Наталия Нарочницкая - Россия и русские в мировой истории Страница 2

Вступая в III тысячелетие с идеалами единства мира и Европы, человечество, как и в момент Рождества Христова, все так же нуждается в путеводной звезде, в этическом побудительном мотиве личной жизни, политики, экономики, отношений между народами. На каком же фундаменте зиждется европейское единство? Где впервые дана идея универсальных целей и ценностей личного и всеобщего бытия? В американской конституции? Нет, в христианском Откровении. Что прежде всех конституций объединяло немцев и сербов, французов, англичан и русских в одну цивилизацию? Различные политические опыты последнего столетия скорее разъединяют, как и разные природные условия и уровень производства и быта. Но объединяет — «Отче наш», Нагорная проповедь — вот общий фундамент нашей культуры и истории. Эти общие представления о добре и зле, о свободной воле и породили сами идеи равенства и свободы. Если было бы иначе, то можно было бы обосновывать единство русских с Китаем, а западноевропейцев — с арабами. Жак Ле Гофф, ведущий историк школы «Анналов» видит задачу, которую «ныне предстоит осуществить европейцам Востока и Запада», «в объединении обеих половин, вышедших из общего братского наследия единой цивилизации, уважающей порожденные историей различия».

Но подлинное единство — не в очередных разделительных линиях: они ведь не новы и слишком, напоминают конфигурации многовекового Drang nach Osten, теснившего славян от Балтийского и Черного морей. Подлинное единство и не в диктате идеологических стандартов Совета Европы. Это тоже не ново — именно так пытался действовать Третий интернационал.

Подлинное единство, которое может принести подъем и самостоятельность Европе, — в признании вселенской равноценности наших опытов. Будущее — в конструктивном соединении исторического наследия и творчества всех этнических, конфессиональных и культурных составляющих Европы: германской, романской и славянской, Европы латинской и Европы православной. Поэтому «русский вызов» — это не вызов, это «призыв». А будущее России — это будущее Европы.

Раздел I

Спор о смысле человеческой истории

Глава 1

Возвращение историософии

Очевидная битва вокруг места России и русских в мире, соперничество за «российское наследство» и усиление геополитического и духовного давления уже на некоммунистиче. скую Москву не оставляют сомнений, что осуществление глобальных проектов в отношении России как исторического явления, начавшееся в начале XX века под флагом марксизма, продолжается в его конце под новыми лозунгами. Упадок России и русских — и нации и державы, занимающих одну шестую часть планеты, — это уникальный исторический шанс вовлечь в орбиту собственных целей в мировой истории колоссальный потенциал. Вселенская дилемма «Россия и Европа», которую не обошли вниманием почти все крупные умы России прошлого, опять встает перед нами, как и мировой Восточный вопрос.

Начавшийся этап — есть новый передел мира, а последние события и процессы на Европейском континенте меньше всего отражают борьбу идеологий XX века — пресловутое соперничество демократии и тоталитаризма. Противостояние приобрело знакомые очертания — границы его опять проходят именно там, где Священная Римская империя, Ватикан, Речь Посполитая, Габсбурги стремились овладеть византийским пространством, а Англия противодействовала России из ее южного подбрюшия — Центральной Азии, где эта экспансия разбилась о мощь российского великодержавия, которое удерживало линию 300 лет. Но в конце тысячелетия оно было объявлено главной угрозой суверенитету; демократии, правам человека. Россия самоустранилась, и в тот же миг все эти идолы прогресса были бесцеремонно попраны агрессией в центре Европы.

Опять «время славянофильствует» — уместно привести подходящие к нынешнему этапу мировой истории слова русского религиозного философа Владимира Эрна, высказанные им в начале Первой мировой войны со всем пафосом его пылкого христианского сердца и тонкого интеллекта. Однако верно и его горькое признание, что славянофильствует только время, но не люди, по-прежнему поклоняющиеся идолам. «Умонастроение образованных русских людей в массе теперь, как и встарь, равнодушно или враждебно славянофильским идеям», хотя то, что всеми «превозносилось и славословилось, вдруг зловеще померкло», а «общепризнанные учительные светильники пред лицом всего мира с удушающим чадом сами сдвинулись с мест»[1].

