Р Райт-Ковалева - Канарейка в шахте, или мой друг Курт Воннегут Страница 2

Вот что он пишет в предисловии к книге "Завтрак для чемпионов":

"Эта книга - мой подарок самому себе к пятидесятилетию, и мне кажется, что я поднялся на гребень крыши и теперь должен его перейти... Думается мне, что я пытаюсь выкинуть из головы всю ту рухлядь, которая в ней за это время накопилась... Хочется, чтобы голова стала пустой и ясной, как в тот день, пятьдесят лет назад, когда я появился на этой сильно поврежденной планете..."

"Другие люди набили мне голову всякой всячиной, и одно никак не вяжется с другим, многое и бесполезно и безобразно, разные понятия противоречат не только друг другу, но и всей той жизни, которая идет вне меня, вне моей головы".

"Нет у меня культуры, нет человечной гармонии в моих мыслях. А я не могу больше жить без культуры..."

"Значит, эта книга будет похожа на дорожку, усыпанную всяким хламом, мусором, который я бросаю через плечо, путешествуя на "машине времени" назад, до дня своего рождения - 11 ноября 1922 года..."

"Одиннадцатое ноября... В 1918 году именно в этот день - одиннадцатый день одиннадцатого месяца - настала минута - одиннадцатая минута одиннадцатого часа, - которая для людей всех национальностей, сражавшихся в первой мировой войне, была объявлена м_и_н_у_т_о_й м_о_л_ч_а_н_и_я". Миллионы миллионов перестали убивать друг друга. Этот день назвали ДНЕМ ПЕРЕМИРИЯ.

"День перемирия" потом переименовали в "День ветеранов". День перемирия для меня - священный день, а День ветеранов - нет. Поэтому я выкину из головы День ветеранов и оставлю День перемирия. Не хочу выбрасывать то, что священно...

Что же еще свято?

"Ромео и Джульетта", например. И вся музыка... "

Мне кажется, что трудно найти более точное и краткое определение настоящих ценностей, чем это сделал Воннегут в одном из своих предисловий...

В конце 1976 года вышел новый роман Воннегута "Балаган, или Конец одиночеству". Вот что писал о нем один из лучших наших американистов, литературный критик Алексей Зверев:

"Это очень грустная книга, в ней описано физическое умирание планеты, так и не сумевшей обуздать манию технократической рационализации, которая поставила мир перед фактом неостановимой катастрофы. Из всех фантазий Воннегута "Балаган" - самая горькая, самая жестокая.

И все-таки даже в ней нет беспросветного пессимизма и однозначно негативного восприятия перспектив "прогресса". Такая позиция всегда оставалась чужеродной художественному мышлению Воннегута. В каждой его книге есть и "другая возможность". Нереализованная возможность подлинно человечного мира, в фундаменте которого лежит старый, но не стареющий гуманистический идеал.

Найдется эта, если вспомнить Толстого, "зеленая палочка" и в "Балагане". Герой книги придумал всемирную конституцию, в которой принцип общественной иерархии заменен принципом большой человеческой семьи. Каждый при рождении получает дополнительное имя - название камня, цветка, птицы - и становится братом всех людей с тем же именем, какое бы положение в обществе они не занимали и каких бы взглядов ни придерживались. И тогда каждый может сказать: "Конец одиночеству!"

Какая простая и до чего же неосуществимая идея! Конечно, и Воннегуту ясна ее наивность. Но самая мысль, что человечество как единая семья (не как толпа одиноких) способно противостоять столь сильным в современном мире тенденциям самоизоляции и саморазрушения, - мысль высокая, принадлежащая искусству истинного гуманизма".

Книга эта сейчас у меня в работе. И снова Воннегут, в предисловии к ней, разговаривает с читателем доверительно и просто, как со старым другом, - о себе, о своей семье, о том, как он воспринимает жизнь. Вот это предисловие, с некоторыми сокращениями:

"Вероятно, мне никогда не написать более автобиографическую книгу, чем эта повесть. Я назвал ее "Балаган", потому что ее поэтический жанр - комедия положений, как балаганные кинобуффонады минувших лет, особенно комедии с участием Лоурела и Харди, которые я просто обожал в детстве.

Прелесть героев этих фильмов - Лоурела и Харди - заключалась в том, что они оба умели выпутываться из любых испытаний. Они всегда честно тягались с Судьбой, и потому были удивительно милыми и невероятно смешными.

Любовь в этих фильмах почти не играла роли. Правда, там были всякие сюжетные повороты, например, свадьбы, но это дело другое. Это было просто еще одно испытание, из которого надо было выпутаться как можно лучше, как можно смешнее.

Так что не о любви речь. И, может быть, потому, что в детстве, во время Великой депрессии, я упивался этими кинокомедиями, я теперь могу рассуждать о жизни, вовсе не упоминая о любви.

По-моему, это не самое важное.

Что же тогда важно?

Честно тягаться с Судьбой.

В любви у меня есть некоторый опыт, по крайней мере я так думаю, хотя те чувства, которые мне были больше всего по душе, я назвал бы просто "хорошее отношение". Я к кому-нибудь хорошо относился, иногда недолго, а иногда и очень-очень долго, и тот человек тоже ко мне относился хорошо.

Любовь тут могла быть и ни при чем.

Кстати, никак не могу разобраться, одинаковое ли это чувство - моя любовь к людям и моя любовь к собакам...

Любовь приходит сама. По-моему, глупо искать ее. И мне иногда сдается, что любовь даже может стать отравой...

Хотелось бы, чтобы люди, которым как будто положено любить друг друга, говорили бы во время ссор: "Прошу тебя, люби меня поменьше, но относись ко мне получше".

Дольше всех в жизни, безусловно, ко мне хорошо относился мой старший брат, мой единственный брат Бернард. Он по-прежнему занимается изучением атмосферных явлений. Вдовец, растит совершенно самостоятельно двух маленьких сыновей. Воспитывает их прекрасно. Кроме того, у него есть еще три взрослых сына.

От рождения природа наделила нас совершенно разными интеллектами. Бернард никогда бы не мог стать писателем. Я никогда не мог бы стать ученым. И так как наши разные интеллекты нас кормят, то мы привыкли считать их какими-то хитрыми машинками, существующими отдельно от нашего самосознания, нашего внутреннего "я". По складу своего характера мы с братом любим те же шутки, тот же юмор - например, Марка Твена и старые кинокомедии.

Одно время Бернард работал в исследовательской лаборатории компании "Дженерал электрик" в Шенектеди, штат Нью-Йорк. Там он и открыл, что йодистое серебро может вызвать снег или дождь из некоторых облаков. В его лаборатории царил такой чудовищный хаос, что неосторожного посетителя там подстерегали тысячи смертей.

Инспектор техники безопасности при "Дженерал электрик" чуть в обморок не хлопнулся, увидев эти джунгли, где было полным-полно скрытых ловушек и смертоносных капканов. Он стал ругательски ругать моего брата. Брат постучал себя пальцем по лбу и сказал: "По-вашему, в моей лаборатории хаос? Вы посмотрели бы что делается вот тут!"

Раз я сказал брату, что только возьмусь мастерить что-нибудь по дому, как обнаруживаю: все инструменты уже куда-то запропастились, и работу никак не кончить.

- Везет тебе, - ответил он. - А я всегда теряю именно то, над чем работаю.

Однако благодаря тем интеллектам, какими наделила нас природа от рождения (хотя в них и царит такой хаос), мы с Бернардом принадлежим к огромным искусственным семьям, так что у нас есть родственники во всем мире.

Бернард - брат всех ученых. Я - брат всех писателей на свете. Нам это очень занятно и утешительно. И очень приятно.

Тут нам повезло, потому что каждому человеку нужна большая родня, чтобы можно было давать людям и получать от них не обязательно любовь, а просто, если понадобится, обыкновенную доброту.

В детстве, когда мы росли в Индианаполисе, штат Индиана, нам казалось, что у нас всегда будет большая семья, много настоящих близких родичей. Ведь наши деды и родители выросли там - с кучей братьев, сестер, кузенов, тетушек и дядюшек. Да, и все эти родственники были люди культурные, добрые, удачливые и так красиво говорили по-английски и по-немецки. Мой прадед был выходцем из маленького немецкого городка, возле которого протекает речушка Воине - отсюда и наша странная фамилия.

В молодости мои родичи могли шататься по белу свету, и часто с ними случались удивительные приключения. Но раньше или позже их начинали звать домой, в Индианаполис, - пора было вернуться, остепениться. Они безоговорочно подчинялись, потому что дома их ждала большая родня.

Им, конечно, доставалось в наследство много хорошего - солидные профессии, комфортабельные дома, преданные слуги, все растущие груды столового серебра, посуды, хрусталя, устойчивая деловая репутация, дачи на озере Максинкукки: там, на восточном берегу, мое семейство когда-то владело целым дачным поселком.

Но вся радость семейной жизни была, по-моему, вконец разрушена неприязнью ко всему германскому во время первой мировой войны. Детей в нашей семье перестали обучать немецкому языку, немецкой музыке и литературе. Моего брата и меня с сестрой воспитывали так, будто Германия была нам такой же чужой страной, как, скажем, Парагвай.