Всеволод Ревич - Есть контакт! Нет контакта Страница 2

Фантасты же создали их давно - заботливых нянюшек, защитников людей или грубых громил, на выбор. Однако и в этом случае нетрудно прийти к выводу, что многочисленные роботы вводятся в фантастическое действие отнюдь не для того, чтобы восславить инженерный гений, и уж тем более не для того, чтобы "познакомить читателя с важными проблемами кибернетики", как писали некогда в предисловиях к книгам о роботах. Совсем не случайно фантасты чаще всего придают своим искусственным "героям" человекоподобную внешность, подчас неотличимую от облика их создателей. С чисто технической точки зрения, столь экстравагантная форма самоорганизующегося автомата с множеством ненужных "архитектурных излишеств" не только не целесообразна, но в большинстве случаев бессмысленна, а порой даже вредна. Ну зачем, спрашивается, роботу волосы? Зато для фантастики возможность создания электронно-синтетического двойника человека оказалась неоценимой находкой, такой же, как и человекоподобные пришельцы. Идейные функции двух популярных героев научной фантастики становятся малоразличимыми. Это новая грань той же темы контакта, анализа поведения земного человека на "rendezvous".

Литературный отец роботов, Карел Чапек, придумал их как орудие возмездия строю, возжелавшему дешевых и покорных рабов. Уже его роботы повели себя как люди.

Вспомним знаменитые законы роботехники, сформулированные Айзеком Азимовым в книге "Я, робот" (кстати, в настоящем сборнике читатель найдет остроумную пародию болгарского писателя Васила Димитрова на эту книгу; пародию, впрочем, обладающую и собственным, отнюдь не пародийным смыслом)! Разве эти законы всего лишь технологическая инструкция для полимерных верзил, а не сжатые до одной фразы предписания человеческой морали? "Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред". А человек может? То есть он, к сожалению, может, но разве он не должен вести себя так, чтобы быть достойным того нравственного императива, которым руководствуются азимовские роботы?!

Ситуация парадоксально переворачивается: подражать должен не робот человеку, по образу и подобию которого он сотворен, но человек - роботу. В самом деле, кто оказывается самым благородным, самым тонко переживающим обитателем маленького американского городка в рассказе Клиффорда Саймака "Дурной пример"? Робот по имени Тобиас, который заслан в Мелвил благотворительной организацией с проникновенной педагогической целью: отвращать нестойкие личности от злоупотребления спиртными напитками, демонстрируя на собственном примере, к каким ужасающим последствиям это приводит. И хотя Тобиас не подвергает сомнению полезность своей миссии, его возвышенная "душа" жаждет иного - он хочет летать в космос, открывать новые земли, он жестоко страдает от необходимости появляться каждый день на глазах у людей в непотребном виде. Но робот так устроен, что думает не о себе, а о других, и это со всей очевидностью проявляется в центральной сцене спасения двух людей из гибнущего автомобиля. Тобиас не имел права выдавать себя, но он не смог оставить людей в беде.

Как следует квалифицировать его поступок - как человека или как робота? И вообще, роботы ли перед нами и в этом рассказе, и двух других небольших рассказах - "Виртуоз" Герберта Голдстоуна и "Необходимое условие" Айзека Азимова? Не правильнее ли предположить, что это всего-навсего участники литературного маскарада, которые, как это и положено в данном случае, скрываются под масками, иногда полностью совпадающими с человеческим обличием (так было с Тобиасом), а иногда вовсе на него непохожими. Например, Мультивак в "Необходимом условии" - гигантский компьютер, управляющий экономикой всей планеты. И тем не менее это маска. Ведь машине вежливость ни к чему.

Отказываясь от блестящей музыкальной карьеры на том основании, что искусственные создания лишены способности чувствовать и понимать музыку, робот Ролло вопреки смыслу своего поступка опять-таки действует не как бездушный автомат, а истинно по-человечески, ибо только человек способен на деликатность и самоотверженность.

Конечно, не всегда - особенно в западной фантастике взаимоотношения человека и робота складываются столь идиллически. Случается, высокие дого.варивающиеся стороны могут и не поладить между собой. В той конфликтной ситуации, которую изобразила Милдред Клингермен в юмореске "Победоносный рецепт", верх над суперсовременной машиной одержала женщина, защищающая свое человеческое первородство от натиска безликой автоматизации и стандартизации. В данном случае перед нами шутка, но можно без труда вспомнить множество произведений, где люди и роботы сражались между собой не на жизнь, а на смерть. И дело здесь совсем не в псевдонаучных размышлениях о том, будто искусственный разум со временем станет более совершенным, нежели породивший его разум человека, и будет только ждать своего часа, дабы вытеснить. несовершенных прародителей с лица Земли. Суть в том, что за сражениями человека и робота скрываются вполне определенные социально-исторические коллизии, возможные только в определенных общественно-экономических формациях.

Когда машины остаются машинами, которым ни к чему такое нефункциональное понятие, как душа, то людям не стоит передоверять им свои судьбы, иначе человеку может стать действительно плохо. Своей мертвенной, античеловеческой логикой компьютерыкрючкотворы способны довести невинного человека до смертного приговора, так как они не в состоянии уразуметь неоднозначность человеческой речи и письма и уж тем более лишены чувства юмора (рассказ "Машины не спорят" Гордона Диксопа). Человек вообще теряется в насквозь автоматизированном, непонятном и враждебном ему мире. Даже обычные линии метро, бесконечно множась и путаясь, способны превратиться в топологическую систему высшего порядка, где могут исчезнуть целые поезда с ничего не подозревающими пассажирами (юмореска Дейча "Лента Мебиуса").

Сделаем еще один шаг и раздвинем дальше сферу фантастических контактов, которые могут осуществляться или не осуществляться. Речь пойдет о произведениях, повествующих о судьбах гениальных открытий и изобретателей. Если между землянами и пришельцами дружеские и деловые связи устанавливаются не так уж редко, а недоразумения, которые возникают со свихнувшимися роботами, почти всегда разрешаются в пользу людей, то кто рискнет назвать хотя бы один рассказ в современной западной фантастике, где великий изобретатель сумел бы благополучно донести свое детище до страждущего человечества? Вот уж когда перед нами была бы ни на чем не основанная выдумка, а писатели, будь они хоть трижды фантастами, в таких делах стремятся сохранить верность правде жизни. Герой, или как минимум его открытие, всегда гибнет под ударами злых сил.

Труднее всего оказывается устанавливать контакты типа "люди - люди". Гениальный математиксамоучка Гомес из одноименного рассказа патриарха американской фантастики Сирила Корнблата находит свое счастье, женившись на любимой девушке. Чтобы обрести душевный покой, человек не должен быть в разладе с собственной совестью, и, добиваясь желанного равновесия, Гомес вынужден отказаться от другого счастья счастья стать подлинным ученым. А ведь из него мог выйти новый Эйнштейн, он мог сделаться всемирно известным физиком, Нобелевским лауреатом, богатым человеком... Для этого ему надо было всего лишь не стирать с доски найденную формулу единого поля и не притворяться, будто у него внезапно улетучились математические способности. (Между прочим, заправилы из Пентагона, прибравшие было юношу к рукам, сравнительно легко отпускают его, с готовностью поверив в обман, - им с самого начала претило обхаживать полуграмотного пуэрториканца, судомойку из дешевого ресторанчика.) У Гомеса хватило силы и ума, чтобы поступиться блестящим будущим, едва он догадался о возможных последствиях своего открытия. Остается только горько пожалеть о том, что гомесы в западной фантастике встречаются чаще, чем в жизни. Быть может, мы тогда не имели бы такого "достижения человеческого разума", как американская нейтронная бомба.

Если в рассказе Корнблата чуть ли не рождественский "happy end", то у коллег Гомеса по гениальному изобретательству в юмористическом рассказе Мюррея Лейнстера "На двенадцатый день" и особенно в совсем неюмористическом рассказе "Дождик, дождик, перестань..." Джеймса Кокса дела обстоят не так благополучно. Впрочем, возвращаясь к "Гомесу", спросим: что же это за счастливый конец, если человечество в результате лишилось и выдающегося открытия и выдающегося ученого? Да, что-то очень неладно в том "датском королевстве", где отношения между людьми извращены до такой степени.

В рассказе же Джудит Меррил "Сквозь гордость, тоску и утраты" утверждается другой тип контактов между людьми. Несмотря на трагическое расставание героев, их связывают отношения подлинной любви, они готовы жертвовать собой во имя близкого человека. Чтобы муж смог осуществить заветную мечту и улететь па Марс, героиня вынуждена солгать ему - ведь узнай Уйлл истинную причину ее отказа отправиться вместе с ним, он бы, не колеблясь, остался. Сходные мотивы встречались и в советской фантастике, например в романе И. Давыдова "Я вернусь через тысячу лет". Однако разница между упомянутыми произведениями существенна, и она заключается в противоположности социальной обстановки, окружающей героев. У советского писателя "молодые моряки Вселенной" рвутся в космос, окрыленные великой целью, а персонажам западной фантастики больше всего хочется оставить вконец опостылевшую Землю.