Григорий Гольденцвайг - Клуб, которого не было Страница 2

Десять лет назад я бы сошел с ума от счастья, если бы он мне предложил отвечать на телефонные звонки.

Наташе я вынес мозг – по деньгам не кинут? Не рискованно? Серьезно? Наташа хмыкнула и с неподдельным задором продолжила: «Клубный бизнес – помойка. Всегда и при любой погоде. Но тебе будет интересно. Смотри, как знаешь».

– Про белую зарплату я поговорю, – чешет подбородок Игорь. – Ну и трудовую можно положить.

Это аттракцион неслыханной щедрости – или обычный блеф: количество туго стянутых резинкой денежных котлет, только на моих – посторонних – глазах передававшихся в грязных арт-директорских закутках по всей Москве, от «Дягилева» до «Китайского летчика», доходчиво свидетельствует: белого в этом виде искусства нет ничего.

В трудовой решаем записать «арт-директор». Клуб будет Лучшим Музыкальным. Иначе зачем он нужен. И пятьсот долларов еще прибавить. Для моральной компенсации за отсутствие на новом месте балкона над «Пушкиным».

– А это ничего, что так? – показывает Игорь на приоткрытую дверь, ведущую к секретарям.

– На этом этаже, думаю, ничего, – серьезно отвечаю я.

Секретари стукнут наверх через пять минут. Мне наплевать. Я распечатываю пачку новых визиток, снимаю защитный оттиск и ковыряю визиткой в зубах.

Бред, безумие, маразм.

Армия курьеров, ассистентов, IT, автоответчик на двух языках, высокоскоростной интернет, письма из Пенсионного фонда раз в год со свидетельством о сэкономленном в пользу пенсии и куда-то там еще – вот это вот менять на пентиум из детства, факс (не работает) и шатающийся стул в сарае у Курского вокзала? Понятно бы – на хижину в Гоа или на нелегальный труд в пятой зоне Лондона, но как же, как же так? Там у входа в сарай – пардон, в офис, – прямо и налево, тетка с пучком сидит, крутит диск телефона и вопит в трубку: «Корейку, корейку мне привези!» Там секретарши по блютусу друг другу шутки из Comedy Club скидывают. Это ужас просто: в деревню, к тетке, в глушь, в Саратов – что там с кандидатской и пятью (ОК, четырьмя) языками делать? Спасибо говорить, когда бухгалтерша в люрексе похвалит шарфик по-лосатенький (Paul Smith, мама, премного благодарен), а путь к столу через бухгалтершу лежит, иначе никак – тесно?

Не заставляет никто, слава богу, – бочком-бочком можно дальше бюджеты клепать и восстанавливаться по пятницам в кресле 2IF, а там, глядишь, и хуйня в регионы сама потечет, ассистент персональный, и на стоимость такси не надо внимания обращать. Ужас что такое этот study visit – мне от этого рабочего места дурно заранее, в голове больше ничего не укладывается. Главное – не выдавать друзьям подробностей и родителям – ни-ни: съедят.

Если и есть на свете граждане, которых бог целует в макушку, то создателей Курского вокзала – страшно подумать, куда поцеловали. Грязь, бомжей, спертый, с неизменной нотой перегара воздух сюда будто каждую ночь подвозят спецэшелоном, в интервале между поездами из Луганска и Донецка, строго по расписанию. Эскалаторы, прогнившие еще во времена моего детства, лабиринт переходов и проходов к поездам через палатки с дошираком, кассетными магнитофонами и плюшевыми зайцами, печать проказы на разваливающемся, давно не мытом теле – никто не помнит другого Курского; и, пожалуй, единственная вставная челюсть, которая ему к лицу, – пластмассовый «Атриум» с кафе, зеленью, манящими стеклянными дверями. «Атриум», заслонивший вокзал от чувствительного местного населения своей сплошной, непробиваемой задницей. Вид на задницу с парадного входа Курского – крайне убедителен. Даже самый толстокожий житель Луганска смекнет: не ждала и не скучала столица. Родина-мать зовет: вон отсюда, быстрее, в прекрасную столичную даль, по засоренному кишечнику подземных переходов, минуя пузатых таксистов, примагничивающихся к каждому обшарпанному чемодану, мимо сколоченных по принципу зимбабвийской хибары камер хранения, сточных канав, где, свесив головы в ручейки мочи, спят местные, мимо усатых продавщиц чулок в туго намотанных на лоб черных платках. Мимо худосочных скинов, крутобедрых африканок из соседней общаги с электрошоком в сумочке, блохастых псов, привязанных к табличкам «Помогите на приют», прирабатывающих студентов из Серпухова в свалявшихся свитерах, ноющиих на двух аккордах и четырех струнах по мотивам группы «ЧайФ» (их хочется выключить первыми и не из жалости). Мимо. Мимо.

