Газета Завтра Газета - Газета Завтра 885 (44 2010) Страница 19

     Самое удивительное, что описанный синопсис отражает примерно половину происходящих в картине событий. Сам фильм идет всего 86(!) минут. Но и их оказывается достаточно, чтобы поведать миру историю о добром художнике, который убил много людей, но так и не стал счастливым.

     Каждый нормальный человек знает, что Миша Поляков — это герой книжек Анатолия Рыбакова "Кортик", "Бронзовая птица", "Выстрел". А с недавнего времени — еще и персонаж балабановского "Морфия". Но Владимир Кунин, судя по всему, является у нас главным постмодернистом современности. Тут тебе и упомянутый выше Кинг, и Вениамин Каверин, и Эдуард Тополь (выдающиеся сексуальные способности Мики явно вышли из тополевской шинели), et cetera. Вся эта гипернасыщенная, искрящаяся драматургия настолько безумна и лишена простой человеческой совести, что не может по-своему не восхищать. По уровню литературной наглости история, рассказанная в фильме, сопоставима разве что с поздними текстами поэта группы "Тёплая трасса" Вадима Макашенца. В любом случае таких кинолент у нас еще не было. Большая постановка с привлечением Майкла Йорка, Богуслава Линды и извлечённой из небытия Натальей Аринбасаровой, с размахом снимавшаяся в разных точках земного шара, притом имеющая настолько взрывоопасную с точки зрения логики трэшовую начинку, — случай в нашем кино беспрецедентный.

     Ясно и то, что в истории Мики чётко и бесспорно прослеживается биография самого Кунина. Видимо, писатель вложил в роман свои нереализованные мечты. Быть санитаром мира — миссия, достойная во всех отношениях, обретена автором только в воображении.

     Удивительно то, что при всей вопиющей нелепости "Правосудие волков" смотрится на одном дыхании и увлекает всерьёз. Схожий эффект производил недавний большой европейский проект "Концерт", о котором мы писали в статье про прошлый ММКФ. Главное — не относиться к происходящему всерьёз — а ведь находятся и такие — и тогда время будет потрачено не зря.

     Впрочем, героем следующего кинообозрения будет уже не еврей, но чукча. Не тот, о котором вы подумали. Речь пойдёт о балабановском "Кочегаре"

Марина Алексинская ДЖИНСОВОЕ БАРОККО

В Большом театре — премьера. "Вольфганг Амадей Моцарт. "Дон Жуан". Опера в двух актах" — заявлено в афишах.

     Большой театр продолжает работы по евроремонту российских мозгов. Вдохновитель — господин Леонид Десятников, работающий в Большом театре в режиме удаленного доступа. Прорабы — господин Дмитрий Черняков (постановщик и сценограф), господин Теодор Курентзис (музыкальный руководитель и дирижер) и господин Торстен Кёлле (режиссер). Все вместе они поставили спектакль "Дон Жуан" на музыку Моцарта. Для тандема Дмитрий Черняков и Теодор Курентзис — постановка оказалась четвертой. Спектакль этот непростой, и правильно называть его, согласно пресс-релизу Большого театра, "копродукцией Большого театра России, Оперного фестиваля в Экс-ан-Провансе, Театра Реал в Мадриде и Канадской оперной компании, Торонто". Звучит, согласитесь, могуче. "Копродукцией" этой Большой театр столь же могуче вколотил еще один гвоздь в гроб ветхозаветного восприятия искусства, о котором еще Александр Дейнека в бытность свою говорил: "Искусство — это немножко идеал, желание большего, чем видишь, и лучшего, чем живешь". "О времена, о нравы!" — вспомнишь лапотные и улыбнёшься. Теперь "копродукция" запускает искусство вперед паровоза, выводит его на орбиты гаджетов и нанотехнологий. Прийти на "копродукцию" "дыша духами и туманами" в вечернем туалете — все равно что похвастаться вставным железным зубом перед возлюбленным. Актуально — в наушниках в ушах и макбуком под мышкой.

     С ура! за современность и технологии я ломанулась на премьеру. Что я хотела увидеть? — спрашивала себя, спотыкаясь о "Воццека" и "Евгения Онегина" от Чернякова. Прежде всего — музыку. Всё ж таки живое исполнение Моцарта в Большом театре — не МР3 плеер в кармане, и набегающие иллюзии рисовали "видения розы" давно минувших дней. Я вспоминала, как под сенью имени Моцарта бродила по вымощенным брусчаткой улицам Зальцбурга, заходила в его монастыри, костелы, и клавесинные звуки были моим тайным и невидимым гидом. "Бах величаво, как праведник, поднимается к вершинам, между тем, Моцарт на них постоянно пребывает", — цитировала легендарная Юдина слова Флоренского. Опять же, в тёмные тоталитарные времена.

     А что сегодня? Пришла пора и Моцарта опустить на землю.

     Начало спектакля. Заиграла увертюра. Черный щит поднялся, на сцене началось движение. Дама в черном пиджаке, юбке и белой блузе торопливо ходила с букетом цветов, пристраивая цветы в вазу. Только что похожая на неё дама не пускала меня на мое законное место. Вот так бы на секретные объекты не пускать! Но то была моя ошибка: бельэтаж перепутала с амфитеатром. Теперь, глядя на даму на сцене, я решила, что это — один из сотрудников театра, капельдинер, что щит подняли по оплошности рано, и ещё идет рабочая подготовка к началу спектакля. Но то была еще одна моя ошибка. Щит опустился.

     Фрагментарность подачи зрелища — приём, который Черняков, похоже, крепко усвоил с постановки "Воццека". Но если в "Воццеке" чёрный щит (а читатель уже знает, что чёрный щит в Большом театре отделят сцену от зрительного зала) "включался" и "выключался" как плазма на стене без шума и пыли, то теперь одно действие от другого разделяет вот этот грохающийся об пол, как тяжелый бархат, щит. Он — щит, он же и — меч! Он рубит голову желанию театрального занавеса, пролога театрального действа. Буква за буквой рисуются тогда на черном щите ремарки: "Прошло три дня" или "Десять дней спустя", написанные на русском и английском языках. Удобно. Но, честно говоря, шум от падения щита и его мельтешение со временем стали поднадоедать, рвать на куски единый поток музыки.

     Красота реализуется в форме. Поговорим об оформлении. Предположу, что для организации сценического пространства Большой театр пригласил в гости передачу НТВ "Квартирный вопрос". И бравые дизайнеры за три минуты нарисовали а-ля английский кабинет: библиотека под дуб, массивное кресло под кожу и стулья. На стулья театр не поскупился, штук восемь стульев насчитала. Что ж, просто и место занимают. В сценографии "Евгения Онегина" стульев тоже было много. Есть и стол. Ну как же стулья да без стола! Но, в отличие от "Онегина", где Татьяна впрыгивает на стол, персонажи "Дон Жуана" делают обратное. Сцены флирта и соблазнения дерзким искателем приключений режиссер Черняков решил партерно. Мужик валит бабу на пол, баба задирает ноги; "синьор", "кавалеры", "мы все здесь, однако, слабы на голову", — вспыхивают слова либретто бегущей строкой; "копродукция" исполняется на итальянском языке. И в этом подлинный либреттист Лоренцо да Понте нашёл бы спасение: не все успеют прочитать… Опять же, припомнила ТВ-репортаж с полигона помойки. Так вот. Там бомжи любовные страсти всё-таки на показ не выставляют: выстроили себе домишки из картона. Но это к слову, вернёмся к нашим баранам. Понятие "театральный костюм" в "копродукции" — даже не трюк. Фантом. Персонажи спектакля ходят по сцене в джинсиках, маечках, свитерках, кедиках, комбинации, пальто — в повседневном, короче. Но даже в перекройке галантного старья на актуализированные лекала режиссер Черняков повторил опыт учителей. А опытам тем уже за двадцать.

     Больше двадцати лет режиссеры оперы оригинальничают, ищут "перчинки", свежего взгляда на древнюю как мир историю Дон-Жуана — аристократа, смелого и ловкого соблазнителя женщин. Питер Селларс перенес действие оперы в современный Гарлем, в мир сутенеров и проституток и поручил петь Лепорелло и Дон Жуана двум чернокожим близнецам. Клаус Гут деклассировал Дон Жуана и отправил его в лес, пусть слоняется между деревьев в сопровождении наркомана. Мартин Кушей увидел в опере протест "против сексизма и потребительского отношения к человеческому телу"… Перечислять подобное прогрессистов все равно, что копаться в грязном белье. Может, они думают, что с помощью деконструкций превратятся в Шенберга — отца додекафонии? Но в Шенберга они не превращаются. А выглядят, как и последователь их, господин Черняков, жалкими каликами с претензией. Ибо "для того, чтобы создать произведение искусства, надо уметь это делать". Так сказал Александр Блок, не ко времени помянутый. Да и кому сейчас до искусства?

     "Копродукции" я вынесла первый акт. Были ли голоса? — спросите вы. Да, звучали. Более того, дебютировала Алина Яровая, дипломантка конкурса молодых оперных певцов Елены Образцовой. И так хотелось за нее порадоваться! Но форма раздавила голоса и обсмеяла содержание. Опера, эта великая условность, доведенная до искусства совершенством музыки— сценографии, избавилась в "копродукции" от оперы. И опера погибла прежде чем Дон Жуан.