будуют волю… – и здесь он (Перельман вне времени и пространства) спохватился: опять он себя привязал к конкретному мгновению, а меж тем даже самойловский текст разъяснялся «на сотни лет версификаций человеческих убеждений»: откуда есть и пошла земля наша, и как именно произросли в наши мозги столетние корни того непонимания между русскими и т. н. «украинцами», что вот-вот ввергнет его в кровавое приключение.

Придуманы колхозы ими Для ротозея и растяпы. Нам всё равно на Украине: НКВД или гестапо». И я сказал: «Пошли, гадюка, Получишь то, что заслужила. Не ты ль вчера ножом без звука Дружка на месте уложила. Таких, как ты, полно по свету. Таких, как он, на свете мало. Так помирать тебе в кювете, Не ожидая трибунала». Мы шли. А поле было дико. В дубраве птица голосила. Я вел расстреливать бандитку. Она пощады не просила.

Перельман шёл по Крещатику. Крещатик, разумеется, был виртуальный, извлеченный из памяти.

Когда-то, лет тридцать назал, Перельман подростком побывал в Киеве и запомнил часть пространства у метро, а так же часть того времени, тех людей (что тогда жили, а теперь, верно, некоторые уже и нет).

Перельман шёл по воображаемому Крещатику, аки стрелка курсора по монитору: вёл на расстрел Бандитку (с заглавной буквы я и буду её теперь называть).

Меж тем на Юго-Востоке Украины шла война. Как и в тексте Самойлова, она была порождена в головах, воображаема и придумана не здесь, а за десятки или даже сотни лет от настоящего момента.

Перельман шёл по воображаемому Крещатику и (предположим, если под его ногами булыжная мостовая) словно бы ступал по черепам, в которых копились версифицированные реальности.

Он пробивается не часто, Тот чистый хруст костей среди войны! Война есть грязь, и только её части, Случается, душой озарены.

Здесь и сейчас был тридцатилетней давности мир. А «там и у нас» в захваченном госпитале Красного Лимана украинская национальная гвардия расстреливала раненых ополченцев-повстацев, протестантов против тупого национализма и радетелей моего русского языка.

Как родники из-под моих веков, Их души вырывались из оков, Распахиваясь словно веки. Такое есть величие в человеке, Когда душа вдруг возлетит по птичьи, И сверху соловьино оглянется… Он пробивается не часто, Он даже родником не назовется, Тот чистый хруст костей среди войны. Я не хочу платить такой цены, Чтобы добиться утоления жажды (чтоб соловьино улыбались даже пасти). Война есть грязь, и только её части, Случается, душой озарены.

Так версифицировалась прошлая реальность, становясь реальностью настоящей: Перельман шёл по воображаемому Крещатику, а где-то «там и сейчас» людей убивали, и им не было дела, что потом когда-нибудь мы заберем у их убийц наш Киев.

Перельман, что шёл по советскому Крещатику, прекрасно понимал, насколько всё происходящее является иллюзией, одной из версифицированных реальностей.

Тем не менее убийства были реальны, жизни людей прекращались. И много их будет насильственно прекращено (без должного этому насилию противостояния): встреча с Хельгой и беседа с Топоровым и Кантором произошли лет на десять раньше начала русской спецоперации на Украине.

Разумеется, Перельман мог (бы) переместиться и во время операции, и даже после неё. Но показать, как и почему ad marginem столь чреват откровенным бесовством, было удобней именно сейчас, когда бесовство откровенно взращивается.

Да и возможно ли было (передвинув стрелку на мониторе) изгнать беса из человека? Изгнать, не убив человека.

Вряд ли.

А если нельзя, возможно ли (сдвинув стрелку на мониторе) было бы человека воскресить? И какое «здесь и сейчас» для их воскресения – выбрать, но – так, чтобы их тотчас опять не убили? Ведь на Украине (ad marginem огранриченного сознания) – ищут какой-либо определённой веры, для-ради самооправдания.

Перельман сразу бы добавил: простой веры.

Эта вера всё объясняла. Сокрушить эту веру (как, впрочем, и любую) было невозможно. Зато возможно забросить невод. Виртуальную сеть, то есть – пусть весь мир погрузится в наши