Йоханан Петровский-Штерн - Судьба средней линии Страница 2

ОБРАЗ

Какой образ еврея - и в целом русского еврейства - вырисовывается из книги Солженицына" Коротко: отталкивающий.

Евреи у Солженицына - непроизводительный народ (с. 52, 59), не хотят трудиться на фабриках и заводах (с. 244-245). У них врожденное отвращение к земледелию, они терпеть не могут работать на земле - ни в России, ни в Аргентине, ни в Палестине (с. 73, 76, 157, 256, 258, 267-268). Ненавидя созидательный труд, евреи всегда и везде эксплуатируют других. Начиная с княжеских времен и вплоть до конца XIX в. евреи - сборщики податей, "владеющие значительным имуществом" арендаторы, откупщики питей, поставщики водки, контрабандисты, банкиры. Они всегда заодно с врагами России: в приснопамятную эпоху - с неразумными хазарами (которым вполне по заслугам отмстил вещий Олег), в конце XVIII - начале XIX в. - с витийствующими поляками, в конце XIX в. - с погаными немцами, одним словом - заодно с любым потенциальным внешним врагом России.

Не случайно евреи, по Солженицыну, - всегда шпионы (в войне 1812 г. из-за них упустили арьергард французских войск, в Первой мировой, снова из-за их шпионства, произошли провалы на германском фронте).

Но главное еврейское свойство восходит не столько к их эксплуататорской сущности, сколько к разрушительной 1. Сперва это свойство проявлялось в сдержанных формах: евреи потихоньку спаивали русский народ, тем самым закрепляя за собой право угнетать его и в дальнейшем. Но со времени введения государственной монополии на продажу водки евреи лишились возможности тайно разрушать - и тогда они обращаются к новой, открытой форме разрушения - к революции (c. 220).

Отцы-талмудисты, люди раввинистической учености, раньше беспрепятственно получавшие свои дивиденды от питейных откупов, теперь благословляют детей-революционеров на разрушение государственного строя России (с. 227, 240, 362).

Раньше раввины и кагал наживались за счет контрабанды товаров - теперь студенты раввинского училища контрабандой ввозят революционную литературу (с. 223). Раньше евреи спаивали деревню - теперь революционизируют ее (с. 220)2. Но в какой бы роли евреи ни выступали - будь то бегущие в Америку от службы в армии ремесленники или уходящие в революцию дети раввинов, - их неизменно характеризует "пламенная беспочвенность" (с. 238). И читатель, не лишенный исторического чутья, призадумается: быть может, прав Сталин, обвиняющий евреев в "безродном космополитизме""

Плюс, везде где только можно евреи плетут заговор против Руси-России. "Протоколы сионских мудрецов" Солженицыным отвергнуты как не заслуживающие доверия, но рожки "Протоколов" торчат отовсюду: евреи обольщают неискушенного русского читателя каббалой (с. 20), соблазняют православных рационализмом и модой (с. 21), провоцируют русское сектантство и подрывают казну (с. 70), управляются "кагалом в союзе с раввинатом" (с. 35), содержатся кагалом в великом порабощении и страхе (с. 50), исполняют тайные убийства по велению кагала (с. 87), непонятно через кого и каким образом но "значительно влияют" на правительственный комитет (с. 57), и вот упоминание на одной странице "тайного общества" и "секретного салона" уже не кажется таким случайным...

Вместо проклятия вечного жида, Агасфера, обреченного на вечные, вплоть до прихода Мессии, странствия в диаспоре, Солженицын разрабатывает новую концепцию еврейской истории - а именно концепцию непрерывного расширения еврейского народа под влиянием нагревания в русской лабораторной пробирке.

Мы уже видели, что, по Солженицыну, нигде доселе еврейскому народу не было так душевно и физически тепло, как в России. А от нагревания тела, как известно, расширяются. Этим и объясняется, почему неуклонное расселение евреев по миру началось только после его встречи с русскими природными и культурными условиями.

По Солженицыну, именно здесь евреи впервые почувствовали, что им слишком жарко в объятиях России, им тесны рамки империи и что их не устраивает не по их мерке скроенный титул "важнейшего фактора влияния на жизнь России" (с. 121-122, 305). Им весь мир подавай - вот они и представлены в книге как некий "стремительно растущий самоупорный организм". Именно поэтому и именно отсюда, из России, начинается триумфальное шествие еврейского расширения, оканчивающееся тем, что "неутомимая динамика еврейской коммерции" приводит в движение "целые государства", и вот уже евреи "определяют судьбы всего земного XX века".

