Анатолий Приставкин - Долина смертной тени Страница 2

Да нет же, нет… И я, недавно выплывший из селигерских теплых земляничных полян, из бесконечного разлива плесов и древних монастырей, иначе и не могу увидеть ЭТУ РЕКУ как только черной, совсем черной, без оттенков и полутонов.

Истинно ДОЛИНА СМЕРТНОЙ ТЕНИ . Разделенная по врожденной зековской привычке – на ЗОНЫ . Ничего, что первой будет

Зона Власти.

И молишься и просишь: Господи, где Твой обещанный жезл и

Твой посох… должные помочь нам на этом – через зоны- пути?

И осмыслить.

И найти слова, чтобы рассказать.

ЗОНА ПЕРВАЯ. ВЛАСТЬ

Коридоры власти

Был случай, когда мы засиделись в кабинете на шестом этаже.

Случались в жизни Комиссии такие необычные дни, когда она становилась как бы не самой собой… Не в меру, что ли, жестокой. Вернее – не слишком милосердной.

И тогда кто-то из нас, чаще это делал Психолог, человек, которому свойственно познавать душевный настрой не только преступников, но и самих милующих, говорил с улыбкой, что пора бы нам оторваться от дел, посидеть, размягчиться, поговорить о житье-бытье… “Как вы на это смотрите?”

Необидное, но вовремя уловленное настроение, вот и Вергилий

Петрович, просматривая очередную папочку, лишь качал головой. “Вспышки на солнце, – произносил со вздохом. – Это же надо столько сразу отклонить!”

Вот тогда, по совету Психолога, мы прекращаем мучительные попытки разобраться в чужих грехах, а начинаем разбираться в своих собственных. Выбираем денек и, освободившись от тяжкого гнета, который несут в себе папки со смертными дела-ми, – мы откладываем их на дальний столик, осторожно, как не до конца обезвреженные мины – извлекаем из заначки заветную бутылочку…

И начинается долгое застолье. Когда можно, глядя в глаза друг другу, вести откровенную беседу. Тут и задушевные тосты, исповеди. Даже стихи.

Так вот, как-то припозднившись, пошел я провожать одного из чиновных гостей, забредшего на наши посиделки, по переходам в другое здание, где находился его кабинет.

Из дома с криминальным названием ГПУ (Главное Правовое

Управление), с шестого этажа на третий, да потом по длинному коридору через стеклянный переход, да налево, и снова по длинному коридору, потом зигзагом по лестнице этажом выше, да снова по коридору налево, а потом мимо часового у дверей в другое здание, и опять налево и налево, через второй стеклянный переход в следующее здание, и снова по коридору прямо и налево… Уфф!

Но это не все.

Тут вам откроется еще один коридор, но уже с красной, очень праздничной ковровой дорожкой (на нее ступает многоуважаемая нога высочайшего начальства!), а рядом особенный такой лифтик, в который не войдет кто попало, ибо нужен к нему личный ключ… Считайте, что мы почти у цели: надо лишь подняться этажом выше и – мимо еще одной охраны повернуть налево…

Когда-нибудь я подробнее расскажу о тутошних кабинетах, они тоже имеют некую историческую ценность, ибо в них восседали тогдашние вершители наших судеб. И в воздухе до сих пор незримо витают мрачные тени их хозяев, а стены хранят впитавшиеся в них отрицательные эмоции.

Но я не об этом.

Когда бы это я смог попасть сюда, если меня при прежней моей жизни, однажды, и в вестибюль на первом этаже не хотели пускать. Впрочем, был, был случай, когда мне повезло попасть на прием к самому Демичеву, ведавшему культурой при Хрущеве.

Но тогда я от страха ничего и не запомнил. Осталась в памяти массивная дубовая дверь при входе, да бюро пропусков, да лифт и предупредительный секретарь, велевший сидеть и ждать в предбаннике. И потом его напряженный возглас: “Пожалуйста, пройдите!” И стыдная дрожь в коленках… Господи, Господи, помоги! Я тогда жил с семьей и грудным ребенком в коммуналке, и надо было, унизившись, сунуть заявление, заготовленное заранее…

Длинные коридоры… длинные размышления.

Так вот, проводив гостя и облобызавшись на прощание, потому что были мы не только в легком подпитии, но и возвышенном настроении, направился я в обратную сторону, по очень мне знакомому маршруту, и – заблудился… В здании выключили большой свет, оставив дежурные коридорные лампочки, и все вокруг обрело какие-то иные формы и размеры.

Сперва я вроде шел правильно. Там, где надо, поворачивал, и переходы соблюдал, и этажи считал. Но потом стал замечать, что коридоры стали как бы не теми коридорами, а поворотов в нужных местах не оказалось.

