Михаил Лифшиц - Дневник Мариэтты Шагинян Страница 2

Ещё хуже обстоит дело с описанием процесса перегонки сланца на заводе Кохтла-Ярве. Специалисты найдут в этом описании много несообразностей. Не имея чести принадлежать к этой категории читателей, возьмём наиболее простые примеры.

"Часть сланца сжигается, - пишет автор, - даёт жар, и на этом жару без воздуха перерабатывается другая часть сланца". Даже из "Дневника" Мариэтты Шагинян видно, что в печи для перегонки сланца горит не сланец, а газ более низкого качества. Но не в этом дело. Автор утверждает, что такая комбинация горения и нагревания без Доступа воздуха на одном и том же материале составляет "остроумие и прелесть работы со сланцем". Почему же? Газовый завод, работающий на каменном угле, обнаружит такое же остроумие.

После сжигания сланца остаётся зола. Она может пойти на изготовление портланд-цемента. "Круговорот вещества", - восклицает Мариэтта Шагинян, нисколько не смущаясь тем, что её внуки-школьники будут обижены такой профанацией научных терминов. Процесс извлечения ценной смолы писательница называет "доением" газа. Но хуже всего она поступает с компрессорным цехом, хотя красота современной техники вызывает у неё чувство восторга.

"Компрессорный цех - просто красота, внушительная, захватывающая красота власти человека над силами природы, как в сказке о Сулеймане (Соломоне), загнавшем дэва (злого духа) в бутылку. Всё более и более сжимается страшная, расширяющаяся сила газа при помощи охлаждения, до тех пор, пока ёмкость его не уменьшится в пятьдесят раз, и тут он загоняется в трубу и под давлением течёт в Ленинград".

Расширяющаяся сила, ёмкость газа, сжатие его при помощи охлаждения. У Мариэтты Шагинян поразительное сочетание восторга с безразличием к тому, что она описывает.

Как-то неловко объяснять столь уважаемому автору, что бутылки, в которую Сулейман загнал злого духа, может иметь ёмкость, но газ имеет Только объём. А компрессор потому и называется компрессором, что он действует механически, в данном случае посредством движения поршней в цилиндрах. Охлаждение газа необходимо, так как при сжатии происходит нагревание, но это не значит, что сжатие газа совершается при помощи охлаждения. Во всяком случае, в компрессорном цехе это не так. Сначала сжатие, потом охлаждение.

"Я не упомянула еще,- продолжает свой рассказ Мариэтта Шагинян, множества попутных остроумных вещей, которые мы видели, переходя из цеха в цех. Например, в машинном зале, где всё светится чистотой и на каждом шагу вентиляция (вытяжная и нагнетательная), стоит в углу противопожарный кран, сделанный на самом заводе: он тушит огонь мылом. Дело в том, что здесь много масла, а этот горючий материал сразу вспыхивает. Мыльная пена (кран может выпустить её 40 000 литров) обволакивает каждую капельку масла, разобщая её от воздуха и от огня, и пожар затухает".

Само по себе тушение огня пеной давно известно в пожарном деле. Здесь нет никакой сенсаций. Разумеется, если бы на заводе в Кохтла-Ярве пену для тушения пожара получали из мыла, как при стирке белья, эта новость стоила бы особого сообщения. Но такую "остроумную вещь" ещё не придумали, а тушат огонь пеной, получаемой из особой смеси - пенообразователя. В состав этой смеси входит порошок, добываемый из мыльного корня. Как антонов огонь нельзя назвать пожаром, так мыльный корень не есть вовсе мыло. Это корень растения, и мыло из этого корня не растёт.

Продолжая разбор технических примеров, мы рискуем утомить читателя. Итак, оставим сланцы, Тем более, что никто не может требовать от Мариэтты Шагинян знания техники. При всей своей образованности она имеет право не знать, что такое компpeccop. Но как она не боится писать о том, чего не знает? А если необходимость заставляет её касаться технических вопросов, то почему бы ей не прибегнуть к доступным источникам для проверки своих представлений?

Повторяем еще раз - нам нечем похвастать перед Мариэттой Шагинян. Мы также не имеем отношения к технике и судим о недостатках её рассказа только на основании доступных источников. Однако доступные источники доступны каждому, и непонятно, почему такая простая мысль не пришла в голову самой писательнице. Мариэтта Шагинян отличается от Жюль Верна тем, что этот автор, сидя дома, в своей библиотеке, описывал многие страны и притом довольно точно, а Мариэтта Шагинян ездит, не щадя себя, но... "кто ей поверит, тот ошибётся".

