Газета День Литературы - Газета День Литературы # 84 (2004 8) Страница 20

Н-да, с этими библейскими штучками-дрючками, чечевичной похлебкой и первородством, без поллитры не разберешься! И зачем только я купила на улице чечевицу? Теперь ломай голову, что к чему? Как говорится в народе, не было у бабы забот, так купила она порося. Остается одно, утешить себя стихами Виталия Шабанова (сб.: Муза белых воротничков. Литературное агентство Вячеслава Смирнова. Тольятти, 2000), они хоть и не о чечевичной похлебке, но всё же о тарелке супа; близко, в общем, к оной теме.

Неправильно мы все живем!

Верней — живем мы глупо:

Порой друг другу глотки рвем

Из-за тарелки супа.

А к жуликам и подлецам

Терпимы мы обычно,

Как будто платят они нам,

Причем весьма прилично!

Прочтешь и обронишь меланхолично: кому-то, наверное, и платят. Константин Присяжнюк в "Заметках натуралиста" такой возможности не отрицает: "Лихо пьют кандидатскую халяву профессиональные работники пера и топора, которым принципиально наплевать, кого в грязь, а кого, за соответствующую плату, в князи". Оно, конечно, всяко бывает, сказал бы народ, если бы его спросили.

Сергей МИХАЙЛОВ НА РАЗВАЛИНАХ ИМПЕРИИ

*** Сейчас мне снится снег.

И снится дом — не здание, а детство,

фундамент жизни. Мерзлая земля,

зима. Ее приход в Молдавии всегда

был поздним — так запаздывали вести,

хорошие, плохие — всё одно.

Мне снится снег.

И старый виноградник (в декабре

лоза стареет, сбрасывая зелень

и превращаясь в черные жгуты, как руки мумии).

Я чую запах мертвой

листвы — она уже хрустит,

не шелестит, под лапами дворняги,

бегущей длинным рядом. Снег идет.

И я иду за ней. Мелькает строй

пустых шпалер. Собака что-то ищет,

обнюхивает листья, то замрет,

то вскинет голову, то поменяет ряд —

бежит, бежит, иду за ней, а снег

всё сыплет, и уже наполнил воздух

до самых туч, но землю только чуть припорошил.

Я провожу рукой

над верхнею губой и ощущаю

пушок взросления. Он точно первый снег:

такой же мягкий и такой же редкий.

Так значит, мне... пятнадцать?

шестнадцать? школа? бабушка жива?

любовь еще нечаянно нагрянет?

И я уеду, ею оглушенный...

Не потому ли я сейчас брожу

по винограднику, что не успел проститься

ни с ним, ни с кем? Ни с этою дворнягой.

Но где она?

Ее простыл и след...

Простыло всё: земля и виноградник,

орешник на холме и южный ветер,

простыли птицы — звука их не слышно.

Мой слух остыл, и зрение, и память.

Снег падает отвесно, как стена,

вдруг уплотняясь, не пуская дальше.

Я слышу вздох, и вижу, как тепло,

вот только бывшее моим, проходит

сквозь стену сна, а я, уже чужой

ему — я остаюсь всегда по эту

сторону...........................

Здесь осень. По утрам

еще темно. В окно глядишь, как в бездну.

Дождь точит стекла. Судя по всему,

еще мы долго снега не увидим...

Но с каждым днем все выше ртуть. На рынках

растет в цене молдавский виноград.

И этой ночью время отступило

на шаг назад, на час. На зимний лад

пойдет теперь у нас. Зима сама

уже в пути. Немного запоздает,

но все ж придет и свежею газетой

расстелет снег за окнами — читай

любые новости, ищи свои следы

среди примет, имен и фотографий

ушедших из дому вчера и двадцать лет

не объявлявшихся. Найди себя, верни.

НАХОДЯСЬ НА РАЗВАЛИНАХ...

Находясь на развалинах Империи:

хорошо быть туристом, который приехал сюда

в одиночестве или с подругой, который, отчаявшись

изменить сюжет своей неизбежной драмы, решил, по

крайней мере, ненадолго, сменить декорации, так

сказать, подобрать посветлее задник, которому,

собственно, наплевать на эти развалины, что он и делает

время от времени себе под ноги;

хорошо быть также исследователем (историком,

археологом, искусствоведом), которому вовсе не

наплевать на эти развалины, потому что, во-первых,

он рассчитывает найти в них массу интересных

деталей, упущенных его коллегой из Массачусетского

университета, во-вторых, он не раз убеждался,

что плевать в такие колодцы себе дороже (уже потому,

что за это платят хорошие деньги. Не за плевки,

естественно, а за интерес к сухим колодцам), и

в-третьих, он, черт возьми, в экспедиции в таком

возбуждающе гибельном месте, куда постоянно, как

мотыльков на огонь, влечет толпы туристов

с подругами и без них, а кроме того — местные жители,

особенные печальной красотой, осколки Империи,

что называется, которых и следует изучать

по большому счету;

хорошо быть просто экскурсоводом, хорошенькой

девушкой, у которой за плечами два курса, скажем,

истфака, старшекурсник, уехавший этим летом на море

с ассистенткой кафедры физкультуры, больная мама

в родном нелюбимом городе да платье на сломанных

плечиках в местной гостинице без названия, куда

хорошо бы вернуться с кем-нибудь из сегодняшней

группы, молодым и при деньгах, чтобы бросить всё это,

эти кругом развалины, везде одни развалины,

к дьяволу, и завтра же улететь за мамой, поселиться

всем вместе в его небольшом, но уютном доме у моря,

растить детей, поливать цветы и помнить

из исторических дат только день этой встречи;

плохо быть частью этих развалин, к примеру, диваном,

который, в окружении красного канта с табличкой

"Не садиться" на трех языках, давно забыл свои

интимные обязанности и приличествующие отделке ампир

манеры, опошлился и, как парализованный дон жуан,

провожает потертым взглядом зады туристов;

плохо быть куском лепнины, купидоном или химерой,

с одной стороны, бесспорно повезло, что не растерли