Птица Карлсон - Владимир Сергеевич Березин Страница 21

Он поймал на берегу своего иностранного помощника, затолкал его в пролётку, и поехал домой.

Два дня прошло в изучении огромного тома академика Петропавловского «Поведение собак или Волшебный звонок». Хорошо было бы обратиться к гению за консультацией, но академик жил в столице. Правда тут, в Москве, обитал его ученик, профессор Вознесенский.

Наступил четверг. Федорин снова умял своего басурмана в коляску (рука помощника безвольно свешивалась вниз, он спал вниз головой, как летучая мышь) и поехал в Обухов переулок к кудеснику Вознесенскому.

Профессор встретил его в халате. В комнате пахло спиритуозом ― очевидно, что тут проходил важный эксперимент. Эксперимент шёл давно, судя по тому, как был утомлён профессор. Огромные аппараты посверкивали медными боками, в змеевиках струилась влага, что-то булькало и дымилось повсюду. Под ноги Федорину бросилось какое-то маленькое зелёное существо, обняло его сапог и заплакало. Федорин брезгливо стряхнул фамильярного гомункулуса и обратился к профессору:

― Вы верите в бессмертие души? ― взял он быка за рога.

Хозяин поднял палец и назидательно произнёс, как по писаному:

― Нет, наука доказала, что душа не существует, что печенка, кости, сало ― вот что душу образует.

― Может ли животное обходиться без воздуха? ― зашёл посетитель с другого бока.

― Легко! ― махнул рукой профессор и отчего-то икнул. ― Годами! Годами-с! Семенники! Семенники… ― впрочем, не важно. Верьте мне, я на пороге этого открытия. У вас собака в детстве была?

― Ничего у меня не было, ― грустно ответил Федорин. ― Даже собаки. У меня, почитай, даже детства не было.

Но собеседник его уже не слушал. В профессоре будто открылась какая-то задвижка: слова потекли из профессора неостановимым потоком, будто он находился на кафедре. За пятнадцать минут Федорин узнал о собаках больше, чем за всю предыдущую жизнь. Он узнал бы и ещё, но тут явилась экономка, волоча за собой упирающегося иностранного помощника. Во рту у того, на манер чубука торчал кусок колбасы: гость как-то незаметно обшарил весь дом и был пойман наконец в кладовой. Экономка одной рукой крепко держала басурмана, а другой дубасила его скалкой.

Сыщикам пришлось удалиться.

Только у самого департамента Федорин обнаружил, что его подопечный сжимает в руке поводок.

Зачем басурман стащил у профессора эту необязательную деталь туалета ― одному Богу было известно.

Утром в пятницу Федорин заявился в мёртвый дом мёртвого писателя. Надо было бы прийти мертвецки пьяным, но, кажется, это успел сделать его помощник.

Федорин с лупой изучал каждую мелочь, пока не остановился перед фотографиями на стене. Что-то привлекло его внимание, какая-то квитанция, приколотая к оборотной стороне рамки булавкой. Затем Федорин осмотрел чудную шкатулку с изображением собаки и огромного цветка, растущего из прямоугольного ящика. Под этой странной сценой сообщалось (с некоторой долей неприличия), что Хер Мастерс Войс произвёл этот ящик для развлечения. Федорин было раскрыл свою книжечку, чтобы записать мысли, пришедшие в голову, но тут раздался грохот. Затрещало стекло, гулко лопнули какие-то банки.

Федорин поспешил на кухню. Помощник стоял у буфета, и руки его были по локоть в крови. Присмотревшись, Федорин понял, что это не кровь, а клюквенный сок. При этом швед явно набил на чужой кухне карманы ― в каждом лежало что-то круглое. Это была не беда, беда была в том, что его застали за воровством и теперь били.

Била иностранца пожилая девица фон Бок, мгновенно из домоправительницы превратившаяся в домомучительницу.

Она нависала над федоринским горем и лупила его половником.

Федорин вырвал басурмана из лап кухонного правосудия и повёл прочь, хрустя стеклом битых банок с вареньем.

В субботу он созвал в дом Ивана Сергеевича доктора, двух приживалок, да и вообще всех, кто захотел прийти. Явился даже профессор Вознесенский, и слуги притащили ему особое кресло.

Стремительно вечерело.

Ночь пала на город, столь ненавидимый иностранцем, и столь любимый Федориным.

Запахло гнилью и сыростью со стороны реки. Что-то ухнуло и плеснуло за окном.

Вдруг леденящий душу вой раздался где-то неподалёку.

Доктор схватился за сердце, профессор вскочил с кресла и начал хлопать себя по карманам.

От чудного иностранного аппарата отделилось федорино горе, держа в руке нечто.

― Да! ― торжествующе воскликнул Федорин. ― Валики для фонографа теперь у меня. Извольте видеть, господа (он потряс в воздухе чёрным цилиндром) ― вот запись собачьего воя номер пять… Но, благодаря моему помощнику, я теперь обладаю и номером семь, и номером девять. Незаменимая вещь для того, чтобы произвести впечатление на слабонервных. Я знаю, кто записал валики, и кто убил Карамазинова.

― Позвольте? И кто же убил Ивана Сергеевича? ― заинтересованно спросил, приподнимаясь, Антон Павлович.

― Да уж, кто-с? ― повторила за ним домоправительница.

― Вы и убили-с! ― вдруг выкрикнул Федорин, стремительно обернувшись к девице фон Бок. ― Вы и убили-с!

Профессор подскочил, Ниловна всплеснула руками, околоточный охнул, а Антон Павлович рухнул обратно на стул, ещё не вполне понимая, что свободен от подозрений.

― Что это? Как это? ― прошелестели над собравшимся незаданные вопросы, и даже фитиль в керосиновой люстре затрепетал, будто схватился за голову от волнения.

― Всё было просто, господа, ― начал Федорин. ― Иван Сергеевич пал жертвой собственного слуги. Дворецкий… то есть домоуправительница, рассказала историю о проклятии рода Карамазиновых одному из здесь присутствующих. И, вступив в тайный сговор, злодеи принялись выть на разные голоса у него под окнами с помощью звуковой машины, и наконец, когда несчастный отправился в купальню, один из них выпрыгнул из воды прямо перед ним. Я понимал, что домомучительница… то есть домоправительница, при её изворотливости, вряд ли сумела бы всё так ловко продумать. Она хотела лишь мести за свою отвергнутую любовь. Очевидно, что у неё был сообщник и у него был свой мотив. Всё встало на свои места, когда я увидел вот это.

И Федорин помахал перед присутствовавшими тем, что они вначале приняли за ресторанный счёт.

― Это долговая расписка. Десять тысяч карамазиновских денег были потрачены на опыты с собаками. Их потребовали назад, отдавать было нечем и… ― ну чем не повод? Я знал, что профессор Вознесенский давно проводит над животными опыты в духе великого да Винчи. Души у него, видишь, нет, одно сало… ― тут Федорин сбился, но переведя дух, продолжил: ― Дворня, которой для образования хватает сказок про Матвея Комарова, считает, что профессор оживляет собак, которые становятся от этого лишь наполовину живы, а глаза их горят адским огнём. Меж тем, ни одной