Петр Подгородецкий - Русские идут! Заметки путешественника Страница 19

В Кабуле мы жили очень цивильно: в маленькой чистой трехэтажной гостиничке с хорошим рестораном. И оттуда ездили по разным «точкам». Тут уж колонна была по-настоящему боевой. Впереди шел БТР, а на броне сидели солдаты с автоматами на изготовку, внимательно изучавшие местность. Другой БТР шел сзади нас. Приятного было мало, поскольку мы знали, что в любой момент можем стать мишенью. Но Бог миловал…

В столице нам разрешали выходить в город, но только в сопровождении вооруженной охраны. Нам объяснили, что афганец может днем широко улыбаться тебе, торговаться по поводу цены на какие-нибудь местные товары, а ночью при первой же возможности отрежет тебе голову, без всякого сожаления, а лишь с чувством выполненного долга. Обычно нас сопровождали ребята – военные переводчики, с которыми я успел в то время подружиться. Они колесили по Кабулу на видавшем виды «фольксвагене гольф» и, естественно, были вооружены. Но даже они говорили, что нельзя поворачиваться спиной ни к кому, будь то старик, женщина или ребенок.

Эти ребята жили в хорошей большой квартире, не по советским стандартам просторной, на севере города, и мы частенько выпивали с ними вдали от зоркого ока Иосифа Давыдовича. Когда я первый раз поехал с ними по городу, я, в общем-то видавший виды водитель, чуть не обгадился со страху. Дело в том, что правил дорожного движения в тогдашнем Кабуле просто не существовало. Никто и не думал о том, чтобы включить поворотники, а стоп-сигналы работали у считанных автомобилей – тех, у которых их не успели сломать. Наверное, поговорка «Тормоза придумали трусы» – родом из Афганистана. Проехать по встречной полосе, подрезать кого-нибудь на скорости – для афганцев счастье. Дня через три, однако, я привык к местному стилю вождения и даже попросился за руль. Главная инструкция, которую мне дали асы местных дорог, состояла из двух фраз: «Не включай поворотники и аварийку» и «Не замедляй движения, чтобы кого-то пропустить». Все это расценивалось мужественными афганскими шоферами как проявление слабости. А слабость в вождении – это слабость в жизни. Как тут не вспомнить анекдот про водителя из одной маленькой, но гордой горной республики, который в городе лихо проскочил на красный свет. Обалдевший пассажир спрашивает его: «Почему на красный?» А тот отвечает в том смысле, что настоящему джигиту красный свет – не помеха. А потом машина встает на зеленый свет. Вопрос тот же: «Почему?» А дитя гор отвечает: «А вдруг с той стороны другой джигит едет?» Но к Кабулу середины восьмидесятых это подходит лишь частично. Дело в том, что даже имевшиеся светофоры, как правило, не работали. Может быть, из-за отсутствия электричества, а может быть, афганцы намеренно выводили их из строя, чтобы им было удобнее ездить в «мужественном» стиле. Так что я отважно сел за руль и, не сбавляя скорости, не включая указатели поворотов, а также бешено сигналя, за пятнадцать минут долетел до места.

Чему война совершенно не мешала, так это торговле. Магазины исправно работали: от самых мелких и грязных до бутиков «Гуччи» или «Омега» на центральных улицах. И их почему-то никто не трогал – ни афганцы, ни наши. Вспоминая это в связи с уже более поздними событиями, могу привести пример из нашего недавнего прошлого. Во время чеченских войн, как первой, так и второй, единственным действующим предприятием в Грозном оставался, как говорят, коньячный завод. Весь город лежал в руинах, а он исправно выдавал готовую продукцию, которую вывозили в соседние не менее гордые республики и там разливали по бутылкам.

