Журнал Современник - Журнал Наш Современник 2006 #7 Страница 2

Правда, вернувшись из командировки, Наталья так ничего и не смогла написать, в чем ее отец винил меня: мол, не проследила, не настояла! Мне, собственно, было непонятно, почему вдруг следить за творчеством Натальи должна я… Но вскоре она удачно вышла замуж за известного писателя (ныне почти забытого) Владимира Тендрякова, и уже ей самой ничего писать было не надо: писал далее только он… Но это опять же к слову.

Будущего “сексуального гиганта” мне довелось в те годы созерцать в доме Натальи десяти- или двенадцатилетним. Был он, так же как и сейчас, мал ростом, некрасив, нахален, ленив и отстающ в учебе. Впрочем, высокий пост отца от неприятностей в школе его, конечно, ограждал.

Тем не менее в девяностых годах прошлого века телевидение нам восхищенно сообщало, что вот замминистра образования Александр Асмолов преуспел не только в сексе, но и в оскоплении существовавших школьных учебников по русскому языку и литературе. И до сей поры “сексуальный гигант” чем-то в системе образования руководит, влияет, разрушает… Ничего в том, что делает, не желая понимать — или с умыслом?

…Андрея Николаева, в не таком далеком прошлом генерала и начальника всех наших погранвойск, а ныне депутата Госдумы, руководителя серьезного комитета, мне опять же довелось впервые увидеть, когда будущему генералу не было и года. Его мать, поэтесса Елена Апресян, училась тогда, как и я, на заочном отделении Литературного института имени Горького. Я училась на заочном, поскольку продолжала работать технологом на заводе, Елена — поскольку родила Андрея. Мы дружили, я, случалось, бывала у них.

Пока Елена варила нам кофе на кухне коммунальной квартиры на Арбате, где они тогда жили, я носила маленького Андрюшку на руках. Муж Елены, Герой Советского Союза Иван Николаев — синеглазый, светлокудрый, высоченный красавец, уже в те поры был в генеральском чине и работал в Генштабе. Происходило все это, если мне не изменяет память, в тысяча девятьсот сорок девятом году. После, конечно, они из арбатской коммуналки переехали в другой район, где жилье больше соответствовало статусу генерала Генштаба.

Мы с Еленой оставались друзьями довольно долго. Дружили и наши дети, будучи уже взрослыми почти.

Не стану отрицать, что, судя по всему, Андрей Николаев неглуп, небездарен, профессионально сведущ. В его пользу говорит и смешение трех разных кровей: русской — отца; армянской и еврейской — матери. Есть мнение, что получаются в результате одаренные, красивые дети. Андрей — тому подтверждение.

Все так. Но ведь и ему не пришлось, напрягаясь, совершенствуясь, преодолевать нужду и тщету, выбивая свою нишу в неприступной скале невозможных возможностей! Путевка в жизнь, как и другим вышеупомянутым “киндерам” высоких родителей, была как бы выписана должностью отца…

Детям “больших родителей”, кучно прорвавшимся в начале девяностых годов ушедшего века к халявным властным должностям при президенте с “твердым рукопожатием” и размягченным мозгом — повторюсь: неокоротной, безграничной власти, — довелось радостно воплотить в жизнь то, что некогда мечтательно обсуждалось в тусовках общавшихся домами отцов-начальников. Хапать на халяву, разрушать не жалея, наслаждаясь самой возможностью безоглядного, ненаказуемого разрушения того, что складывалось столетиями. Бесконтрольного присвоения всего, на что падал взгляд. Наименование гайдаровского “Выбора России” ныне расшифровывают остроумно: “Чтобы обогатиться и пограбить, мы выбрали Россию”… Смешно? Мне — нет.

Вот какие мысли и воспоминания вызвало у меня сегодня утром горькое сообщение радиостанции “Маяк”…

2. В тот день, девятого марта 2000 года, я вспомнила и другое событие, случившееся двадцатого ноября 1998 года. Как не вспомнить! Так же, ранним утром, по “Маяку” услыхала…

Записано у меня об этом вот что: “Проснулась я сегодня в пять утра, так и не заснула. Встав, включила радио: в Питере, в подъезде своего дома, убита Галина Старовойтова. Три пули в голову, еще сколько-то для верности. Тяжело ранен, но жив, надеются, что даст показания, ее помощник. Ехала она, имея при себе большие деньги, но не взяты, документы — тоже. Убийство политическое. Деньги она везла для избирательной кампании в Ленинградской области, где освободилось место губернатора…”.

И опять, как и вокруг гибели Артема: не скорбь, не сочувствие, не осмысление — нет ли в совершившемся, так сказать, конкретной, личной, твоей вины?..

Опять реклама, опять Гайдар, Чубайс, Шейнис, Юшенков и прочие соратники и друзья убитой: “Это макашевцы, коммунисты, она была им как кость в горле, демократическая общественность должна объединиться вокруг “Демократической России”, заменить ушедшую…”.

