Газета День Литературы - Газета День Литературы # 160 (2009 12) Страница 21

И между телом и батистом

Горят сияньем золотистым

Чулки, прозрачные насквозь.

Она разносит дигиталис,

Берёт мокроту на анализ,

Меняет марлю и бинты.

И инвалиды на лежанке

При виде этой парижанки

Сухие разевают рты.

Лишь я, спокойно и сурово

Приветствуя её зарю,

Ей тихо говорю: "Здорово!" –

И больше с ней не говорю.

Что я нашёл в любви твоей?

В твоих улыбках прокажённых?

В глазах, пустых и напряжённых,

И в жарком шёпоте: "Скорей!"?

Колен распаренную тьму,

Ожоги мелкие по коже,

Озноб, на обморок похожий,

Да рот, способный ко всему?

Визиты опера к врачам

В часы твоей обычной вахты,

Мои вопросы: где ты, как ты?

И с кем бываешь по ночам?

И так три месяца подряд...

Ох! Мне и суток было много!

Не жду я милостей у Бога,

И тёмен мой дощатый ад,

И, слышно, люди говорят,

Различная у нас дорога.

Золотозубый жирный гад,

Хозяин кухни и каптёрки,

Заманит девушку на склад,

– Садитесь, – скажет, – я вам рад,

Вина хотите или горькой?! –

И дверь запрёт на обе створки...

И ты не вырвешься назад.

Я знаю, ты задашь трезвон,

Он посинеет от пощёчин.

Что нужды?!.. Склад огромен, прочен,

Товаром разным заколочен

И частоколом обнесён.

И крепок лагерный закон –

Блатное право первой ночи...

Когда ж пройдёшь ты в час обхода

В своём сиянье молодом

И станем мы с тобой вдвоём

В толпе народа – вне народа,

Какая горькая свобода

В лице появится твоём!

Как быстро ты отдашь на слом

Всё, чем живёшь с начала года...

Весна пришла, бушуют воды,

И сломан старый водоём.

И всё пойдёт путём обычным,

Пока не словят вас с поличным,

Составят акт, доставят в штаб,

И он – в шизо, тебя – в этап!

Открыты белые ворота,

Этап стоит у поворота,

Колонны топчут молочай.

Прощай, любовь моя, прощай!

Меня ты скоро позабудешь,

Ни плакать, ни грустить не будешь.

И, верно, на своём пути

Других сумеешь ты найти.

Я ж буду помнить, как, взвывая,

Рвалась с цепей собачья стая,

И был открыт со всех сторон

Нас разлучающий вагон!..

Мы распростимся у порога.

Сжимая бледные виски,

Ты скажешь: "Только ради Бога,

Не обвиняй меня так строго..."

И затрясёшься от тоски.

Я постою, помнусь немного,

И всё же крикну: "Пустяки!"

Так по закону эпилога

Схоронит сердце – ради Бога! –

Любовь в тайшетские пески…

Но нам тоска не съела очи,

И вот мы встретились опять

И стали длинно толковать,

Что жизнь прошла, что срок просрочен,

Что в жизни столько червоточин,

А счастье – где ж его сыскать?!

Что все желанья без основы,

А старость – ближе каждый миг…

Я вдруг спрошу: – А тот старик?.. –

Ты бурно возмутишься: – Что Вы?!

И вдруг, не поднимая глаз

И зло покусывая губы,

Ты скажешь: "Я любила – Вас,

И не спустила никому бы,

Но он – решительный и грубый,

А Вы – любитель длинных фраз..."

И замолчишь, кусая губы,

Но не туша жестоких глаз.

И я скажу: "Я очень, очень..." –

Но не докончу! Потому,

Что кто же освещает тьму

Давным-давно прошедшей ночи?

И разойдёмся мы опять

Резину старую жевать,

Искать мучительно причину

Тому, что жизнь прошла за грош;

Стихами мучить молодежь,

В чужих садах срывать малину...

