Газета День Литературы - Газета День Литературы # 174 (2011 2) Страница 2

Как вытравила имена многих и многих либеральных оппонентов Бондаренко, столь буйно и гордо витийствовавших с самой середины 80-х. И где теперь они? Кто будет перечитывать их, полные желчи и малоумия, статьи? А Бондаренко вон свои статьи того времени переиздаёт – и они будто вчера написаны, ни слова менять не надо.

Одновременно с этим Бондаренко хватает мужества первым в глаза своим однополчанам сказать о крахе прежней русской патриотики. О том, что патриоты, мужественно перенеся и незаслуженное забвение, и многолетнее хамство всевластных либералов, и насильственное отлучение от читателя, – к нынешнему дню израсходовали свои душевные силы, и уже не способны противопоставить русское лобби – литературному лобби пришлых, зачастую чуждых русской литературе, но очень активных людей. Что есть то есть!

Эта бондаренковская честность – во вред себе, – она дорогого стоит. Он же о друзьях пишет! Что ему стоило сказать, что они по-прежнему дальнозорки, умны, бесстрашны… Но вот не сказал.

Такое поведение, такая позиция, такое мужество называется коротким русским словом – путь.

Бондаренко видит свой путь и идёт им. Вопреки всему. Потому что видит, куда идёт и знает, зачем идёт.

Долгих сил вам, Владимир Григорьевич. Счастливых восходов и спокойных, обещающих завтрашний день закатов в пути.

Критик и публицист Бондаренко слишком часто был прав, чтоб ему было легко. Но пусть будет легко! Опять же: вопреки всему…

Владимир ЛИЧУТИН РАСКОЛ СОЗНАНИЯ

Пожалуй, Владимир Бондаренко один из немногих, кто способен нарисовать объёмную картину современной литературы, а прочие критики лишь огрызают углы, разглядывая фасеточным зрением частности процесса, те, что ближе душе, уму и сердцу, собственной этике и эстетике. Но не пытаются вникнуть объективно, отринув личностное, ибо для этого обычно не хватает усидчивости, страсти, нацеленности, любви к книге, восхищения перед нею как божественной тайной, духа и добросердности к автору.

Да и Бондаренко, которым я не перестаю восхищаться, удивляться его работоспосбности, пылкости ума (что ему частенько и мешает), сердечной ровности к самовлюбленным литераторам, уважливости к этой редкой работе, пониманию её смысла и назначения, – и вот даже он нынче, может по усталости и раздражению от частых хворей, грозящей старости, уже не столько держит в горсти русское сочинительство, но пытается по примеру "рапповской субкультуры" исполосовать его, разрезать на доли. (Так в двадцать четвёртом на специальной германской машине немецким профессором был иссечён на ломти мозг В.И. Ленина, чтобы выяснить происхождение гениальности вождя.) Но мозг-то можно распилить на ломти и подсчитать в извилинах число "колбочек", но литература, как национальное бытие (иль существенная часть его), увы, на эту резекцию не поддаётся; ибо, несмотря на признание книги как рыночного товара (нынешняя идеология капиталиста), она, как никакой другой товар, не поддаётся однозначной оценке, но имеет и двойное, и тройное скрытое свойство, не поддающееся анализу эскулапа и его скальпелю, как духовная составляющая, что не имеет веса, цвета и запаха. Как нельзя поставить на полку совесть, любовь к отечеству, стыдливость, порядочность, поклон Богу и вообще Любовь, – это духовное основание человеческой сердцевины.

Попытка "периодизации" литературы была и раньше (19 век), но с целью проследить духовные искания русских беллетристов и влияние её на государство. Правда, если "головы смотрели в разные стороны, то сердце их было одно". Таков и герб России. Отсюда, из исторических предпосылок, несмотря на единое сердце, раздвоенность интеллигенции, её невыносимое "косоглазие", отчаянность её судьбы, которую сами себе и устроили, её грядущих стенаний и плачей. Всё-таки куда лучше, если голова одна и смотрит лишь в домашнюю сторону и надзирает за народишком, готовым всегда удариться в крайность.

Но не было "периодизации", атомизации самих писателей; они шли чередою, колонною, уходили вперёд за горизонт, а следом на ту тропу вступали другие, новый подрост, и цепь русских духовников была единой, куда нельзя просунуть то самое острие скальпеля. И лишь после революции, чтобы лишить нацию исторических и культурных скреп, новопередельцы призвали сбросить классиков с корабля современности.