Если это не механистически-позитивистское, в писаревском духе, развитие ключевой темы "Протоколов сионских мудрецов", то, простите за интонацию, тогда что?

ИСТОЧНИКИ

Чтобы удержаться в строгих рамках концепции "двести лет ненависти и мести в ответ на любовь и бескорыстие", тем более - для того, чтобы убедительно доказать правомерность этой концепции, Солженицын изобретает поистине замечательный способ работы с источниками. Во-первых, откровенно фило- и антисемитские источники просто не используются. Их как бы не существует.

Крупнейший историк русского еврейства Семен Дубнов, владеющий и внешней, и внутренней русско-еврейской историей (в отличие от Гессена, не умевшего читать документы на еврейских языках), чьи книги многократно издавались и переиздавались, Солженицына не устраивает: слишком много у Дубнова симпатий к своему народу, слишком "нутряной" подход к проблеме. По той же причине патологические антисемиты Бутми, Замысловский и Шмаков, едва ли не самые популярные публицисты среди русских консерваторов, также выведены из обихода: чтоб не спугнуть читателя.

И новейшей восточно-европейской историографии для Солженицына не существует: любимые его авторы - это работавшие в 1910-1920-е гг. Гессен и Шульгин, а с той поры по сегодняшний день ничего толкового как бы и не было (кроме еврейских энциклопедий, о которых ниже).

Огромный массив интереснейших работ, вводящих тысячи новых документов, голосов и концепций, обойден последовательным молчанием.

Работы Джона Клира из Лондонского университетского колледжа о русско-еврейских отношениях XIX века (о начале русского еврейства, о еврейской теме в русской прессе, о неоднозначной картине погромов), Майкла Станиславского из Колумбийского университета (о Николае I, о русско-еврейском просвещении-Хаскале), Эзры Мендельсона из Еврейского университета в Иерусалиме (о еврейском рабочем движении), Олега Будницкого из МГУ (о евреях в русской революции), Шимона Маркиша из Женевского университета (о русско-еврейской литературе), не говоря уже о ставших классическими работах Сало Барона, Айзека Левитаца, Луиса Гринберга, а также о сотнях московских и питерских книжно-журнальных публикациях последних десяти лет, - весь этот массив исследований, как русских, так и английских, тщательнейше обойден вниманием.

Четыре поколения исследователей, сделавших немало, чтобы, по слову Солженицына, "объемно и равновесно, обоесторонне осветить нам этот каленый клин", вычеркнуты из списка "голосов", одобренных внутренней солженицынской цензурой. Их - за борт.

Принцип замалчивания "оправдательных" и "неудобных" источников распространяется не только на современные, новые и новейшие монографии - но и на фундаментальные книги, исследования и документальные материалы XIX в., имеющиеся во всех крупных библиотеках России и Запада.

Возьмем три примера.

Скажем, водку, армию и черту оседлости. Выдающийся русский экономист Фундуклей, профессор Киевского университета (его именем называлась до революции одна из центральных улиц Киева), с цифрами в руках доказал, что уничтожение еврейской винной торговли в черте оседлости привело к усилению пьянства, резкому скачку цен на спиртное и повышению уровня преступности.

Наоборот, до его уничтожения абсолютный уровень пьянства в черте оседлости был ниже, чем во внутренних губерниях. Но эти цифры из единственного в России фундаментального исследования по этой теме не нужны - нужны совсем другие источники и другие цифры, как, например, пугающее соотношение числа питейных заведений в Восточных и Западных губерниях, другие, совершенно мифологические толкования, допустим, Лескова или Соловьева, о евреях, спаивающих русский народ, и другого типа факты (Гинзбург держал в осажденном Севастополе питейный откуп - читай: спаивал защитников отечества, с. 104-105).

Хорошо, согласен, допустим, Солженицын по-английски не умеет (хотя на одну допотопную английскую книжечку ссылается, я о ней и узнал из его сноски), про Фундуклея не слыхал (в чем сомневаюсь), но ведь думские отчеты он же цитирует.

Так почему к бумажной цифири Военного министерства, Пуришкевича и Замысловского, твердящих, что евреи - самые никчемные патриоты, больше всех в империи уклоняющиеся от армии, он, Солженицын, относится с почтением и обильно цитирует "недоброжелательного к евреям Шмакова" (с. 151-152), а до боли простую, всем очевидную цифру из докладов депутатов фракции народной свободы, упомянутую тут же, на чуть ли не на том же развороте, Солженицын замалчивает? Почему?