Живой Журнал. Публикации 2008 - Владимир Сергеевич Березин Страница 21

А действие снова скакнуло, и следователи принялись по новой Дантеса мучить. Даже паскудой обозвали — в присутствии Дубельта и прочих чинов.

Чорт! Чорт! Государь отвёл Наталью Николаевну в какую-то комнату, зашёл к ней сзади… Походил-походил, да и плюнул. Муж у неё даже цилиндра не снимает, что тут с ней говорить. Пушкин всё это подсмотрел и тут же нахамил Государю.

Наконец в Пушкина попали, и они с Данзасом начали валяться в снегу, как Клаудиа Кардинале и Эдуард Марцевич в "Красной палатке". Впрочем, этот фильм уже точно никто не помнит.

А в тайном кабинете стали судить да рядить, кто виноват. Дубельт, говорят, огласите весь список. Ну и пошло — прямо семьями, но приговор попросту объявили. Лысый положительный чекист после пришёл в кутузку к Лермонтову, забежал спину, и говорит: ты знаешь, что Дантеса — домой, в бордели, а тебя вот на Кавказ за стишки Прапушкина? А почему так?

— Ни хуя не знаю, — отвечает Михаил Юрьевич.

А ему лысый третьеотделенец Сухоруков и открывает тайну: это ведь по плану истребляют лучших русских — а потом фьюить! — и военная интервенция. А мы с голой жопой, без Пушкина. Ну ладно, говорит Сухоруков, ты в кутузке писал горелой спичкой, тайно. Вот тебе в ссылку карандаш. Государь и Гринпис за нас! Только никому не рассказывай.

И повезли Михаил Юрьича на Кавказ, но вдруг по дороге он встретил Дантеса в санях. (Это как Пушкин встречается с Грибоедом, с Пущиным, и как гроб Анны Керн встречается с памятником Пушкину). Дантес как увидел, в Лермонтова из пальца прицелился, но решил не убивать — и поехал на розвальнях к себе во Францию.

Тут всё и кончилось…

Нет, не кончилось. За кадром сказали, что Дантес работал на тех, кто развязал Крымскую компанию — вот теперь действительно всё.

Пойду, заварю себе патриотического эфиопского каркаде.

Бонус от 2006-11-21.

Извините, если кого обидел.

10 февраля 2008

История из прошлого — для тех, кто понимает

Извините, если кого обидел.

12 февраля 2008

История про литературу

Конечно, говорить про литературу — это скотство.

Очень часто, когда я сижу на днях рождения, какая-нибудь сидящая рядом женщина оборачивается и говорит "Что вы рекомендуете почитать?".

Эт мне ужасно напоминает страдания всех моих знакомых врачей. Их в гостях ловят за рукав, показывают язык, показывают, где болит.

Мне ещё повезло.

Но проблеме всё та же — вопрос "Что почитать" ничем не отличается от вопроса "А может мне съесть каких-нибудь таблеток?".

Я всегда отвечаю, что ничего есть или читать не надо, а лучше сходить в лес и подышать свежим воздухом. Ничего никому не надо делать (по крайней мере в области чтения), и тем более не смотреть, как и что делают другие. По существу-то это самое трудное.

Во-первых, в моих устах «нравится» тождественно слову «интересно». Слово «интересно» определить вовсе невозможно. Мне например, нравится читать Большую Советскую энциклопедию, второе её издание.

Во-вторых, я не считаю, что люди сейчас должны что-то читать вообще — что это как то изменяет их в моих глазах. Поэтому я не даю рекомендаций к чтению. Я, скорее, рассказываю о своих ощущениях.

Впрочем, я ведь книжный патологоанатом. Меня про книги слушать нельзя. Даже про мои собственные — всё время хочется сказать что-нибудь типа "- Да нет. Я очень спокойно отнёсся к книге. Это такой странный случай, когда её можно было бы сделать в два раза тоньше, и она не проиграла бы. И, коли она стала такой — тоже ничего. Что-то мне в ней не нравится, но вместе с тем она для меня интересна. Не книга века, ни ужас-ужас-ужас. Пусть живёт.".

Я-то признаться не ригорист. Я человек корыстный, хоть иногда и весёлый.

Поэтому, я готов был бы получать деньги от графоманов. Например, графоман бы звонил мне и говорил:

— Знаешь, Владимир Сергеевич, я написал рассказ — сейчас я его тебе вышлю, а завтра приду в гости.

И вот он приходил бы ко мне, бренча бутылками, с окороком подмышкой. Я бы говорил ему, что думаю, (сам, на всякий случай, поглаживая газовый ключ под столом), мы выпивали бы, а потом я провожал бы его, пригорюнившегося, до дверей. Но обедаю я с друзьями, к счастью, далёкими от литературы.

Внутри моей конструкции мира сначала нужно определять, что мы понимаем под писателем и литературной работой. Потому что писатели бывают разные — есть учителя и рассказчики историй. Учителю сложно подрабатывать по специальности — как космонавту сложно сделать пару левых ездок.

Рассказчику историй легче — он (я) получает удовольствие от совершенно разных форматов. Можно талантливо сделать обёртку для конфеты, и не только в духе конструктивизма, но и просто знаменитой конфеты. Всадник Лансере до сих пор скачет по "Казбеку", и проч. и проч.

Я это к чему — к тому, что понятие "писателя" сложное. Писатель (поэт) ли Некрасов? Профессиональный ли — чёрт его знает. Издавал журнал — месяцами не платил гонораров, наживался на спекуляциях. Имение там, ценные бумаги… Некрасов был бригадиром шулеров — разветвлённая такая бригада была. Саша Белый отдыхал. Они помещиков из Заволжья издали пасли, загодя.

Где тут грань подработки, когда она становится творческой — в "Современнике"? В стихах? А, может, играя в карты, он набирал материал для поэмы — только этот сбор материала был высокооплачиваемый. Где стиль жизни писателя?

То есть, интуитивно мне понятен вопрос — что кобениться. Но я о том ещё, что, ответив на то, какой фактуры хвост слона, мы не отвечаем на главный вопрос — каков вид этого животного. То есть, каков стиль жизни современного производителя текстов. Вернулся ли он к старой схеме середины XIX века? Или к ещё более ранней — безгонорарной форме? Я всё пытаюсь провести мысль, что есть тексты как литература (впрочем, всё — литература), а есть как ночной разговор с человеком. Пришли в московской ночи в квартиру, где по углам своя жизнь. Ну там гитара тренькает, ещё что-то происходит. А ты сидишь на кухне и разговариваешь неспешно.

Мне говорят, что это именно разговор узкого круга —