В чём путаница Бондаренко? Он пишет: "На смену Александру Пушкину и Льву Толстому, как бы гениальны они ни были, приходили новые русские гении… Как бы ни были велики и знамениты Валентин Распутин, Василий Белов… но уже в силу своего возраста эти живые классики ушли из сегодняшнего развивающегося литературного процесса. Они – наши знамёна, наши памятники…" ("Крах патриотики", "Завтра" – №51).

Дорогой Бондаренко, знамёна, которые ты имеешь ввиду, не ветшают, это тебе не лоскут материи; а чтобы писатель превратился в памятник, миф, надобны тысячелетия. А что не ветшает, не киснет и не гниёт – то всегда в пользе и постоянном обиходе и никуда не девается, не выпадает из литературного процесса (но можно утратить по нерадению). Даже Гомер – не памятник, и писания его сущая правда, а не легенда. Пушкин и Толстой, как бы ни ваяли из мрамора их образы, – "живее всех живых". Если Пушкин – "наше всё", значит, он частица нашей неиссекновенной духовной плоти, которую нельзя выставить на погребицу для остужания, он постоянно формирует наше сознание, не выпадая из народа. Даже одна фамилия" Пушкин" – удивительно гипнотический "архетип", невольно влияющий на наше сознание, а значит, и на осознание нации. В этом и удивительная сущность литературы, что её звезды не гаснут, не удаляются в небесное пространство, чтобы там тихо умирать, превращаясь в туманность, уже не влекущую к этическим и эстетическим переживаниям. Без этих духовных величин, размыкающих темь, народу не живать до скончания века, как бы ни пытались негодующие "кобыльники" и "чужебесы" истереть их из нашего сознания. Движение духа – это не смена машин от старых систем к новейшим, работающих, увы, на плоть, на разжижение человечества, ведущих его на убой; национальный дух не терпит ни подмены другим (современным?), ни омоложения, ни развития, ни чипсов в его глубинные структуры. Национальный дух, подкреплённый православием и всей великой предысторией его, покоится на тысячелетнем народном опыте самосохранения, и он чужд всяким новинам, подменам, нашему нетерпению до перемен. Дух стоит на догмате, как земля-мать зиждется в безмерном океане на трёх бессмертных китах. И великий писатель уже замешан в национальном каравае, в каждой волоти его, давая нам силу.

Периодизация (искусственная) нужна лишь для того, чтобы подчеркнуть непрерывность литературного процесса, в котором участвуют, незримо для нас, все, даже самые малые талантом; их крупицы чувств слились с океаном русских переживаний и присутствуют в том самом едином "национальном каравае". Ибо все писатели (от Бога) выполняют одну задачу устроения души, они в одном духе, в одном "большом полку" против стяжателей, национального одичания и дремучего невежества.

А по Бондаренке получается, что предыдущие классики сошли по невостребованности на глухом полустанке, им не надо еды-питья, они не боятся бесславия, одиночества, забытья, не хлопают себя от таёжной стужи по костомашкам, а вот нынешние, кто вскочил на подножку, уселись в литерный поезд да и помчались лихо навстречу будущему, – те с нами, дышат одним воздухом, а, значит, нам в помощь. Нет, Володя, все в одном русском поезде, и все в вагонах по заслугам соработников, и никого из вагонов "СВ" не выселить на глухом полустанке, как бы то ни хотелось честолюбивой молодяжке. И потому русская литература не умирала и не умрёт, потому что она в дружине под единым стягом. А каждому времени – по чину и доблести его, и на каждое русское десятилетие можно сыскать с десяток удивительных по мирочувствованию художников от Шолохова до Алексея Толстого, от Шишкина и Чапыгина до Булгакова, от Платонова до Шмелёва. И не случайно этот синодик имён вдруг выпал из ума Бондаренко. И в том поезде не только Юрий Казаков с Георгием Семёновым, Евгений Носов с Александром Панариным и Вадимом Кожиновым, но и Юрий Поляков и Алексей Варламов, Олег Павлов и Михаил Попов, Александр Трапезников и Михаил Попов из Архангельска.

Почему я так подробно разбираю эскападу Владимира Бондаренко. Да потому что это невольная вешка в разброде и хаосе, где заблудилась современная литература и пошла в россыпь. Каждое колено Ноево вдруг решило брести в пурге своей дорогою, и вот заблудились и запричитывали, взывая о помощи, и завспоминали недавнее прошлое. Кинутся, бедные, на вешку Бондаренко, а там тоже тупик и непроглядь. Если попадутся навстречу иные, заблудившиеся, потерянные иль отставшие, то им не станет руки помощи – такое отчуждение и немирие на литературных путях.