Я вернулся назад и убедился, что и здесь все вокруг незнакомо и я не знаю, куда идти. Прямо как ночью в лесу.

Спросить некого, кабинеты наглухо задраены, запечатаны, а вокруг ни души.

Так метался я долго и не на шутку переполошился, представляя, как ждут меня на шестом этаже мои застольники и гадают, куда я мог запропаститься…

Впервые подумалось, что в какие-то времена здешние партийные хозяева, создавая свою Зону власти, а в ней систему ходов, запутали их специально, из желания сделать свою жизнь максимально скрытой, изолированной от низов. Свою зону.

Приходит на ум, что поступали они так же, как правители – владельцы старых замков, где для пущей безопасности умышленно создавались бесконечные тупики, тайные переходы, тоннели.

Я потом попробовал воспроизвести по памяти и начертить на схеме всю систему зданий, воссоздав, лично для себя, этакую карту, и был поражен грандиозной и как бы бессмысленной планировкой, если не учитывать именно этого: попытки любым способом обезопасить свое существование.

Ведь и у их самых заглавных все начиналось с того же:

Ульянов (Ленин) отхватил при въезде в Кремль лично для себя что-то около полутора десятков кабинетов, а Джугашвили

(Сталин) даже выход из кабинета, и выезд, имел из особого дворика, никому больше не доступного.

Я этот дворик, кстати, тоже видел.

В конце концов я, конечно, выбрался к себе, поплутав порядком по темным запутанным ходам, и был встречен радостными возгласами захмелевшей компании.

Одна из знакомых женщин, проработавшая тут годы, заметила, что прежде она тоже путалась в этих лабиринтах, но дорогу находила по цвету ковровых дорожек: каждый коридор и каждый этаж имел свои цвета. Но в последние годы дорожки поизносились, стали почти одинаковыми…

Но речь не о дорожках… И даже не о моей дорожке сюда.

Я – о коридорах власти, в которые ненароком попал и в которых проплутал, как в темных коридорах, много лет.

Не объявился бы у меня в доме Сергей Адамович Ковалев, заехавший после работы прямо из Белого дома, может, ничего бы не было. И жил бы я совсем другой жизнью и другое бы сейчас писал.

Но человек предполагает, а Господь…

Запомнился тот зимний вечер: Ковалев был заметно усталый, но бодрился. Мягкий, обаятельный и… голодный. Время шло к одиннадцати, так что он с удовольствием согласился отужинать. А пока все силы гостя уходили на еду, моя жена, зная уже из телефонного разговора о причине, по которой он заехал, произнесла целую тираду против будущей моей работы.

И было в ее словах много запала, но и правды о том, например, что каждый человек занимается своим делом, а ее муж, то есть я, по-своему, по-писательски, спасает души заблудших и с него- довольно. К тому же он далеко не молод, у него свои творческие планы, и болезни, и маленькая дочка в придачу… Вот и Александр Мень, когда Фазиль Искандер обратился с вопросом, идти ли ему во власть, в Верховный

Совет, категорически отвечал “нет”!

Жена даже раскраснелась от волнения, произнеся все это, а закончила так:

– Вы же знаете, он большой ребенок, доверчивый, ему нельзя ничем руководить, его обязательно обманут! Да и зачем вам такой, есть другие, более подходящие, не правда ли?

Ковалев улыбался, кивал, ни в чем не переча, похваливал вкусный ужин, хотя в тот голодный год наскребали мы кое-как и кое-чего. А водку пили из крошечных бутылок, которые назывались “Чебурашка”. Но когда поднялся из-за стола, в третьем часу ночи, с невинной улыбкой спросил: “Значит, договорились?”

Опытный зек, смолоду познавший и суму и тюрьму, он умел обходить трудные препятствия в жизни. Сейчас таким препятствием оказалась моя жена. И был Сергей Адамыч так обходителен, так ласков, что язык у меня не повернулся произнести: “нет”.

Промычал невнятно что-то вроде: посмотрим. Но это скорей напоминало: “да”.

Потом был еще один разговор, не самый легкий, но теперь с женой.

Подозрительно вглядываясь в мое лицо, она спросила:

– Ты что же, согласился? Да? – Я молчал. – А ты подумал, что тебя ждет?

Как-то глупо я стал оправдываться, мол, понимаешь… Это же так невероятно… Ельцин… И я… И смертники… Он бумагу подпишет, и человек останется жить…

Но это неправда, что я согласился. Я позвонил Ковалеву и попросил дать мне два месяца на раздумье. И в Балтию, где можно часами гулять по пустынному песчаному берегу Рижского залива и думать о будущем.

Эта небывалая форма отношений с властью, где Президент поставит подпись и человек останется жить, гвоздем засела во мне и не давала спокойно спать.