Сокрушительное банкротство западноевропейского либерализма как философии и западного типа демократии как практики произошло на глазах, что побуждает задуматься о состоянии мира на пороге III тысячелетия. Это уже делали русские умы, оказавшиеся в 20-е годы на Западе и с горечью признавшие то, что было ясно еще славянофилам, Ф. Достоевскому, К. Леонтьеву, стало ясным и многим европейцам — Ферреро, Шпенглеру, — «совершеннейшую очевидность, что европейская цивилизация находится в периоде упадка»[2]. Этот приговор сделан еще в начале XX столетия некогда великой европейской культуре как будто в предвидении, что она утратит христианский нравственный императив, потенциал к творчеству, совершит грехопадение нацизмом. Однако блестящие русские умы не предполагали, что при вступлении в XXI век даже та стадия заката романо-германского мира покажется духовной вершиной по сравнению с затопившей ее стихией «скотского материализма».

Эта цивилизация претендует на воплощение прогресса и вселенский характер, но ей чужд не только напряженный поиск абсолютного добра культуры Достоевского. Крушащему весь мир и саму европейскую культуру янки не «внятны» ни «острый галльский смысл», ни «сумрачный германский гений», ни Декартовы страсти души, ни фаустовские сомнения — лишь libido dominandi — похоть властвования, от которой предостерегал великий европеец Бл. Августин. При таком упадке духовного экономический демонизм и глобальный геополитический мессианизм атлантической цивилизации бросают вызов всем великим духовным, культурным и национальным традициям человечества. Поэтому «время славянофильствует» в том смысле, что русская идея всечеловечности «загорается необычайным светом над потоком всемирных событий, что смысл разоблачений и откровений III тысячелетия находится «в поразительном созвучии с предчувствиями славянофилов»[3].

Исторически жизнеспособная национальная государственность во все времена должна опираться на воплощенный в праве (соответствующем своей эпохе) органический строй народной жизни. Ибо «дух народный составляет нравственное могущество государства, подобно физическому нужное для его твердости»[4]. Основанное на идеологических схемах и абстрактных планетарных идеях (как это было в 1917 г.) государство, даже сумев преодолеть период насилия над национальным началом, по своему замыслу и природе не могло охранять цели и ценности русской державотворящей нации. К концу XX века русский народ переживает исторический упадок, а держава, впитав отчасти «дух народный» в годы войны, что дало ей временный взлет могущества на мировой арене, вновь утратила его и пришла к распаду и краху, к кризису самосознания и нигилизму к своей истории.

Время смятения человеческого самосознания, когда человек и нация, растерявшие свои положительные идеалы и веру, остаются только со знанием того, чего они не хотят, во что не верят, и со всей сохранившейся у них страстностью способны лишь на критику и борьбу против этого единственно им ведомого и ненавистного, представляет самые драматические, безвыходные положения истории. Предвидя это явление, выдающийся консервативный русский философ конца XIX века П. Е. Астафьев указал, что выход состоит прежде всего в уяснении утраченного «положительного содержания самосознания, во внесении света и порядка в смутный хаос только отрицательных стремлений человека, в ясном определении того положительного идеала и критерия жизни, без которых «можно только томительно и бессмысленно метаться»»[5]. Уяснить масштаб и очертания зримого катаклизма и внутренней его сути, нащупать связь драматического момента русской истории с неумолимым общим ходом истории мировой — задача не из легких и предполагает выбор критериев исторического исследования.

Уничтожение российского великодержавия во всех его духовных и геополитических определениях, устранение равновеликой всему совокупному Западу материальной силы и русской, всегда самостоятельной исторической личности с собственным поиском универсального смысла вселенского бытия — вот главное содержание нашей эпохи. Под видом прощания с тоталитаризмом сокрушена не советская — русская история. Потемкин — уже не Таврический, Суворов — не Рымникский, Румянцев — не Задунайский, Дибич — не Забалканский, Паскевич — не Эриваньский, Муравьев — не Карский, что вызывает в памяти строки М. Волошина 1917 года: