Вера Котелевская - Статьи, эссе, интервью Страница 2

В поиске бесконечно ускользающей правды себя-как-Другого Янн-художник делает несколько шагов назад: он обращает взгляд к ранним романтикам, к философско-аллегорической поэзии XVIII века и дальше — к искусству барокко, где отчаяние соседствует с высочайшим напряжением богоискательства. К Гильгамешу и Энкиду. К античным мистериям. К культу животных и мертвых. Зеркальные искривления «двойников» оказываются правдивее миметических копий, мифическое тождество — линейных конструкций христианства и историографии. На Борнхольме Янн пишет дневник, однако параллельный труд — записки, создаваемые его двойником Густавом Аниасом Хорном, — по сути, представляет собой космологический роман, в котором предпринята попытка найти место художника в универсуме и показать, в каких сомнениях и как рождается язык искусства вот здесь, «голым человеком на голой земле».

Этот предварительный эскиз позволяет вернуться к той модели романа, которая пережила времена расцвета, культа и, под пером постмодернистов, пародийного развенчания и пастиширования, прежде чем один из его ярчайших образцов «заговорил» наконец по-русски. Т. А. Баскаковой сегодня переведены основные произведения Янна — романы, рассказы, пьесы, эссе, — благодаря чему русскоязычный читатель может воссоздать относительно цельную картину его творчества[5]. Не охваченными остались лишь роман «Перрудья» и «Эпилог» к «Реке без берегов» — фрагментарный текст, выламывающийся за рамки полифоничной, но эпически завершенной трилогии и представляющий собой, по сути, отдельное произведение. Кроме того, переводчиком создан историко-литературный аппарат — все публикации снабжены комментариями, статьями, справками. Необычность художественной концепции Янна действительно нуждается в объяснительном слове (о ее трактовке Т. А. Баскаковой речь еще пойдет ниже).

Можно быть читателем-пуристом: забыть о биографическом авторе и погрузиться в Текст. Тогда «Река без берегов» предстанет с максимальной мерой остранения. Возможно, это самый аутентичный (для читающего) ключ к роману. Мир и язык трилогии необычны, но не той игровой эквилибристикой, которая есть у Джойса или позднего Набокова (или — у раннего Янна-экспрессиониста). Странен ракурс. Чаще всего Янн создает не образы, а скрупулезные описания или драматические «прения», затопляемые тут же абстрактной рефлексией. Одно из характерных — длинная медицинская сцена обмена кровью между Густавом Аниасом Хорном и Альфредом Тутайном. «Тотальное притязание любви» заходит так далеко, что любящим недостаточно соединить судьбы, оторваться от родины и родителей, игнорировать суетную деловитость века. Рискованный опыт обмена кровью ведет к болезни Тутайна и заканчивается в итоге его смертью. Но в ритуализованном мире Янна смерть и воскресение соседствуют.

«Деревянный корабль» — первая часть трилогии, в которой сразу задается энигматический тон. Без знания целого все рассказанное предстает как притча о непознаваемости бытия: архаизация пространства (сделанный по старинным чертежам деревянный корабль), присутствие мортальной топики (ящики, похожие на гробы, в трюме); бесследное исчезновение дочери капитана; призрак, блуждающий по кораблю (или — в воображении Густава); сближение Густава, «слепого пассажира» (жениха пропавшей Эллены), с матросом Тутайном; накал страстей среди членов команды, встревоженных неясным предназначением груза и атмосферой беды, — бунт — катастрофа. Корабль тонет: взявшись исследовать переборки трюма с таинственными ящиками, Густав по ошибке пробивает деревянную обшивку (уже здесь — мотив «искривления» путей (само)познания). Однако экипаж чудесным образом спасается: на подмогу приходит неизвестно откуда взявшееся судно. Напряженно ожидаемых «потому что» автор в финале не выдает.

По структуре и темпу повествования «Деревянный корабль» схож с новеллой. Возможно, прообраз возник уже в ранней новелле о кораблекрушении — с Рильке на борту и со спасшимся автобиографическим героем. Автор «Записок Мальте Лауридса Бригге», так потрясших Янна в юности, помещен в пространство действительно пережитой Янном катастрофы — словно приглашен в свидетели, а может быть, и в воображаемые братья по авантюре: ведь Янну свойственно сближать тех, кто разделен обстоятельствами, но един внутренним родством. В двух последующих томах трилогии ни лаконизма, ни стремительности уже не будет. Напротив, календарно-обрядовый цикл, с ноября по ноябрь, в который вписан последний год Густава Аниаса (Роберта) Хорна[6], выжившего после кораблекрушения, разворачивается с поистине эпическими ретардациями, с методичностью самоотчета.