Да! жизнь прошла – и не поймёшь,

Где истина была, где ложь,

И почему лишь тот хорош,

Кто, уподобясь исполину,

Весь мир взвалив себе на спину,

Идёт... А ты? Куда идёшь?

1958 (?)

ЧЕКИСТ

Я был знаком с берлинским палачом,

Владевшим топором и гильотиной.

Он был высокий, добродушный, длинный,

Любил детей, но выглядел сычом.

Я знал врача, он был архиерей;

Я боксом занимался с езуитом.

Жил с моряком, не видевшим морей,

А с физиком едва не стал спиритом.

Была в меня когда-то влюблена

Красавица – лишь на обёртке мыла

Живут такие девушки – она

Любовника в кровати задушила.

Но как-то в дни молчанья моего

Над озером угрюмым и скалистым

Я повстречал чекиста. Про него

Мне нечего сказать – он был чекистом.

1949 (1957)

Анна и Константин Смородины ПЫТКА ДЖАЗОМ

РАССКАЗ

Раздался стук, и в дверь просунулись голова и плечо в серо-зелёном мундире.

– Я от Горбуха!

Обладателя этой столь взрывной фамилии я знал хорошо. Налоговый генерал, любитель искусств и благодетель. Скроен он был примерно как Собакевич, так что описанием затрудняться не стану, скажу лишь, что львиная доля "культурных проектов" нашего захолустного городка проходила через его крепкие мужицкие руки. Не знаю, как уж там дела обстояли с налогами, но, видимо, неплохо – крошки летели веером. Доставалось и священнику, писавшему лирические стихи и желавшему издавать их, и местному философу, в путаных теориях которого я отчаялся разбираться, и композитору (с ним мы сотрудничали, и именно он поделился со мной генералом), и его подопечному балету, и мне, грешному, издателю молодёжного журнала, ведь вопрос подписки регулярно свивался для меня в петлю два раза в год. И куда прикажете?.. Только к Горбуху! Ну, а уж коль мы – к Горбуху, то и он – к нам. С приветным визитом.

– Передачку примите от Игнатия Васильевича!

Как в камере, ей-Богу! Принимаю, разворачиваю – поллитровая банка меда.

– Вы кашляли по телефону. Так вот – от простуды.

Что прикажете говорить?.. А я и молчу, молчу.

– А что Игнатию Васильевичу по поводу стихов передать?

– Два стихотворения я отобрал. Пойдут в ближайшем номере.

Форменный посетитель расплывается в улыбке, видать, генерала и подчинённые любят. Тоже, небось, благодетельствует. Ну любит человек ближнему порадеть. И при чём здесь, скажите на милость, сарказм? Я-то кому порадел?.. Пусть у меня и кармана нет, из которого радеть не жалко. Так ведь радовался бы, чужую доброту лицезрея. И того нет!.. О, утраченная безвозвратно невинность…

– У Игнатия Васильевича много стихов. Две папки целые. Прошлый раз на юбилее Петра Сергеича читал, так все переписать просили. Принести?

– Пока достаточно, – говорю я довольно жёстко и наконец остаюсь один.

Банка сладкая и на лежащей передо мной рукописи – круглая, липкая окружность. Хоть бы трёхлитровую прислал. Жмот! А чего бы ты, милый, хотел за два стихотворения? За два – поллитра, за четыре – литр… И вообще: что я? Мёда не видел? Купить себе не могу? На что это он намекает? Что нищий я? Интеллигент – значит по-всякому оскорблять можно?.. Да я!.. Зазвонил телефон. В трубке стонал приятель – редактор национального журнала, дела у которого куда хуже, чем у нас. Мало того, что у них полный швах с подпиской, то есть дефицит читателя (ну это, положим, как у всех), так у них ещё и с писателями напряжёнка. Закон джунглей: нет гонорара, нет почёта, нет привилегий – нет литератора, и более практичные, чем русские, националы уходят на другие пастбища.