Виктор Гюго - Том 15. Дела и речи Страница 19

Бывают случаи — сейчас перед нами именно такой случай, — когда правительство великой страны должно говорить полным голосом. Скажите честно, разве это значит принуждать папу? Разве это значит применять к папе насилие? (Возгласы «Нет! нет!» слева, «Да, да!» — справа.) Но вы-то, вы, предъявляющие нам это обвинение, вы сами в сущности не так уж довольны; доклад комиссии признает, что вам еще многого остается просить у святейшего отца. Даже те, кто готов удовлетвориться немногим, даже они хотят амнистии. Если папа откажет в ней — что вы предпримете? Потребуете ли вы эту амнистию? Заставите ли вы объявить ее — да или нет? (Сильное волнение.)

Голос справа. Нет. (Движение в зале.)

Виктор Гюго. Нет? Значит, вы, присутствующие здесь, вы дадите соорудить виселицы в Риме, под сенью трехцветного знамени? (По всем скамьям пробегает трепет. Обращаясь к правой, оратор продолжает.) Так вот, к вашей чести я говорю: вы этого не сделаете! Вы произнесли необдуманное слово, и я его не принимаю. Это не голос ваших сердец! (Неистовый шум справа.)

Тот же голос. Папа сделает то, что пожелает. Мы не станем его принуждать!

Виктор Гюго. Ну что ж! Тогда принудим его мы! И если он откажет в амнистии, мы заставим его дать ее. (Продолжительные аплодисменты слева.)

Разрешите мне, господа, закончить соображением, которое, надеюсь, повлияет на вас, ибо оно подсказано исключительно интересами Франции. Помимо заботы о нашей чести, помимо пользы, которую, в зависимости от того, какой партии мы сочувствуем, мы хотим принести либо римскому народу, либо папству, помимо этого, в Риме перед нами встает неотложный вопрос, в котором все мы заинтересованы и все будем единодушны, и заключается он в том, чтобы уйти из Рима как можно скорее. (Протестующие возгласы справа.)

Мы как нельзя более заинтересованы в том, чтобы Рим не стал для Франции своего рода Алжиром (движение в зале; возглас справа: «Ну вот еще!»), со всеми невыгодами Алжира, но без того преимущества, что Алжир нами завоеван и представляет собою наше владение; повторяю: своего рода Алжиром, который до бесконечности поглощал бы наших солдат и наши миллионы; солдат, необходимых для охраны наших границ, и миллионы, необходимые для облегчения страданий нашего народа (возгласы «Браво!» слева, ропот справа), — и где нам пришлось бы стоять лагерем, доколе — одному богу известно, всегда наготове, всегда начеку, почти что парализованными перед лицом осложнений в Европе. Повторяю: мы кровно заинтересованы в том, чтобы, как только Австрия оставит Болонью, поскорее уйти из Рима. (Возгласы «Правильно!» слева, протесты справа.)

Что же прежде всего необходимо для того, чтобы мы могли уйти из Рима? Твердая уверенность, что мы не оставляем позади себя революцию. А что нужно сделать для этого? Закончить эту революцию, пока мы еще в Риме. Но как заканчивают революцию? Я уже сказал вам это однажды и снова повторяю: принимая то, что в ней истинно, осуществляя то, что в ней справедливо. (Движение в зале.)

Наше правительство — хвала ему за это! — рассудило именно так и стремилось в этом смысле воздействовать на папское правительство. Отсюда письмо президента. Папский престол держится противоположного мнения: он тоже хочет закончить революцию, но другим способом — подавлением, и он издал буллу «Motu proprio». Что же произошло? «Motu proprio», амнистия, эти столь действенные успокоительные средства, вызвали негодование римского народа. В настоящий момент в Риме царит сильнейшее возбуждение, и если только, — а я полагаю, что министр иностранных дел не станет опровергать мои слова, — если только мы завтра оставим Рим, знаете ли вы, господа, что произойдет, как только ворота города захлопнутся за последним нашим солдатом? Вспыхнет революция, более страшная, чем первая, и придется все начинать сызнова. (Возгласы «Да, да!» слева, «Нет, нет!» справа.)

Такова, господа, обстановка, которую клерикальное правительство создало для себя и для нас.

Так неужели вы не вправе вмешаться, притом самым решительным образом, когда речь идет о положении вещей, которое, помимо всего прочего, кровно затрагивает вас самих? Вы видите — средство, примененное папским правительством, чтобы закончить революцию, никуда не годится. Примените другое, лучшее, примените единственно годное средство, — я только что указал его вам. Ваше дело решить, согласны ли вы и в силах ли вы до бесконечности поддерживать, за пределами вашей страны, осадное положение! Ваше дело решить, пристало ли Франции находиться на Капитолии, чтобы получать там приказы церковной партии!

Что касается меня, я этого не хочу; я не согласен ни на это оскорбление наших солдат, ни на это разорение наших финансов, ни на это унижение нашей политики. (Сильнейшее волнение.)

Господа, сейчас лицом к лицу сталкиваются две системы: система мудрых уступок, дающая вам возможность уйти из Рима, и система угнетения, обрекающая вас на то, чтобы остаться там. Какую из них вы предпочтете?

Еще два слова, господа. Подумайте вот о чем: Римская экспедиция, безупречная по замыслу, — мне кажется, я доказал вам это, — может стать преступной по результатам. У вас есть только один способ доказать, что конституция не нарушается, — сохранить римлянам свободу. (Продолжительное движение в зале.)

И слово «свобода» должно быть правильно понято. Уходя из Рима, мы должны оставить там не только подтверждение некоторого числа городских вольностей, иначе говоря — подтверждение тех прав, которыми почти все города Италии пользовались в средние века, — вот уж действительно великий прогресс (смех, возгласы: «Браво!»), — а подлинную свободу, свободу в полном смысле слова, свободу, присущую девятнадцатому веку, единственную, которую те, кто называет себя французским народом, могут достойно обеспечить тем, кто называет себя римским народом, — ту свободу, благодаря которой могущественные народы достигают величия, а народы, утратившие мощь, вновь обретают ее, иными словами — политическую свободу. (Сильнейшее волнение в зале.)

И пусть нам не говорят, опираясь на голословные утверждения и не приводя доказательств, что эти либеральные акты, эта система мудрых уступок, эта свобода, сосуществующая с папством, полновластным в духовных делах, ограниченным в делах мирских, — что все это невозможно!

Ибо я отвечу им: господа, невозможно не это, а другое! И я скажу вам, что именно: невозможно, чтобы экспедиция, предпринятая, как нас заверяли, во имя человечности и свободы, привела к восстановлению инквизиции! Невозможно, чтобы мы даже не одарили Рим теми благородными вольными мыслями, которые Франция повсюду носит с собою в складках своего знамени! Невозможно, чтоб из нашей крови, пролившейся в Риме, не зародились ни права, ни милосердие, чтобы Франция, побывав в Риме, оставила там те же следы, какие оставила бы Австрия, вплоть до виселиц! Невозможно принять «Motu proprio» и амнистию кардинальского триумвирата! Невозможно стерпеть эту неблагодарность, эту неудачу, это оскорбление! Невозможно допустить, чтобы Франции давала пощечины та самая рука, которая должна ее благословлять! (Продолжительные аплодисменты.)

Невозможно допустить, чтобы Франция поручилась своим знаменем, одной из величайших святынь человечества, поручилась тем, что не менее священно и важно, — своей моральной ответственностью перед нациями, — чтобы она расточала свои деньги, деньги народа, терпящего лишения; чтобы она, повторяю, пролила кровь своих доблестных солдат — и чтобы все это не принесло ничего! (Неописуемое волнение.) Нет, я обмолвился: принесло бы позор! Вот что действительно невозможно! (Гром аплодисментов, бурная овация. Оратора, сошедшего с трибуны, толпой обступают и поздравляют депутаты, среди них Дюпен, Кавеньяк, Ларошжаклен. Заседание прерывается на двадцать минут.)

ОТВЕТ МОНТАЛАМБЕРУ

20 октября 1849 года

Господа, вчера, в момент, когда я отсутствовал, достопочтенный господин де Монталамбер заявил, что аплодисменты некоторой части этого собрания, аплодисменты людей, глубоко взволнованных страданиями благородного и несчастного народа, что эти аплодисменты — возмездие мне. Я принимаю это возмездие (сильное волнение в зале), и я горжусь им. (Продолжительные аплодисменты слева.)

Бывают и другие аплодисменты; я отдаю их тем, кто ими не брезгает. (Движение справа.) Это — аплодисменты палачей Венгрии и душителей Италии. (Возгласы «Браво! Браво!» слева.)

Было время — да позволит мне господин де Монталамбер сказать ему это с чувством глубокой жалости к нему, — когда он более достойным образом применял свое прекрасное дарование. (Протесты справа.) Он защищал Польшу, как я теперь защищаю Италию. Тогда я был рядом с ним. Теперь он против меня. Это объясняется очень просто: он перешел на сторону угнетателей, я остаюсь на стороне угнетенных. (Аплодисменты слева.)