Первая часть трилогии не только оставляет читателя с нерешенными вопросами. Она еще и учит янновскому нелинейному мышлению — мифогенному, музыкально-циклическому. В «Деревянном корабле» запускается возвратно-челночное движение тем и вариаций. С полифоническим упрямством авторское воображение кружит вокруг нескольких ключевых тем, персонажей, событий-воспоминаний. Так, тревожным стуком в дверь и выкриком обозначена тема Тутайна. Архесобытием становится гибель невесты Эллены как жертвоприношение невинной: символическое повторение этого мотива с новыми обертонами будет обыграно в истории затонувшего Аугустуса, в судьбе негритянки Эгеди. Быть может, музыкальная рифма ему — и трагический исход детского поцелуя, сорванного с губ соседской девочки, о котором мучительно вспоминает 49-летний Аниас: поцелуй принесет смерть, уверяют товарищи, и девочка действительно скоропостижно умирает от болезни. То, что в логике позитивиста — совпадение, для поэта янновского склада — тождество. Любовь — это преступление. За доверие и вспыхнувшую на короткое время любовь к Аяксу поплатится впоследствии сам Густав: сюжет трилогии завершается его погребением, которое, согласно шокирующему завещанию, будет выполнено подобно языческому обряду (Густава вместе с любимой лошадью Илок и псом хоронят в каменном колодце, когда-то выдолбленном в каменистой местности для захоронения Тутайна). В финале романа повествование возвращается к абстрактному третьему лицу (как в «Деревянном корабле»), а замыкает трилогию «заверенная копия протокола» о смерти и погребении Густава Аниаса Роберта Хорна и его завещание. Судебная топика организует ключевые моменты сюжета.

Появляется в «Деревянном корабле» и персонаж-антагонист — тот, кто олицетворяет больную совесть Густава, Противник, провоцирующий защищаться и отстаивать свою жизненную правду. Образные воплощения его будут варьироваться в разных частях трилогии: суперкарго, матрос, которого повстречает Густав на 49-м году жизни (пролог «Свидетельства»), Аякс фон Ухри. Другой ключевой образ — ящик-гроб. Тема погребения сопровождает все повествование: воспоминания Густава из детства, ритуальное погребение Аугустуса вместе с мертвой дочерью врача, погребение Тутайна в металлическом саркофаге и затем захоронение его в море, явление Аякса, похожего на живого мертвеца (маска из белил и золота). Янн, не верящий христианским посулам о воскресении после смерти, не может примириться с конечностью человеческого существа, он рассказывает о попытках (тщетных, увы) своего героя заговорить, обмануть время, фетишизировать умерших.

Итак, сюжетом управляют не причина и следствие, а тождество-различие. По этой мифо-логике смысл «Деревянного корабля» почти прозрачен. Это экспозиция произведения, главная тема которого парадоксальна: любовь есть преступление, за которое человек расплачивается, но в котором он не виновен. Густав «слишком мало любил Эллену»: не удержал. Гибель ее от рук будущего возлюбленного Густава (Тутайна) оправдана в логике мифа: прежнее должно погибнуть, чтобы родилось новое. Принять, возлюбить убийцу своего прошлого (Эллены) — значит приобщиться к преступлению, которое есть не что иное, как любовь, требующая всего человека во имя новой целостности. Такова, как видится, трактовка «авантюры» по Янну, создаваемая необычной логикой его романа.

Неоднократно звучит мысль об «искривленном» жизненном пути («der krumme Verlauf meines Lebensweges»[7]), а для передачи мысли об исправлении, переустройстве души используется глагол «richten», который переводится в романе — удачно, на наш взгляд — его медицинским эквивалентом «выправить» (например, вывихнутый сустав): «душа будет выправлена» (gerichtet werden wird). Изначальную чистоту, в которую верит Янн, искажают не только цивилизация, но и, как ни парадоксально, «неоседланные желания». «Есть что-то такое в структуре чувственного восприятия, из-за чего оно отвергает все прямолинейное», — заключает рассказчик. Трилогия предлагает истории «искривления» рациональной картины мира, постичь причины которой стремится, но до конца так и не может герой-художник.