Довелось мне услышать и такое: “Вот это подарок съезду Компартии!..” (Тогда как раз проходил очередной съезд КПРФ). Я задавала говорившим вопрос: может ли смерть — пусть политического противника — стать подарком людям с нормальной психикой и не уголовным прошлым и настоящим? Ведь существуют и иные способы борьбы? В ответ мне лишь многозначительно улыбались…

Надо заметить, что когда Старовойтова впервые начала появляться на телеэкранах, ее новоявленная “подруга”, дама-писательница, рассказывала, захлебываясь от восторга предвкушения великой халявы “по знакомству”: “Галя Старовойтова мне говорит, что на трибуне она себя ощущает значительной личностью. Может на любую острую тему говорить с ходу, без написанного заранее! И я, знаешь, тоже с ее помощью полюбила давать интервью, выступать на телевидении!..” (Надо полагать, так же, без “заранее написанного” и ответственно осмысленного.)

Я помню, как, вернувшись из Грозного перед первой чеченской войной, куда Старовойтова ездила как “военный советник” президента Ельцина, она восхищенно в телеэкран восклицала: “Восточные мужчины такие галантные…”. Имея в виду, надо полагать, “галантность” генерала Дудаева… И более — никаких иных впечатлений…

А за несколько лет до этого “значительная личность” кричала с парламентской трибуны в Ереване: “Армяне! Карабах — ваш!” Восторженно откликнувшиеся на это “народные избранники” выдвинули Старовойтову депутатом в Москву, вершить судьбу уже не Армении и Карабаха — России…

Видела ли она, спустя недолго после собственных и иных подобных, с трибун, восклицаний, телевизионный репортаж из Карабаха?

…Из раскрытой двери военного вертолета черноволосый офицер достает еще не окоченевшее тело мертвого пятилетнего армянского мальчика, затем — тело мертвого азербайджанского, прижимается, рыдая, сначала к одной, потом к другой детской мертвой щеке, передает стоящему рядом офицеру, протягивает руки за следующим мертвым ребенком…

Более десяти лет назад увидела я эту сцену на телеэкране, она и по сей день у меня в глазах и сердце.

Видела ли Галя Старовойтова этот телерепортаж, осталась ли довольна результативностью своих выступлений с высокой трибуны? А затем — доставили ли ей радость и удовлетворение телерепортажи с чеченских полей сражений, была ли она горда, что русская, чеченская, иная ни в чем не повинная кровь льется и там по приказу галантного восточного генерала?..

Конечно: “De mortuis aut bene aut nihil” — “O мертвых — либо хорошо, либо никак”. Мертва Старовойтова, мертв Дудаев, мертвы многие, посеявшие ветер, перешедший в бурю, разметавшую Россию… Всё так. Они мертвы, хотя надеялись, что посеянный ими ветер, ураган обойдет их стороной, разметав, уничтожив, осиротив, обездолив других, многих. Однако их деяние бумерангом ударило и по ним. Увы, от этого не легче: совершенного не обратить, не воскресить тысяч невинно убиенных.

“Сеятели ветра” обычно возражают, что, мол, собственно, ныне ничего и не произошло из ряда вон выходящего: Россию всегда сотрясали бунты, революции, войны. Конечно, как и все прочие страны. Только прежде у войны, у революции был тыл, оставалось и так называемое “мирное население”, “простые люди”, кого воюющие стороны впрямую не трогали. Теперь нет тыла и нет ни у кого защиты. В дружном “советском прошлом” “уличных” политических убийств (не инициированных властью) практически не было. Ну а бытовых тяжких преступлений совершалось также неизмеримо меньше. В уголовном кодексе оставалась смертная казнь, приговоры приводились в исполнение… Да и не только поэтому.

Во время войны я училась в автозаводском техникуме при автозаводе имени Сталина. Начиная со второго семестра первого курса (это были 1942, 1943 годы) у нас проходили “производственные практики”. В механических, сборочных, термических цехах завода, продолжаясь по месяцу, а потом и по два. Обретя рабочее умение там, где нас ставили работать, мы, как и обычные кадровые рабочие, работали так же в три смены: дневную, вечернюю, ночную. ЗИС выпускал не только грузовики, но и оружие, рабочие руки были нужны, рабочих не хватало.

После ночной смены, чтобы не ждать трамвая, не мерзнуть на остановке — трамваи начинали ходить позже, — я шла пешком через всю темную ночную военную Москву. С окраины, с Автозаводской улицы — в центр, домой, на улицу Коминтерна, теперь вернувшую себе исконное название — Воздвиженка. К моему приходу отец успевал протопить буржуйку, вскипятить на ней чай и согреть нашу комнатушку. Уходил на работу. Вынеся жестокую череду крушений своей блистательной карьеры (но оставшись все же живым, свободным, хотя исключенным из партии), отец тогда уже работал на ЗИСе старшим инженером в техотделе. Потому, естественно, и я туда попала.