Сделаем оговорку - речь идёт только о "Дневнике писателя". Перу Мариэтты Шагинян принадлежит много различных книг, и нам не приходит в голову оспаривать её большие заслуги перед советской литературой. Читая очерки Мариэтты Шагинян в газетах, мы не задумывались над тем, как работает автор. Очерки хороши, а до остального нам дела нет. Это сама писательница пожелала выставить напоказ тайны своей творческой лаборатории. Мало того, её "Дневник" издан в качестве практической школы мастерства. Автор отвечает на запросы молодых писателей, учит их великому искусству публицистики.

Известно, что победителей не судят, но если сами победители этого хотят, как быть? У нас нет претензий к очеркам Мариэтты Шагинян, и всё же метод их подготовки, отражённый в её "Дневнике", может вызвать серьёзное беспокойство. Читатель знает с детства, что решить задачу - ещё не всё. Нужно решить её правильным методом, ибо в методе заложена возможность тысячи других решений, правильных или неправильных, в зависимости от того, каков принятый метод. Всякий недостаток метода бросает тень и на само решение.

В "Дневнике писателя" недостатки метода эпохи Ренессанса выступают на каждом шагу. Вот писательница работает над очерком о Вяндраской опытной животноводческой станции. Очерк уже в редакции; и только здесь автор получает указание на статью бригадира той же станции Элизы Блумфельдт, недавно появившуюся в журнале. Прочитав эти страницы. Мариэтта Шагинян находит недостающее ей звено, "то, чего я не знала и о чём з статье не упомянула". Чего же не знала Мариэтта Шагинян после посещения Вяндраской опытной станции? Не знала она, при помощи каких приёмов ухода за животными на этой станции добиваются от каждой коровы по 6390 литров молока. Короче говоря, Мариэтта Шагинян не знала главного. К счастью, нашлись добрые люди в редакции и во-время указали автору доступные источники для проверки его впечатлений. В противном случае очерк мог появиться без "недостающего звена".

Давно известно, что не ошибается только тот, кто ничего не делает, а так как Мариэтта Шагинян очень деятельна, то ошибаться она, конечно, может. Нехорошо, что автор "Дневника писателя" настаивает на этом праве и даже слегка рисуется своей беспечностью перед молодыми публицистами.

Описывая красоту эстонской природы в августе, Мариэтта Шагинян не преминула сообщить о "голубых коврах цветущего можжевельника". Работница Тартуского архива поправила автора: дело в том, что можжевельник цветёт ранним летом и притом в лесах, а так как он довольно высок, то его кусты не могут создать впечатление стелющегося ковра. Ну что ж, исправили можжевельник на вереск. Очерк пошёл в редакцию газеты, но здесь литературный секретарь объясняет писательнице, что вереск никогда не цветёт голубыми цветами. Пришлось переделать голубое на розовое.

Не правда ли, загадочная история? Какого же цвета были те цветы, которые своими глазами видела Мариэтта Шагинян в Эстонии? Да были ли вообще цветы, может быть и цветов-то не было? Сама писательница объясняет это недоразумение следующим образом: "Я так была загипнотизирована собственным убеждением, что вижу можжевельник, что просто не увидела действительного цвета, временно на него ослепла". Удивительный, ещё не описанный в научной литературе случай! По мнению Мариэтты Шагинян, "в профессии газетчика часто случается такая утеря непосредственности", или иначе: "Смотрю и глазам своим не верю".

Здесь автор начинает учить молодых людей и учит их неправильно. Хорошо, что писательница сама рассказывает о своих грехах, но нельзя согласиться с её желанием сделать эти грехи профессиональной особенностью газетных работников. Читатель должен быть уверен в глазах газетчика. Если не было цветов и музыки - не пишите, что они были.

Мариэтта Шагинян объясняет молодым публицистам, что не следует обижаться на исправления, которые вносятся в рукопись при подготовке её к печати. Она картинно описывает свои собственные мытарства на разных этажах редакционного здания. Да, обижаться, конечно, не следует. Но почему бы не сделать другой вывод, ещё более полезный для молодых авторов: никогда не пишите своих очерков наспех, не допускайте "утери непосредственности" во время поисков материала, проверяйте свои слова и заключения, не полагаясь на то, что вашу рукопись исправят в редакции.

Если в редакции исправили заблуждения автора - это хорошо, как же иначе? Но ещё лучше, если автор с самого начала заботится о том, чтобы его не нужно было исправлять. Вы скажете, что стремление к идеалу не гарантирует от ошибок. Хорошо, так стремитесь, по крайней мере, к этому идеалу, не оставляйте заранее места для редакционной "работы с автором". Это не наша забота - место всегда найдётся. Рассуждать на тему о неизбежности редакционных переделок - значит портить литературу. Автор, который знает, что его всё равно будут подвергать рубке лозы, не станет писать хорошо. Редактор, который знает, что автор всегда приносит сырой материал, не будет уважать чужую мысль и язык. Все будут правы, но в результате получится не литературное произведение, а нечто совершенно особое, новая разновидность письменности, словом, то, что называют писаниной.