Константин Скворцов - Каменный Пояс, 1986 Страница 19

У фонтана гуляло немало людей, но Ленка так увлеклась и раскрылась навстречу воде, что ничего не замечала и не слышала, кроме шума воды. Вдруг вода заговорила плаксивым голосом:

— Мама, а что это у девочки болит?

— Глазик... — перешла вода на вкрадчивый женский голос.

— Но это же так некрасиво, фу... — запыхтела вода по-мальчишьи.

— Будешь дурно себя вести, — сказала вода еще вкрадчивей, — таким же станешь...

Разбились прозрачные трубочки в Ленкиной голове. Она резко, левым боком (правый глаз был залеплен непроницаемым стеклом в очках) и скосив глаз на миловидную женщину и ее миловидного сына, двинулась им навстречу. Ей было смертельно жаль чего-то, и разбитые трубки звенели в ушах, потому и не слышала она, как заверещал пацан, а за ним визгливо его мамаша, отдирая Ленку от мягких, гладко лежавших секунду назад, сыновьих волос.

Мама примчалась вовремя. Ленка еще тяжело дышала, но пацан уже скулил. Миловидная женщина, покрывшись пятнами, что-то орала. Мама, повернувшись к ней левым боком (она, когда волновалась, то неосознанно копировала дочь), спокойно сказала: «Дура» и, взяв Ленку за руку, повела прочь. Та поначалу шла. Что-то в услышанном настолько поразило ее, что она могла бы и бежать, и ползти, и лететь... Все равно. Потом стала переставлять ноги. Потом не стала. И мама заплакала. — Цветик мой ясный, — жарко зашептала она Ленке в ухо, опустившись перед нею прямо в ноги прохожих, — ягодка ты моя единственная! Ты посмотри — солнышко светит... видишь его? Посмотри, какая глупая у тебя мама, — видишь? Ты же все видишь! И все понимаешь. И поймешь еще больше. Ты только расти поскорее, голубка моя, этот мальчик еще в ногах твоих валяться будет, любви просить... — тут уж она совсем понесла околесицу и больно прижала к себе дочь.

— Мама, — строго спросила Ленка и губы ее запеклись, — когда больно — это некрасиво?

— Мышонок мой глупый, больно — это больно... Но ни один человек еще не становился безобразным от боли... наоборот чаще бывает...

— А этот мальчик был красивым, нарядным, — упорствовала дочь.

— Да просто ты в глаза ему не взглянула...

Молодые голоса. Проза

Олег Шатков родился в 1946 году. Закончил приборостроительный факультет ЧПИ, работает руководителем группы в одном из Челябинских НИИ.

Рассказ «Пещера» — его первая публикация.

Олег Шатков

ПЕЩЕРА

Этой пещере далеко до знаменитых. Здесь нет «хрустальных» залов, прозрачных глубоких озер, бурных водопадов. Всего несколько коридоров и комнат в каменной толще горы. И все же это самая настоящая пещера с таинственной темнотой за первым же поворотом, настораживающей прохладой и сыростью древних стен и сводов.

По местному преданию, некогда здесь скрывался от царских отрядов товарищ Пугачева Сугомак, здесь же он и прятал часть казны пугачевского войска. Историки уже давно выяснили, что не было у Пугачева сподвижника под именем Сугомак, а значит, легенда о нем — небылица. Однако предание живет и волнует до сих пор воображение местных мальчишек.

Вот и мои ребята разволновались. Поправку на историков они пропускают мимо ушей. Ромка даже проскакивает вызывающе торчащий из травы подберезовик.

— Папа, а казна — это что? Деньги?

— Не только. Это могут быть слитки золота, серебра.

— Алмазы, — вставляет Ярошка.

— Да, драгоценные камни. Это и оружие может быть.

— Какое оружие? — настораживается Ромка.

— Ну, кинжалы, сабли украшенные.

— Ого! — Ребята восторженно и понимающе переглядываются друг с другом.

Дорога к пещере идет вверх по некрутому, заросшему крепенькими прямыми соснами уклону. Пахнет прокалившимися на солнце иголками сосен, порывы ветра доносят свежий рыбный запах озера, оставшегося чуть в стороне от нашего пути. Неподалеку — небольшие каменные выработки. Машины ходят редко, но колея накатанная, ровная. Вдоль нее белеют пунктиры вывалившейся из грузовиков известняковой породы. Приятно и легко идти по такой колее, загребать босыми ногами белесоватую теплую пыль. В замусоренной сучками и корой деревьев траве между колеями нет-нет покажется бордовая, как бы подплавленная солнцем, земляничная ягода, распластается желтая шляпка коровника, а то и подберезовик обрадует.

