Лариса Богораз - Нравственное сопротивление Страница 2

"В прошлом году правозащитник, народный депутат РСФСР Сергей Ковалев ездил в Чистополь, в тюрьму, где совсем недавно сидел, с комиссией Верховного Совета. Он позвонил мне оттуда, из Чистополя. И сказал: знаешь, а эти люди, надзиратели, они очень разные, и степень их вины разная. Он и прежде это знал, но еще раз убедился, вернувшись туда с комиссией".

"Моя мачеха (она тоже была репрессирована) принадлежала к старинному дворянскому роду Олсуфьевых. Ей было четырнадцать лет, когда началась революция. Но она помнила, знала всю историю своей семьи, своего рода. Эта история потом стала и частью истории моей жизни.

Мою мачеху звали Ольга Григорьевна. Ее литературный псевдоним - Алла Зимина. После лагеря она стала поэтессой. Написала много стихов и песен. Исполняла их под гитару. Когда я была на открытии памятника - камня из Соловков, я подумала, что многие песни Ольги Григорьевны были бы уместны там. Например: "Закрытый от мира нахмуренный рудник, не ты ли учил нас романтике буден, чтоб сердце отдали не злобе и мести, а дружбе высокой и рыцарской чести".

Человек с лицом и голосом перестает быть человеком толпы.

В толпе всякий - часть. Фрагмент. И только личность - не часть. Личность - не часть толпы, общества, мира. Личность - целое. Не минимум максимум.

Только личность обладает "мужеством невозможного".

...Лариса Иосифовна показывает мне фотографии Анатолия Тихоновича Марченко.

Красивое лицо. Прекрасное.

Он умер в тюрьме. Умер мученической смертью. Держал голодовку четыре месяца - с августа по ноябрь восемьдесят шестого года. Он выдвинул требование, которое по тем временам казалось совершенно нереальным: освободить всех политических заключенных! Когда человек в тюрьме идет на голодовку, он должен заявлять какое-то выполнимое требование. Например, чтобы ему предоставили свидание. А требование - "освободить всех политических заключенных" не могло быть выполнимо. Так считали все, и Лариса Иосифовна тоже.

Как же мог Марченко решиться на такое?

"Он, видимо, почувствовал, что наступило время, когда это требование реально. У него была поразительная политическая интуиция. Понимаете, человек почти всю жизнь свою прожил в тюрьме. Это много значит. Я на себе почувствовала, когда была, в Лефортове. Я до этого с трудом газеты читала. Я их - газеты - не понимала. А в тюрьме я научилась понимать как бы второй текст в газетах, то, о чем там умалчивалось. Так и Анатолий. Будучи оторванным от действительности, он понимал ее, чувствовал лучше, глубже многих".

За две недели до смерти Анатолий Марченко, видимо, получил неоспоримые доказательства, что из лагерей и тюрем освобождены все женщины политические заключенные, освобожден (но выслан из страны) был также правозащитник Юрий Орлов и другие.

Однажды он ей сказал: "Если бы я сейчас сидел, я бы потребовал присоединить к моему сроку срок всех женщин - политических заключенных в нашей стране". Так просто сказал, тихо, но с твердостью необычайной. И не забыл об этом, оказавшись в тюрьме.

В декабре семьдесят первого она освободилась из ссылки. В семьдесят третьем у них родился Павел. В семьдесят пятом Анатолия Марченко арестовали и отправили в ее же ссылку: поселок Чуна Иркутской области. Она с маленьким Павлом поехала за ним.

Четыре года они провели вместе в ссылке. Это было самое счастливое их время. И самое спокойное.

Вначале он работал столяром на том же домостроительном комбинате, где и она в свою ссылку. Но потом он написал письмо в газету "Труд" об авралах на комбинате, и его уволили. Тогда он нашел себе три работы сразу: стал кочегаром, сторожем и дворником. Он любую работу неизменно делал хорошо. Плохо не мог работать, даже если бы и захотел.

К Павлику он относился, как любящая заботливая мать.

Она могла уезжать на месяц, полтора в Москву и совершенно спокойно оставлять на него, работающего, трехлетнего сына. В Москве у нее были дела - самиздатовский исторический сборник "Память". Вообще-то он не любил, когда она отрывалась от дома, но ради "Памяти" отпускал ее. Она возвращалась в Чуну и заставала в доме полный порядок. Ребенок спокоен, улыбчив, сыт. Все рубашки детские выстираны, выглажены.

Перед последним своим арестом он задумал построить дом под Александровом. И очень спешил. ("Как бы предчувствовал арест - и хотел успеть. Сам из себя последние силы гнал, строил, строил. Большой должен был быть дом. Здесь, говорил, будем мы жить, твои родители, мои родители. Друзья наши приедут. Всем места хватит".)

Дом подвели под крышу, уже была посажена у дома черноплодная рябина...

В восемьдесят первом году Анатолия Тихоновича Марченко арестовали.

В декабре восемьдесят шестого он умер в тюрьме. Не умер, конечно погиб.

А дом под Александровом после ареста Марченко разрушили. Сейчас там одни развалины.

Дом стоял крепко, и разломать его было непросто, поэтому, как рассказывали местные жители, чтобы разрушить этот дом, его взрывали.

Зачем?

"Из чистой злобности, - сказала мне Лариса Иосифовна устало, - из чистой злобности".

Дома нет, а черноплодная рябина разрослась.

Павел поступил в прошлом году в историко-архивный институт.

...В КГБ не однажды уговаривали Ларису Иосифовну уехать из страны. И Анатолию Тихоновичу Марченко говорили: вам здесь не нравится - так уезжайте. А он им отвечал: мне здесь вы не нравитесь, все здесь мне нравится, а вы не нравитесь, вот вы и уезжайте.

...Сыну Ларисы Богораз и Юлия Даниэля Александру Даниэлю в шестьдесят восьмом году было семнадцать лет. Вскоре после ареста Ларисы Иосифовны Александр женился. На свадьбе ему говорили: Сань, у тебя есть посаженый отец и посаженая мать. В свадебное путешествие Александр с женой поехали в п. Чуна Иркутской области, проведывать "посаженную мать".

В Тартуский университет на физико-математический факультет Александра Даниэля не приняли. Хотя он вступительные экзамены летом шестьдесят восьмого года сдал лучше всех.

Потомственный диссидент Александр Даниэль, конечно, был "отчетливо лишний".

Александр поступил в математический техникум. Потом закончил московский пединститут. Участвовал в издании самиздатовских сборников "Память" и "Хроника". Арестам не подвергался. Но угрожали арестом постоянно.

Сегодня Александр Даниэль - член рабочей коллегии общества "Мемориал".

...В ссылке она работала грузчиком на домостроительном комбинате. Зимой - минус пятьдесят восемь. "Заработала" язву желудка. Просилась на более легкую работу - не разрешили.

"А в царское время революционеры, кажется, вообще в ссылке не работали", - сказала я.

Лариса Иосифовна улыбнулась: "Да, и получали содержание от правительства. Когда к Ленину приехала в ссылку Крупская, он подал заявление, чтобы ему увеличили содержание. Мой дядя - Тан-Богораз - был в ссылке в Сибири в начале века. Он просил, чтобы для продолжения его научной работы ему разрешили поехать на Аляску и в Америку. И ему разрешили. Во время отсидки! Мой дядя был революционером, народником - и лингвистом, этнографом, писателем".

По возвращении из ссылки в Москву ее, кандидата филологических наук, не брали ни на какую работу, даже ночной няней в детсад. Устроилась лифтером, зарабатывала себе стаж и пенсию, получая сущие гроши.

Я спросила, было ли ей страшно?

Ведь с ними, правозащитниками, боролись от имени "державы", народа, "во благо" и "во спасение", - как на войне, всеми средствами, и в любой момент могло случиться все, что угодно.

"Нет, не было страха, - ответила она. - Может быть, потому, что среди нас находилось много здравых людей, которые были в состоянии оценить степень риска, поступки, совершаемые нами, не были самоубийственными. Не стоит преувеличивать смелость нашего поведения. Тем более не стоит тем, что кажется смелостью, измерять и оценивать поступок каждого из нас в отдельности. Кто-то рисковал по обстоятельствам своей жизни больше, кто-то меньше. Но не в этом дело. Мы понимали: за свободу, за то, чтоб чувствовать себя свободными людьми, надо платить.

А сегодня я боюсь поиска новых героев. Потому, что путь этот уже пройден. С семнадцатого года начиная. Тогда одних идолов свергали с пьедестала, других водружали на пьедестал. А сейчас, похоже, началось по-новой: этот человек - командир, он нам сейчас все скажет. Но убеждать можно логикой, а не личностью.

Вот появляется статья о нашей демонстрации шестьдесят восьмого года под заголовком "Можешь выйти на площадь?". Господи, но ни я, ни мои друзья никогда не призывали кого бы то ни было выходить с нами на площадь.

Именем моего покойного мужа Анатолия Марченко сегодня как бы клянутся. Он написал книгу "Живи как все". Он хотел жить по-своему. Появляется статья под названием "Живи, как Марченко".

Каким-то непонятным образом (а может, как раз понятным?) новое поколение усвоило мифологический тип сознания.

А я и мои друзья положили жизнь на то, чтобы добывать истину самим. Жить иначе - значит освобождать себя от ответственности".