Переход выложен плиткой. Странное дело – плитка, во всем мире олицетворяющая безупречный, скучный орднунг, в здешних переходах лежит неизменно криво, по углам оббивается еще до рождения и с удивительной скоростью приобретает цвет заветренных экскрементов на собачьей площадке.

Из перехода прямо и налево – там и будет Лучший Клуб.

Сижу по-турецки на диване в спальне. Две свечки. Йене Лекман под скрипки курлычет про холодную шведскую зиму. Тверская бухтит, приглушенная балконной дверью. Обзваниваю телефонную книжку – советуюсь, нащупываю, пытаюсь думать.

– В такой географии, – отрезает Антон Кубиков, – сделать ничего нельзя, дальше и говорить нечего.

– Ну а лофт Симачева как же, а «Газгольдер» вот только открылся – это ведь там же? – неуверенно парирую я. Про бюджетный центр приема бездомных, ряд торговых палаток с крысами, ликеро-водочный завод по соседству в этот момент стараюсь не вспоминать.

– Люди, которые ездят в «Газгольдер» и к Симачеву, – спокойно объясняет Кубиков, – не из этой реальности. Они вообще не знают, где метро находится. Мир видят из окна машины – затонированного. Не получится в этих краях ничего путного, дальше и говорить нечего.

В Театр Гоголя заходили поезда. До театра здесь было депо. Угрюмая поваленная колба последовательно рассечена на сцену, партер, амфитеатр – что, по всеобщему мнению, пустуют не первое десятилетие. По всеобщему – потому как никто из моих знакомых театралов в Театре Гоголя не бывал и двойку за посещаемость ему ставят заочно. А я не театрал – я просто не знаю. Макабрическая дива Диаманда Галас как-то отменила здесь концерт за три часа до начала – якобы рояль не понравился. Обстановка провоцирует на деструктивные решения. По похоронному настроению, по пролетарской безнадеге – Театру Гоголя в Глазго бы находиться. Над главным входом – вентиляционная труба, на ней рекламный плакат-растяжка (самозахват – никто больше не позарится на рекламу в такой дыре): «Последние». Дают Горького.

Игорь одной рукой придерживает дверь, другой – здоровается с охранником. Наша дверь – дешевый ДСП со стеклянными перегородками, как в провинциальном мебельном, – справа от главной. Театр сдает в аренду репетиционные залы. Здесь погорел не один клуб, я был тому летописцем, как и каждому клубу в городе, и маршрут внутри владения помню. От входа наверх – унылое кафе, выкрашенное в цвет болотной тины, прямо и вглубь ведет коридор-змея, увешанный фото Бон Джови, Ван Халена и Jackson 5 в пыльных рамочках. Где-то там, через три десятка метров, коридор кончится и мрачнейшая лестница поползет наверх, к бильярду, караоке, шатающимся столам и мусорным мешкам, которые для ускорения процесса добросовестные уборщицы ставят у входа в зал.

Залов два: человек на двести и еще один – на семьсот. Того, что на семьсот, объясняет Игорь, по технической документации в природе не существует. Точных размеров его никто не знает, кем и когда построен – бог весть. В центре его стягивают со всех сторон, как песочные часы, нависающая притолока и будки звукосветодеятелей – ломать это хозяйство ни в коем случае нельзя, так как где-то там несущая конструкция, ну а где – да-да, бог весть.

– А что здесь раньше было? – спрашиваю у охранника.

– Клуб, – охранник недоуменно морщит лоб.

– Нет, а до клуба?

– Другой клуб.

– Ну, в смысле, до клубов, до театра?

– Я-то почем знаю, – бурчит охранник. И, подумав, добавляет: – Старший говорил, пыточные НКВД были. Там до сих пор на камерах слежения белые тени по пустому залу бегают.

Официантка Лена, высокая, статная брюнетка, элегантна, чуть раскоса – это добавляет ей шарма. Что она делает в пустом зале двенадцать часов кряду каждый день – теряюсь в догадках. Лена, как и почти все нанятые предыдущим руководством, ездит на работу на электричке: откуда-нибудь из Щербинки, с Силикатной или Колхозной – что там еще есть на этой ветке. Чай в пивной кружке приносит с завидным энтузиазмом. Я единственный, хотя и бесплатный клиент. Чай в пивных кружках я подсмотрел в «FAQ-кафе, дезорганизованном веб-дизайнерском заведении в двух шагах от Тверской. Лед в кипяток попросил Лену добавлять сам. Лена пробралась в бар, кинула в кружку палочку корицы, отрезала ломтик лимона, ломтик яблока, добавила мяты – теперь я от нее с этим чаем так быстро не уйду.

В сумеречном ноябрьском полумраке стоит в пробке весь город. Даром что мы рукой подать от Садового – под нашими окнами никого. Не страшно. Готов поспорить: через два месяца разборчивый ночной житель выучит сюда дорогу. Зря я, что ли, год от года на чужих ошибках учился и чужие клубы хоронил.