Аркадий Бабченко - Операция «Жизнь» продолжается… Страница 20

Отец дважды подарил мне жизнь. Если бы он умер через двадцать минут, я бы умер через полчаса — в Ханкале при посадке вертушку расстреляли. Батальон вернулся через месяц. Из девяноста шести человек осталось сорок два.

Вот такая была тогда война.

Все это было здесь, вот на этом вот поле.

В Ханкалу я попал только в миллениум. Тоже солдатом, но уже по контракту. Шел дождь, и мы спали у костров под железнодорожной насыпью, укрывшись от ветра снятыми с петель дверями. В полный рост не поднимались, из-за насыпи не высовывались — били снайпера.

А потом показалось солнце, и снайпер убил Мухтарова. В отличие от всех нас, легкомысленных, Муха никогда не снимал бронежилет. Верил — спасет, если что. Но пуля попала в него сбоку и прошла навылет. "С левого бока маленькая дырочка такая, — рассказывал потом Славка. — А справа начал бинтовать, а там нет ничего, аж рука провалилась…" Муха еще какое-то время жил. Но пока искали дымовые шашки, пока вытащили его из-под огня, пока бинтовали, он умер.

В тот день, пользуясь прекрасной видимостью, снайпера убили у нас двоих и ранили еще шесть человек. Мы возненавидели Солнце.

Эти две войны убедили меня в незыблемости Чечни. Что бы ни происходило в мире, какой бы гуманизм не нарождался на свет, здесь всегда будет одно и то же.

Здесь всегда будет война.

Теперь я журналист, и вот я снова здесь. И я не узнаю Чечню.

Сейчас здесь все по-другому. Ханкала разрослась до невероятных размеров. Это уже не база, это — город, с населением в несколько тысяч, если не десятков тысяч, человек. Частей немеряно, каждая отделена своим забором, с непривычки можно заблудиться. Построены столовые, клубы, туалеты, бани. Бетонные плиты уложены в аккуратные ровные дорожки, все подметено, посыпано песком, тут и там развешаны плакаты, а портреты Президента встречаются чуть ли не на каждом шагу.

Тишина, как в колхозе. Солдаты здесь ходят без оружия и в полный рост, не пригибаясь. Отвыкли. А может, и не слышали выстрела не разу. В глазах нет ни напряжения, ни страха. Они, наверное, не вшивые совсем и не голодные.

Здесь уже давно глубокий тыл.

Вообще Чечня удивляет сильно. Республика наполнилась людьми, разбитые глиняные мазанки сменились новыми кирпичными коттеджами, отстроенными богато, в три этажа. По дорогам теперь ездят не только БТР, но и "Жигули", а рейсовые автобусы останавливаются около кафе. Вечерами Старые Атаги, Бамут и Самашки светятся не хуже Бискудников.

Больше всего поражает аэропорт "Северный". Здесь дислоцирована 46-я бригада внутренних войск. Уютный мирок, отгороженный от войны бетонным забором. Армия, какой она должна быть. Идеал. Порядок потрясающий. Прямые асфальтированные дорожки, зеленая трава, белые бордюры. Новые одноэтажные казармы выстроены в ряд, железная столовая западного образца сверкает полукруглой рифленой крышей. Очень похоже на американские военные базы, как их показывают в кино.

На поле аэродрома — стрельбище. В соответствии с уставом во время стрельбы поднимают красные флажки — не заходить, опасно. Когда не стреляют, на ветру развеваются флажки белые — иди, сейчас можно.

Новое стрельбище построено для того, чтобы учиться разрушать старый город, который находится в двух шагах отсюда.

Вечерами по дорожкам под светом фонарей прогуливаются офицеры. Серьезно, здесь светят фонари. И есть офицерское общежитие. Не так уж и мало офицеров приезжают сюда служить вместе с женами. "Дорогая, я на работу, подай мне пожалуйста штык-нож." И вечером: "Любимый, у тебя сегодня был хороший день?" "Да, родная, хороший. Я убил двоих". У некоторых уже есть дети. Они растут здесь же, в Грозном.

Рядом с офицерской столовой гостиница для высокопоставленных гостей. Стеклопакет, горячая вода, душ. Телевидение — пять каналов… Гостиница в Грозном. В голове не укладывается.

А до Минутки рукой подать. И до крестообразной больницы, где русских жизней положено, как на поле Куликовом, тоже — вот она, за забором.

Ощущение двойственности теперь самое сильное чувство в Чечне. В любой точке, где бы ты ни был, сейчас вроде мир. А вроде и нет. Война где-то рядом — в Старых Атагах, где убили четырех эфэсбэшников, в Грозном, где постоянно рвутся фугасы, или в Урус-Мартане, где она сидит с автоматом в засадах — война есть, она где-то там, но не здесь. Здесь тихо. Здесь стреляют, только когда поднят красный флажок.