Ребята то шныряют в лес, то отстают, а то уносятся вперед по дороге. Тогда ягод мне почти не перепадает, но зато я легко нахожу гриб — возле него воткнут в землю сучок — и имею возможность читать начертанные Ярославом на пыльной колее надписи. Эти надписи часто устилают пройденный нами путь. Они не отличаются разнообразием, всего два слова: польза и вред. Система ясная. Напротив придорожных кустов малины, выделяющегося своими габаритами гриба и других приятных неожиданностей Ярослав пишет — польза. Там, где встречаются заросли крапивы, кусты волчьих ягод, наехавший на дорогу валун, вычерчивается — вред.

Последнее время у сына определилась потребность резко разграничивать действия и окружающие предметы на полезные и вредные. Его рисунки пестрят табличками: пляшут два зайца — польза, за елкой спрятался бородатый зубатый мужик с ружьем — вред, солнце светит — польза, на поляне гриб — вред — значит, поганка.

— Ярошка! Польза! — верещит где-то впереди за поворотом Ромка.

— Да ну тебя, — Ярослав увлечен выскабливанием очередной надписи против встретившейся на дороге колдобины.

— Ну, Яроха! Иди скорее! Здесь такая польза!

Ярослав не выдерживает, обрывает на середине слово и стремглав спешит на голос.

Ромка с удовольствием принимает участие в игре брата, выискивает любопытное и необычное на дороге, но в то же время внимательно следит за Ярошкой. Тот в азарте пытается иногда воспроизвести свою подвижническую надпись на стволе дерева или камке.

— Яроха! Не оскверняй природу! — звонким и негодующим голоском сдерживает он в этом случае Ярослава, чем доставляет ему большие неудобства и неудовольствия.

Прошлым летом Ромка увидел плакат: суровая, обезображенная порубами и надписями береза оплела своими надломленными ветвями страшно напуганного небритого дядю. Плакат вместе с поучающей надписью: «Не оскверняй природу» произвел на сына потрясающее впечатление. С тех пор я не могу себе позволить выбросить на улице даже ненужный трамвайный билет. Если же такое, ненароком, случится, я знаю, Ромка оглянется по сторонам — не заметил ли кто, быстро поднимет выброшенную бумажку, а меня приглушенным голосом предупредит: «Папа, оскверняешь».

— Яроха! — доносится уже откуда-то сбоку требовательный голосок.

— Да ну тебя! — и затравленный Ярошка выскакивает на дорогу.

У меня подозрение, что старший сын вкладывает в свои слова нечто большее, чем сведения о полезности вещи. У меня тоже было подобное в его возрасте. Только я вычерчивал слова: война и мир и был твердо уверен в магическом действии написанных мною слов. Надпись «война» должна напугать моих недругов, заставить плохих людей бежать долой с хороших и добрых глаз; слово «мир» — возбудить у людей радость и ликование, веселые улыбки и смех.

— Папа! А катер можно на казну купить? — подскакивает ко мне Ромка.

— Катер. Чего уж катер! Корабль можно купить.

— Яроха! — взвизгивает Ромка. — Корабль можно купить.

Ярошка взбирается на привалившуюся к обочине корягу и объявляет:

— Я — Сугомак! Кто со мной?

— Я! — прыгает Ромка вокруг коряги.

— Я, — говорю я, проходя мимо.

— Лево-наверх! Норд-вест-румб-аксель! — вытряхивает Ярошка из себя все морские, почерпнутые из Житкова, термины. — Абордаж!

— Норд-ваксель! Кого дашь! — восторженно вторит Ромка.

— Свободу Чили! Руки прочь от Занзибара! — это уже из телевизора и Чуковского.

— Прочь от... — непонятное и трудное слово младший сын заменяет набором неупорядоченных «з».

Обстановка накаляется до предела. Ребята размахивают сосновыми палками, бросаются в заросли кустарника, что-то там ожесточенно крушат и, довольные, возвращаются назад.

— Ярошка! Видал, я как дал, а он как грохнется! Голова вон туда полетела.

— Ага! А ты видел, я того, который с дерево, с одного раза — бац!

— Ага! Ярошка... Ну, погоди! А я как... Ну, Яроха...

Пацаны подпрыгивают, почесывают ноги. На ногах явные крапивные следы. Видимо, «те» без боя не сдаются. Но я спокоен. Главное, найденные сегодня сокровища будут использованы прогрессивно.

Лес расступается — и перед нами открывается площадка, упирающаяся в каменное обнажение горы с зияющим у земли черным провалом.