Газета День Литературы - Газета День Литературы # 97 (2004 9) Страница 21

Ирландия. В романе капитана Мариэтта "Колокол" юный мичман спрашивает штурмана: "А вы были в Ирландии?

— Ирландия, это, брат, такое место, что не знаешь толком и где она. Как-то бросили якорь в трех милях от берега, а утром глядь, земли и нету." Викинги называли Ирландию "скоген лифер", "плотный туман".

Ладно, пора и книгу почитать. Обстоятельная, трудная, суховатая. Подумать надо.

Мифологическим исследованиям исполнилось века полтора, что и понятно: при нынешней демифизации жизни только и осталось интерпретировать прошлое. Забавно всё-таки, почему "мифология пространства", но не "религия пространства"? Если учесть греческое значение слова mythos, получается: слово о рассказах о пространстве. Термина "религия" сейчас удостаиваются "мировые религии", то есть, иудео-христианство, ислам и прочее. Языческим религиям хватит и словечка "мифы". По мнению Вальтера Ф. Отто (Дионис. Миф и культ, 1933) современные ученые не верят в античных богов, потому их книги, подобно атеистической литературе о Христе, имеют некое историко-документальное значение. Сходного нельзя сказать о романтических пионерах мифологии — Бахофене, Роде, Буркхарте. Лучше всего считать основателем "научной мифологии" Вильямовича-Моллендорфа с его яростной критикой "Рождения трагедии" Ницше.

Современному исследователю надобно сперва побывать на месте мифических событий, затем кропотливо изучить язык, письменные свидетельства, статьи, диссертации, книги, словом, источники. Затем, найдя важную лакуну в континууме знания, в нашем случае, ирландской мифологии, заполнить оную собственными выкладками, выводами, диверсиями в иные мифологии, чтобы придти к весьма сомнительному заключению о приблизительном сходстве разбросанных по свету мифологий. Такое впечатление создается от перелистывания книги. Мы имеем на это законное право. Ведь если бы работа адресовалась только специалистам, ее напечатали бы в каких-нибудь "Ученых записках". Но тираж, эффектная обложка, изображение на ней одного из великих символов северного мифа (мы называем "севером" места за пятидесятым градусом северной широты), упоминание в аннотации о "всех интересующихся" разрешают всякому любопытному сунуть нос в "дом Да Дерга" знаменитой саги, не обращая внимания на "цеховое высокомерие" мифологов и лингвистов.

Позиция профана в зале ожидания очень даже неплоха. Вертим книгу, рассыпаем, словно колоду карт, показываем автору язык. "Мифология пространства древней Ирландии". Жемчуг перед свиньями, margaritas ante porcos, растаскивайте, свиньи, капусту из огорода, сказал Ницше читателям. Джордано Бруно сказал, что единственная задача всякой книги — направить мысль читателя в нужном автору направлении. Героический эпос, предания, космогонии в переводе на русский имеют минимальный коэффициент полезного действия. Слух несколько режут странные имена героев, племен, городов, отрывочные сюжеты без комментария непонятны. Филологи более обеспокоены "верной" передачей чуждой лексики, нежели художественной убедительностью русской парафразы. Сие касается любой мифологии, особенно относительно экзотической. Какой прок читателю знать, что, скажем, маори называют один из островов Новой Зеландии "Муи-а-туа"(кит, пожирающий зеленый нефрит). Трактовка мифического вокабуляра, символов и глифов представляет крайнюю трудность. Археологические раскопки, во-первых, опасны; во-вторых, отражают только современную ситуацию гробниц, амфор, оружия и прочего. Индукция и дедукция в этом случае наивны и ведут к беспрерывным заблуждениям. Григорий Бондаренко упоминает об аэрофотосъемках и других технических инновациях — это, на наш взгляд, характеризует современность, но не кондиции далеких эпох. Почему?

Общее замечание: действительность мифа развертывается на более высоком уровне (в плане четырех космических стихий), нежели современная жизнь. Мы "опускаемся" во всё более фиксированную и "прямолинейную" стихию плотной земли, что определяет горизонт нашего мировоззрения. Статичность нашей хронологии, равномерность времени, комплекс "точности", аналитико-кумулятивный метод исследования ни в коем разе не годятся для детерминации параметров мифа. Мы привыкли к предестинации: выезжая на поезде из пункта А в пункт Б, мы погружаемся в объятья Морфея абсолютно уверенные в будущем — скидка делается лишь для несчастного случая, либо сбоя расписания. Подобная уверенность дает нам точную проекцию прошлого и будущего, дает возможность рассуждать о недомоганиях Вольтера или перспекции клонирования. Ничего такого не было на более высоком (в упомянутом смысле) уровне бытия. Епископ Олаус Магнус в "Истории северных стран" (1555) рассказывает вполне достоверную историю, как норвежский обыватель заснул в Норвегии, а проснулся в Исландии. Действительность мифа — греческого или кельтского — развертывается в птолемеевской вселенной Океаноса, не на terra firma Меркатора, уточненной Галилеем и Ньютоном. Теперь дадим слово Григорию Бондаренко: "Герой повести Финген мак Лухта обычно встречал каждую ночь на Самайн (1 ноября) на склоне хребта Друйм Финген, что в современных графствах Корк и Уотерфорд в Мунстере. И каждую ночь на Самайн женщина из сида по имени Ротниам ("Небесное Колесо", Fortuna?) рассказывала ему удивительные истории о событиях в Ирландии. В ночь рождения Конна она поведала о происходящих чудесах. Появление рек, озер, пяти дорог и пяти деревьев знаменовали некую вторичную космогонию, сопровождающую рождение Конна…Конн Кетхатах согласно традиции был одним из первых верховных королей Тары…"

