Эдуард Байков - Уфимская литературная критика. Выпуск 4 Страница 19

– А ничего страшного в критике нет, я даже считаю, что Игорю как автору в этом смысле очень повезло. Не каждый автор получает умную и обоснованную критику, которую мы ведем. Ведь наша критика не имеет ничего общего с травлей, которой часто подвергались неугодные писатели в советское время. Особенно она важна для писателя начинающего, который таким образом может счастливо избежать «звездной болезни», побуждая его впредь более тщательно подходить к собственному литературному творчеству.

– Но раз уж его так высоко оценили в Москве…

– Да, я часто слышу такое суждение. Но я лично ознакомилась с текстом повести еще до того, как она завоевала такой успех и поэтому мое сознание, так сказать, не было затуманено чужим восприятием. Это замечательно, что наш уфимский, тем более, молодой автор опубликовался в «Новом мире», я искренне за него рада, но это не значит, что нужно закрыть глаза на авторские недочеты и отныне принимать повесть как эталонную. Я прекрасно знаю, что автор этот способен на большее, судя по замечательным рассказам, не раз публиковавшимися в «Бельских просторах». И в конце концов, у каждой премии есть свои причины для выдвижения тех или иных авторов, хотя они всегда и претендуют на объективность. В связи с этим хочу привести слова писательницы Линор Горалик, которая недавно отказалась от премии «Национальный бестселлер»: «Премии занимаются не собственно литературой, а литературным процессом и любая причастность к премии не есть причастность к литературе, а есть причастность к литературному процессу».

– Выход первого номера журнала сопровождался необычной акцией. Вы считаете, что культурные явления должны подавать себя таким образом?

– Именно так и должны. Иначе может случиться так, что и через десять лет о журнале никто не будет знать. Скромность в данном случае неуместна, культуру тоже нужно пропагандировать.

– На вашей Гипертекст-акции в фойе Молодежного театра выступали такие известные творческие объединения, как «Чингис-Хан», театр «Альтер Эго», литературное объединение «Уф-Ли» (рук. Айдар Хусаинов), бард Александр Мичурин, исполнитель на редких народных инструментах Илья Метлин. Как никому пока неизвестному журналу удалось собрать таких заметных личностей?

– Люди творческие всегда тянутся к чему-то новому. Нам никого не пришлось уговаривать, хотя многие могли бы надуть щеки: посмотрите, кто мы и кто вы. Но этого не случилось – самые интересные и авангардные коллективы в Уфе горячо откликнулись на наше предложение.

– В течение акции «чингисхановцами» под руководством Василя Ханнанова сооружалась инсталляция, которую якобы пытался приобрести зарубежный коллекционер. В чем смысл этого действа и какова судьба инсталляции?

– Смысл в интерактивном взаимодействии с участниками акции: они приносили не очень нужные предметы и складывали в две кучки: мужскую и женскую. И тут же из них был сооружен символ гипертекста как такового. Как и ответил тогда «коллекционеру» Василь Ханнанов: «Национальное достояние не продается». Но посмотреть на инсталляцию может любой посетитель Музея современного искусства РБ им. Наиля Латфуллина, где сейчас и находится наша редакция.

Беседовал Алексей СИМОНОВ.

Светлана Чураева

«Великаны и карапузы»

Про писателей не зря говорят: не от мира сего. У каждого человека на плече сидит по представителю от Бога и от дьявола. Слева одни рекомендации поступают, справа, само собой, оппонируют. А у писателей в обоих ведомствах – крутой блат. Они и с Богом накоротке – творцы, как-никак. И дьявол им доверяет, да еще приветствует за пытливость и лицедейство.

В полной мере это относится к уфимскому поэту и прозаику АНАТОЛИЮ ЯКОВЛЕВУ. Масштаб его личности раздвигает творчество до границ поистине вселенских. Черное и белое, Добро и Зло – в равной степени интересны писателю. Анатолий виртуозно владел любыми литературными жанрами – писал и стихи, и серьёзную прозу, и юмор. Его песни давно уже исполняются как народные.

Заранее все про себя зная, оставил нам все свое «наследие» – когда оставлял, это слово звучало с юмором – в кавычках. Сейчас кавычки осыпались. И мы в растерянности и горе перебираем теперь это наследие.

Он не суетился и не бегал по кабинетам, не тряс щеками и не выпячивал грудь, стараясь казаться больше. Он и так был большим. Очень большим. И многие невеликие люди, живущие на уровне его поясницы, предпочитали делать вид, что его вообще нет.

А он без шума и саморекламы научил многих писать, когда руководил молодежной литстудией при СП РБ. Он написал полтора десятка (!) книг – настоящих, а не тех, с которыми носятся люди, делавшие вид, что его нет.