Главным объектом вывоза из Демократической Республики Афганистан были дубленки. Только ленивый не вывозил эти копеечные по местным ценам одеяния в Союз. Были они отвратительной выделки, воняли совершенно дико, так что их приходилось поливать одеколоном. Обычно удавалось вывезти штук по двадцать этих «шубок», которые упаковывались в тюки, набивались в колонки, укладывались в кофры, где находился аппарат. Самые изобретательные музыкальные коллективы, удостоившиеся чести выступать перед воинами-интернационалистами, специально заказывали ящики для перевозки аппаратуры завышенных габаритов. Какой-нибудь усилитель во время поездки «туда» занимал четверть кофра на донышке, но красовался «оттуда» на самом верху, обложенный со всех сторон дубленками, «чтобы не повредился». Понятное дело, дубленки эти были в основном женскими. Их отмачивали, ароматизировали, перешивали, но все равно, принюхавшись к какой-нибудь симпатичной особе, можно было ощутить запах тухлой баранины или прогорклого сала. И тогда ты с теплом вспоминал пыльный и жаркий Афган, гладил жесткую «шкурку» и говорил: «Наша…»

Еще привозили поддельные электронные часы, настоящее, но плохое серебро, а также костюмы из «вареной джинсовки», которые выглядели совершенно как настоящие, хотя шились там же, в Кабуле. Последние были, как правило, одноразовыми. После первой же стирки они из «взрослых» становились детскими, после следующей годились только для дошкольников, а заканчивалось все или тем, что они разваривались до биомассы, или тем, что превращались в кукольную одежку, которую, слава Богу, стирать не надо.

Походы по самым маленьким и самым грязненьким магазинам приносили, как правило, самую большую прибыль. И тут главным было первым сказать магическое восточное слово «бакшиш». Каждый продавец говорил по-русски не хуже наших народов Средней Азии, но слово «бакшиш» никак не переводилось. Если ты успел сказать его, то продавец обязан был выдать тебе какой-нибудь подарок или бонус. Если он опережал тебя, то тут уж ты на что-нибудь влетал. Правда, мы специально для этой цели брали с собой «товары для туземцев» – открытки с видами Кремля, значки с Лениным и пр. На самом деле мне кажется, что для местных война оказалась просто возможностью хорошо заработать, поскольку бизнес там был отлажен и шел великолепно. Торговаться с афганцами нужно было нещадно, причем первоначальная цена могла упасть раз в десять. Наших людей, умеющих торговаться, там очень уважали.

Что касается «женского вопроса», то никакие отношения с туземными дамами не приветствовались, более того, запрещались. Красотой, по нашим понятиям, они не блистали, а поплатиться головой за связь с местной женщиной было делом обычным. И не только головой. Нам рассказывали страшные истории о том, что немногочисленных провинившихся наших коварные моджахеды отлавливали и кастрировали со всем восточным цинизмом. Так что единственным «светлым пятном» стал родной медицинский персонал, который частенько подрабатывал «интимными услугами». И не так, как в фильме «Девятая рота», где все проходило на бесплатной основе, а за нормальные суммы в чеках «Внешпосылторга» или, на худой конец, в местных «афгани». Более или менее симпатичная и предприимчивая медсестра могла приехать через год с суммой, достаточной для покупки квартиры или машины, а то и того и другого вместе взятого. Да и особенно симпатичной там можно было и не быть: спрос и так настолько превышал предложение, что проблемы заработать не возникало. Вспоминается старинный тюремный анекдот о том, как в камеру к опытному «сидельцу» попал новичок. Ну и интересуется, как тут с женщинами. А тот и говорит:

«Да никак, даже контролеры и повара все мужчины». И объясняет, что возможен только онанизм. Новичок говорит: «Нет, я так не могу», – и терпит три месяца. Затем спрашивает: «Но ты ведь не просто фантазируешь, а как-то стимулируешь процесс?» Сосед отвечает: «А у меня фотография есть, вот смотрю на нее, и семь лет уже…» – «Показывай!» Новичок смотрит затертую фотку и говорит: «Так это же Ломоносов!» Сосед отвечает: «Не знаю… А мне нравится…» Но не будем о грустном. Гастроли в Афгане продолжались не так уж долго, а в СССР нас ждали жены, любовницы, поклонницы и просто многочисленные русские женщины – самые красивые и лучшие в мире.

В девяностые годы мои поездки по войскам продолжились, но уже в составе «Машины времени», куда мы с Женькой Маргулисом вернулись после того, как в наркотический «запой» ушел тогдашний клавишник группы Саша Зайцев. Самой запоминающейся оказалась поездка по ГСВГ осенью 1990 года, когда мы стали живыми свидетелями объединения двух Германий. Более богатые западные немцы готовились к этому событию загодя. Каждый гражданин ГДР уже за год до этого мог беспрепятственно перейти границу в любом месте пропуска, причем единственным документом мог быть его восточный паспорт. Если же ехала машина, то документы вообще проверяли только у водителя. «Восточным» выдавали единовременное пособие в 200 немецких марок, так называемые «гастмарки», чтобы они могли более подробно ознакомиться с содержимым западных магазинов. А затем вообще поменяли имевшиеся у «восточных» сбережения из расчета «один к одному», правда, с ограничением суммы. Выше нескольких тысяч счет шел на «два к одному», а на «черном рынке» курс был «один к шести». С лета даже нашим военным начали платить часть зарплаты в бундесмарках, и служба в ГСВГ стала самой престижной среди военных. Мы были свидетелями того, как офицеры наших частей резко разделились на две группы: тех, кто уезжает скоро, и тех, кто остается еще на три года. Первые ужасно завидовали последним, поскольку на годовое жалование лейтенанта в те времена можно было купить какой-нибудь подержанный «опель», а то и древний «мерседес». «Трабанты» и «вартбурги» сразу стали «изгоями» и, в конце концов, были запрещены как экологически не соответствующие новому германскому порядку. Их сдавали на свалку за гигантскую компенсацию, на которую также можно было приобрести вполне «рабочую» машину, скажем, трехлетний «фольксваген» или «ауди». Единственной проблемой с «трабантами» были их стеклопластиковые кузова, которые не горели, не разъедались химикатами и оказывались практически бессмертными. Но союз химиков и микробиологов привел к тому, что вывели специальный вид бактерий, который охотно жрал эту пластмассу. Говорят, процесс этот идет до сих пор. А тогда на Александр-Платц в Берлине установили своего рода скульптуру: несчастный «трабант» давила колесами «БМВ-730», у нас носившая ласковое прозвище «Акула». При этом обе машины были настоящими.

Наши офицеры, в одно мгновение оказавшиеся владельцами приличных валютных сумм, стали весьма привлекательными для местных торговцев, которых с объединением Германии появилось великое множество. Прямо у КПП наших частей росли торговые ряды, в которых какие-то поляки, югославы, турки, а иногда даже немцы торговали всем, что могло наших заинтересовать. Там можно было за дешево купить аппаратуру вроде видеоплейеров, стоивших марок по 50–70, что в те времена соответствовало 25–35 долларам. А в Союзе они стоили уже в два-три раза больше. Всякие магнитолы, плейеры вообще стоили копейки. К воротам частей со временем стали даже подгонять машины «на продажу». Но люди ушлые знали, куда можно было проехать, чтобы купить настоящую хорошую машину. Цены оказывались смешными, особенно в сравнении с современными, когда таможенные сборы могут вдвое превышать цену самого авто. Какой-нибудь пятнадцатилетний «мерседес» S-класса в отличном техническом состоянии, педантично обслуживавшийся на «родных» станциях и даже прошедший все ТО, мог обойтись в полторы-две тысячи бундесмарок. Например, Максим Капитановский, наш звукорежиссер, разыскал на берлинском автобазаре S-280 в 116-м кузове – огромный по тем временам лимузин 1976 года выпуска за 1200 марок. Продававший его гражданин, явно с примесью индейской крови (последствие пребывания в ФРГ американских военных баз), на вопрос Макса, доедет ли машина до Москвы, уверенно отвечал: «Yes, my friend, Believe me!» [15] Не врал, потому что Капитановский не только доехал до столицы СССР, но и проездил на этой машине еще лет десять, после чего сменил ее на другой «мерс» более позднего выпуска. Я же не решился купить себе немецкую машину, возможно, убоявшись трудностей с перегоном, хотя в те времена этот процесс был значительно проще, а возможно, просто от лени. Зато сейчас тоже езжу на «мерседесе», который в моей автоколлекции уже второй автомобиль этой марки.