Армия в Чечне сейчас в патовом положении. Крупных банд уже давно не осталось. Нет фронта, нет партизанских отрядов, нет командиров.

— Басаев с Хаттабом уже три месяца не выходят в эфир, — говорит командующий группировкой ВВ в Чечне генерал-лейтенант Абрашин. — Возможно, их уже нет в Чечне. Не обязательно, что они в Грузии. У нас в Ингушетии свое Джейракское ущелье непуганое.

По большому счету, войны в республике больше нет. По крайней мере, в её привычном понимании. Просто в Чечне бешеная преступность. И устроены банды по принципу шпаны. Повоевавший боевик, авторитет, собирает вокруг себя шайку, как правило, молодежь, в три-пять человек. Это его банда. С ней он ездит на разборки и зарабатывает деньги. Воюет не только с федералами. Если есть оплаченный заказ — банда идет ставить фугас. Нет — отправляется грабить местных жителей или воевать с соседней бандой за нефть. Деньги решают все.

При этом зарезать "мента" для них — дело чести. Походя, между делом.

— Мой муж работал в ОМОНе, — рассказывает Хава, торговка. — За лето у них в отряде погибли 39 человек. Их убивают прямо на улице, стреляют в затылок. Неделю назад соседа убили, а вчера его сына. Оба в милиции работали.

Армия бороться с преступностью не может — ловля бандитов не является прерогативой полка или дивизии. Представьте такую ситуацию: Москва устала от воровства и разбоя в подворотнях. И вот на Красной площади ставят полк, чтобы охранять порядок. С танками, зенитными установками и снайперами. Днем военные расчерчивают брусчатку Кремля ровными песчаными дорожками и устанавливают портреты президента. А ночью запираются в своем лагере, стреляют на любой шорох и никуда не выходят за пределы КПП. Прекратится ли от этого разбой в Тушино? А если тушинские участковый и префект к тому же полностью на стороне местного авторитета Шамиля-чечена и в последней перестрелке были с ним против ментов?

Но и выводить войска нельзя — в таком случае повторится все то, что было после Хасавюрта.

— Мы сейчас живем только зачистками. — Рассказывает командир спецназа Фидель. — Если чистим село постоянно — там относительно спокойно. Как месяц-два зачисток нет — все, лучше не соваться. Ты хотел ехать в Грозный? Мой тебе совет — не надо. Его уже месяца два не чистили. Я, например, не езжу, боюсь. И в Шали не суйся — совсем оборзевшее село.

Первого марта двухтысячного года в Аргунском ущелье погибла шестая рота Псковской десантной дивизии. Как погибла "шестерка" — отдельный разговор. Я был тогда в ущелье, в двадцати километрах от них. Мой батальон стоял под Шатоем. Ночью мы слышали их бой, слышали, как они умирали. Мы не могли им помочь — приказа выдвигаться не поступало, хотя мы ждали этого приказа, мы были готовы. Двадцать километров — это три минуты на вертушке. На БТРе — три-пять часов. Через пять часов мы могли бы быть там. Но приказ так и не поступил.

Бой шел больше суток. За это время подмогу можно было бы перебросить с Кубы. Кто-то сдал их, десантников.

С наступлением сумерек садимся в Курчалое. Считается, что это один из наиболее опасных районов, хотя и равнина. Впрочем, и здесь война тоже сильно замедлила свой бег. Последняя диверсия была в этих местах два с половиной месяца назад. Двадцать третьего декабря на фугасе подорвалась БМП 33-й "питерской" бригады. Снаряд был заложен прямо на полотне дороги и разорвался под самой машиной.

— Сейчас терпимо, — говорит и.о. комбрига полковник Михаил Педора. — Обстрелов давно уже не было. Да и фугасы уже не так часто закладывают — инженерная разведка чистит дороги каждое утро. Но штуки по три в месяц все же снимаем. Как правило, по утрам — ставят ночью. Кто? А черт его знает. Местные, наверное…

Мертвая "бэха", накрытая брезентом, стоит на краю вертолетной площадки. Башня оторвана, днище вывернуто розочкой внутрь корпуса. Острые полосы рваного металла загибаются в небо как раз в том месте, где были ноги оператора-наводчика.

Рядом с ней стоит еще одна, тоже мертвая — сгорела неделями раньше. Тоже накрыта брезентом. Очень похоже на трупы. В разгар боев их также складывали на краю взлетки и также накрывали брезентом. Только было их в десятки раз больше.

На КПП бригады перед выходом висят два плаката: "Солдат! Не разговаривай с посторонними, это опасно!" И "Солдат! Ничего не поднимай с земли, это опасно!".