Автор вводит нас в курс дела, но нам от этого не легче. "Время и пространство, — пишет он далее, — в мифологии и литературе тесно переплетены. Эта глубокая связь временных и пространственных отношений, отраженная в мифологических текстах, может быть названа мифологическим хронотопом. Термин основан на эйнштейновской теории относительности…" При всем уважении к виртуозным математическим спекуляциям Эйнштейна, непонятно, причем здесь мифический континуум сакральной ночи, равно как загадочный зверь хронотоп, открытый Бахтиным. Это не дефект специально Григория Бондаренко, но вообще современных исследователей мифа. Далее: "Все чудеса ночи рождения Конна…проявляются на горизонтальном пространстве Ирландии из некоего скрытого пред-существования, в котором нет ни времени, ни пространства. Это пред-существование по-древнеирландски называлось sid…" Далее узнаем — этот самый "сид" есть место потустороннее. Наберем еще немного материала. "Самайн" — это самая темная и холодная ночь в году, когда сиды открыты, и разнообразные злобные, и не очень, существа появляются из потустороннего мира, который может быть всюду найден сокрытым. Сама ночь перед проявлением чудес, перед их появлением на свет символизирует изначальное пред-существование, из которого должны появиться все чудеса". И последнее: "Сиды были открыты всю ночь, и злые силы хаоса господствовали в мире." И еще чуть-чуть: "Мифологические объекты появляются из трансцендентного пред-существования…" Трансцендентного или трансцендентального? Разница есть, поскольку Шеллинг и Кант лет двадцать спорили на эту тему. Понятий сугубо абстрактных не бывает, всегда есть точка конкретного. Представим бурную реку в пустыне, переправиться на другой берег — ни возможности, ни сил. В таком случае, другой берег следует назвать "трансцендентным". Но если, скажем, есть деревья для понтона или плота — тогда другой берег трансцендентален, то есть доступен сложному достижению.

Разумеется, автор может игнорировать критические замечания, ибо данный текст написан человеком лаическим на досуге. Однако обращение "ко всем интересующимся" в аннотации, очевидно, допускает подобную критику. Поэтому языческим мифам — будь-то Индонезия или Лабрадор — свойственны общие черты, которые совершенно отсутствуют в монотеистических религиях или в европейском философском дискурсе. Дабы хорошенько всё сообразить, изложим своими словами инициативу "Ночного видения Фингена": в сакральную ночь на Самайн пророчица? жрица? Ротниам возвещает Фингену появление пяти дорог в столицу Тару, пяти священных деревьев и прочих чудес. Это ночь рождения короля Конна и также его сочетания с богиней ирландской земли. Положение осложняется, так как Ротниам — жительница "сида", то есть селенья потустороннего, следовательно, она, в некотором смысле, призрак, привидение. Из вышеприведенных цитат ясно, какие трудности испытывает современный толкователь при попытке анализа онтологии мифа. Сложное, динамическое, изменчивое бытие языческого народа невозможно разграничить, определить, зафиксировать, иначе говоря, синтез здесь не поддается рассечению, разделение одного целого рождает не составные части, но иные целые. Новая философия и наука с ее "трансцендентностью", "имманентностью", "равномерным временем и пространством", "потусторонним и посюсторонним" здесь бессильна. Более того: язычеству чужды простейшие основы монотеистической догмы — творение мира, начало и конец чего-либо, неизбежность телесной смерти и проблема спасения души. Наше представление о ночи, дне, солнце, луне, порядке и хаосе мы почему-то полагаем константным для прошлого и будущего, для всех и каждого. Отсюда такие высказывания автора: "Можно назвать ночь на Самайн периодом хаотического времени. Выход за пределы человеческого времени был также выходом из космического порядка в область хаоса, в состояние "еще-неразделенности". Таким образом, время в ночь на Самайн было конфликтным временем между неизмеряемым временем в сиде, которое обладало качеством вечности, и человеческим временем." Подобная путаница — результат четкой разграниченности порядка и хаоса, жизни и смерти, времени и вечности, потустороннего и посюстороннего, результат смешения креации и фанетии. Поясним.