Теперь его действительно нет. Он пережил 33 и не дотянул до 37. Его стихи публиковались в нескольких солидных сборниках, его печатали в Москве, Новокузнецке и – прозу – в Нью-Йорке. И он не дождался отдельной книги стихов, которая так и пылится в «родном» издательстве «Китап». Ведь каждый раз ее отодвигали более проворные – те, кому не удивительно суетиться и бегать по кабинетам.

Этот большой человек написал как-то о себе рассказ «Карапуз». Сейчас его хочется цитировать весь, но приведу только отрывки: «Что поделать, я карапуз. Люди, вовлечённые в жизнь, здороваются и, представьте себе, целуются и дарят цветы поверх моей головы. Если они и замечают меня, то в запале не придают этому значения: мной могут пробить «трёхочковый», могут отдать пас… Потом у меня свысока и шёпотом, будто боясь разбудить радикулит, просят прощения и, попросив, уходят. За что – прощения? Я карапуз и в обиходе – вне игры…»; «Мироздание, если мы его кирпичики, хитрое сооружение. Можно извлечь из кладки два, три кирпича – и стена не дрогнет. Но можно вынуть один важный кирпич, который сам каменщик ведает, – и стена осядет облаком глиняной пыли. Я, да и любой карапуз, кажется, «вынут» по факту рождения…»; «Зато карапузу легко заглянуть в глаза бродячему псу, и тот с пониманием поволочётся следом, чем мимолётно умиляются люди, вовлечённые в жизнь…».

Он при всем масштабе своей личности остался «вне игры», и теперь – уже навсегда. И мы, потрясённые его «извлечением из кладки», еще не знаем, устоит или осядет ли наша стена. Нас мало – его друзей и ровесников. Мы – поколение – попали между двумя крепкими полушариями: мозолистым советским и тугим, как кошелек, современным. Отсюда видно сразу и вглубь, и вдаль. И здесь хорошо пишется. Но выход только один – туда, куда ушёл Анатолий – великан и «карапуз».

Анатолий Яковлев

«Вместо празднословия»

Я сугубо неактуальный литератор – растерянный провинциал с авоськами строчек, отставший от электрички-времени.

Не мне возводить рассудочно стройных башен – всегда сыщется виляющий хвостом lupus, который, не в ладах с метаболизмом, развалит затеянное. Не обязательно родиться Эйфелем, чтобы ткнуть пальцем в небо. Тем более – «на борьбе и единстве…» держится покуда мир, как мы – на катулловом «odi et amo», что на самом деле и есть достаточное выражения хаоса века, в котором мы прозябаем, пытаясь существовать, изыскивая в нём (существовании) признаки жизни, имя которой – поэзия.

Пресловутые «поэтические формулы» – это «неуловимый Джо» из анекдота; гоняйся за ним по прериям, сбивая подковы, а на кой он нужен?.. Поэтическая формула – это афоризм в поэзии. Афоризм – кокетство мудрости. «Я знаю, что я ничего не знаю» сенекино – это ж едва не «я знаю, что я ничего» – перед зеркалом. Конечно, мудрость – дело наживное и непреходящее. Но приходящее однажды и навсегда, как рубец тургеневского хлыста на возлюбленной коже.

Поэзия потеряла плотность атома, открытого в ней Пушкиным и КО. Метафора математически бесконечно стремится к идиомам; те, в свою очередь, обретают обиходность анекдота. Это дурная бесконечность – единица в минус первой. И это – ходульность. Конечно, с высоты виднее, но не себя самоё, что в поэзии краеугольно.

Поэзия как мать литературы (литературы, а не «детективщины» и тому подобного, писомого на бегу и читаемого на боку) теряет сакральную сущность, становясь явлением социальным, сужая – психологическим. «Стихотерапия» как форма избавления от комплексов, пубертатных либо старческих: кто я? что? – может быть поэзией. Может, если становится мастурбацией прилюдно, pardon, эксгибиционизмом. Литература всё может… Если потужится.

Современнику глянулось подброшенное гностическими умами: ты – центр Вселенной. Так проще существовать, наглее озираться и «творить». Но сложнее подозревать Вселенную в себе. Прозреть её – уже больно.

Критические обозрения – это бег наскоками от сортира к сортиру, что поцивильней – обделаться парой-тройкой фраз и цитаток и – наружу, не подтерев слюнявого рта. «Литературный процесс» – но, если процесс, то где присяжные Литературе, а не «имиджам», «тусне» и «бабкам»?! Литературный абсцесс – Чёрная дыра, пожирающая самоё себя; проще – гнойник, которому не ланцет хирургический светит, а «пилорама» патологоанатома…