Газета День Литературы - Газета День Литературы # 148 (2008 12) Страница 19

на три столетья каменеют,

потом вздохнут и вновь живут.

Моя распущена коса.

Роса. Роса.

КРЕСТ ВОИНА

Свет России печальный, туманный,

разрезающий долгую тьму.

Свет России зовущий, желанный,

что лампада в родимом дому.

Этот свет в наши души уходит

и таится в глубинах сердец,

мы его и не чувствуем вроде,

но засвищет над полем свинец,

Да шарахнет огонь, понесётся,

и пронижет нежданно плечо,

иль пунктиром зенитка метнётся –

тут и станет душе горячо.

И подымется свет этот дивный,

он берёз и кувшинок белей,

и проснётся в нас родич былинный –

станем телом и духом сильней.

Труден воина крест и опасен,

только сильный сумеет нести.

Крест есть подвиг, а подвиг прекрасен.

Долг и честь – будут вечно в чести.

И о воинах в каждом селенье

в храмах молятся – свет от свечи.

И молитву о дивном спасеньи

Богородица слышит в ночи.

ВОЕННЫЙ ГОСПИТАЛЬ

А.П. Горячевскому,

генерал-майору медицинской службы

Эта боль и повязки кровавость,

и пылание огненных ран…

Так душа с белым телом смешалась –

виден Господа лик сквозь туман.

Где-то мама тревогой объята,

в тихом храме свеча-оберёг.

И мерещится маме палата

и раскинувший руки сынок.

Юный воин – и это сраженье,

юный воин, и это твой крест.

Мама верит в твое воскресенье,

будет радость и слава, и честь!

Исцеления тихую веру

дарит тот, кто не даст умереть:

скальпель молнией бродит по телу –

трудно молнией Божьей владеть.

Боль – зигзагами. Житель? Не житель?

И душа уж рванулась уплыть.

Но хирург – словно Ангел-хранитель –

Жизнь-свечу не даёт погасить.

***

Вновь толпа, колыхаясь, течёт,

у метро – целый рой.

Исчезает уставший народ,

словно чудь, под землёй.

"Менделеевской" шум и шары.

Гул подземный и стук.

В электричку вхожу – все правы.

И высок мой каблук.

Сжаты душами! Мчимся в тоннель.

Тыщи дум – в тот проём.

Так же в небе – толпою теней! –

мы на свет поплывём.

Все молчим. Я надменная вновь.

Стон вагонный и всхлип.

Перерезал мне чёрную бровь

чёрной шляпы изгиб.

***

Долго ночью из окна

шла лиловая луна,

снег рождался и мерцал,

фиолетово блуждал,

то ли бледен, то ли ал.

А потом из темноты

вышли бледные цветы

и, качаясь предо мной,

засияли красотой,

закричали немотой.

Из колодца у сосны

поднялись былые сны.

Стало всех ушедших жаль.

Над челом чернела шаль,

и снегов сияла сталь.

Ах, верните жизни те,

землянику в решете,

и на грядках острый лук,

и сердец родимых стук.

Но вокруг из немоты –

лишь алмазные цветы.

***

Помню явь и высоту:

я ушла в волну ночную

и небесную звезду

променяла на морскую.

Помню брызги... тёмный вал...

Дальше – в памяти провал.

Иль царицей водяной

стала, косы распустив?

Или пленницей нагой,

белизну чадрой прикрыв?

Иль бродила, словно сон,

среди рыбок тихо-млечных,

вспоминая лишь о нём,

что давно с другою венчан...

Что стою на берегу?

Трон свой вспомнить не могу...

***

Полынь лунной гривой мерцает:

что мрак поглотил – не зови.

Жестокость – врагов порождает.

Измена – лишает любви.

Купавами куполы храма

плывут по небесной реке.

И Ангел в купели тумана

крылами зовёт вдалеке.

Мелькают вокруг лжеидеи

о том, как нам быть и не быть.

Мне их бы росой в орхидеи

на тёмной заре утопить!

Гоню я гнедого вдоль века,

изломаны нимбы осок.

Надломлена тонкая ветка,

и дождь ударяет в висок.

***

Я росла средь убитой деревни

и на шкуре медвежьей спала.

Волк заглядывал в зимние сени,

иней рос из сырого угла.

Я до тонкостей знала работы

в этих вечных хлевах и полях.

Комаров оголтелые роты

висли шалью на детских плечах.

Одеваюсь в метели и травы,

пробегаю по глади реки,

упадаю в глухие отавы,

чтоб плясали вокруг мотыльки.

Я не славлю убитые сини,

истерично о Прошлом не бьюсь.

Нелюбимый ребёнок Отчизны,

за которую кротко молюсь.

НА БОЙНЕ

Скрутили верёвкой,

рванули до боли,

и в ноздри ударил

чужой запах крови.

Взревел бык и сразу

учуял, что это –

разрыв с росным лугом,

конец его света.

Он вспомнил о тёлке

хрипя и тоскуя,

когда из-под горла

ударили струи.

Потом стал покорен,

ушла в землю сила,

в тот миг человечья

печаль в нём сквозила.

Вдруг кто-то нагнулся:

"Живой ещё, вроде..."

И ломом ударил

по вскинутой морде.

НИЛЫЧ

Он был бесстрашен, славен в околотке,

копал колодцы, плотничать любил.

Он печи клал, выделывал и лодки,

и на медведя в тёмный бор ходил.

Но вот в ту ночь, когда земля застыла,

и первый снег порхал в полях слепых,

его от страха до утра знобило,

кидало в дрожь от шорохов любых.

Тому виной – медведица шальная,

чья шкура распростёрлась тихо в ночь...

Она как будто на полу вздыхала!

И мнилось в ночь, что ей лежать невмочь.

И понял он, что за избою, рядом,

медвежий и подросший бродит сын.

Что это он – дверь выломал в ограде,

собаку уложил шлепком одним...

Давно он лапой оскребает двери: