Газета Дуэль - 2009_1-2(601) Страница 22

К этому можно добавить, что для профессионалов в этом рассказе Б. Лавренева есть одно ценное наблюдение, которое заключается в том, что разведчику-нелегалу без крайне необходимости нельзя вступать в личный контакт с контрразведчиками противника даже на бытовом уровне, поскольку это чревато провалом со всеми, что называется, вытекающими отсюда последствиями.

Алексей Толстой, сознавая свою уязвимость со столь классовой биографией, в отличие от Лавренева к столь явному саботажу государственного заказа прибегнуть не мог. Но, тем не менее, в своем научно-фантастическом политическом романе «Гиперболоид инженера Гарина», написанном в 1926 году, изобразил фашиста-космополита инженера Гарина, рвущегося к мировому господству с помощью изобретенного им чудо-оружия, таким образом, что этот образ вызывает невольное восхищение и желание ему в чем-то подражать. А вот его противник чекист Шульга выглядит какой-то раскрашенной картонной куклой, да еще и плоского формата.

Эта провальность публичной пропаганды «светлого образа чекиста «посредством литературных произведений в 1925-26 годах привела к тому, что после этого жанр «шпионского романа» исчез из советской литературы на последующие 14 лет. И возобновился он только в 1940 году с появлением «Рассказов майора Пронина», написанных Львом Оваловым.

Что касается самого автора «Щепки», то это его произведение запомнилось и партийному официозу, и органам безопасности надолго. И буквально сразу после начала периода «Большого террора»  летом 1937 года он был арестован и по одним сведениям, расстрелян 27 сентября 1937 г., по другим - 6 декабря 1938 года.

А что касается судьбы его произведения, то в первый и последний раз оно было опубликовано в 1989 году сначала в альманахе «Енисей», затем - в журнале «Сибирские огни».

Возникает вопрос, так почему же эта вещь не была опубликована в виде книги хотя бы в перестроечные годы?

Дело в том, что в ходе перестройки СССР верхушка КПСС вела активные переговоры с западной элитой о возможности своего проживания в дальнейшем в уютных евроатлантических пряничных домиках. И ей совершенно не хотелось, чтобы в разгар этого увлекательного занятия из семейного шкафа вдруг вывалились столь заботливо мумифицированные Зазубриным-Зубцовым монстрообразные предки.

Чтобы не быть голословным, приведу примеры из биографии как тогдашних партийных, так и сегодня приобщенных к власти «интеллектуалов» типа Гайдара и Никонова.

Обоим к концу перестройки еще не исполнилось и сорока лет. Но у обоих были весьма знатные (в советском понимании) и известные предки. Никонов по дочерней линии внук Молотова, ну, а чей внук Егорка Гайдар, думаю, много объяснять не надо.

И если дедушка Никонова, занимаясь канцелярской работой, кого-то убивал только на бумаге, то дедушка Егорки перед тем, как стать известным советским детским писателем, успел достаточно долго покомандовать карательным отрядом.

Но, впрочем, вернемся к заявленной теме. Итак, специфика деятельности  местных органов ВЧК за весь период его существования, вплоть до его переименования и переформирования с февраля 1922 года, сначала в Государственное политическое управление, а вскоре в Объединенное государственное политическое управление (ОГПУ) СССР, была такова, что совершенно не способствовала притоку в ряды своих сотрудников интеллектуалов, не говоря о подъеме интеллектуального уровня тех, кто там был... Постоянные запредельные нервно-психологические нагрузки этому, мягко говоря, ну никак не способствовали.

Кстати, в связи с этими очень специфическими особенностями деятельности местных органов ВЧК, называть себя «чекистами» имели моральное право только те, кто начинал свою карьеру в советских органах государственной безопасности до февраля 1922 года. Поэтому не то что нынешние сотрудники российских спецслужб, но и абсолютное большинство тех, кто служил в советских органах госбезопасности после 1938 года, не имели ни формального, ни, тем более, фактического права называть себя чекистами.

Теперь еще об одной, помимо врожденной антиинтеллектуальности, отрицательной черте профессиональности советских органов госбезопасности, заложенном во время Чека.

Поскольку очень вредная для здоровья специфика деятельности органов ВЧК очень быстро стала известна практически всем членам партии того времени, то подавляющему большинству их, особенно русской национальности, там  добровольно служить совершенно не хотелось. Как говорил на ломаном языке в одной из книг - то ли немец, то ли француз: ««Ямщик, не гони лошадей». Да, «не гони лошадей», бедный лошадь усталь. Какой короший есть этот слова и какой есть добрий русский сердец». Поэтому для соблюдения национального равноправия, помимо приходивших на чекистскую службу представителей национальностей, добрым сердцем не обладающих, типа латышей, поляков, евреев, венгров, немцев, грузин и т.д., партийному руководству пришлось начать мобилизацию членов партии на службу ВЧК.

А, как известно, любой труд по принуждению малоэффективен и, самое главное, - не воспитывает в исполнителях чувство профессионализма.

Принудительность набора кадров - вот самое заметное различие между дореволюционной русской политической полицией и советской госбезопасностью и самая главная причина укоренившихся в ней традиций антиинтеллектуализма и непрофессионализма.

Поскольку все познается в сравнении, то приведу два конкретных житейских примера - как приходили на службу в корпус жандармов Российской империи и ОГПУ СССР.

Вот описание мотивов и механизмов добровольного и осознанного поступления на службу в жандармы. Предпоследний начальник Дворцовой полиции (служба личной безопасности императора) генерал-майор Спиридович в своих мемуарах «Записки жандарма»:

 «Но полковая служба не удовлетворяла молодежь. Все живое, энергичное стремилось уйти из полка. Думал об уходе и я. Переход в гвардию у меня не состоялся. Я стал готовиться в академию, выбрав военно-юридическую, но в то же время подумывал о переводе в корпус жандармов. Мы не понимали всей серьезности службы этого корпуса, но, в общем, она казалась нам очень важной. Это была та же защита нашей родины, та же война, но лишь внутренняя. Сами жандармские офицеры своей сдержанностью и какой-то особой холодной корректностью заставляли смотреть на себя с некоторой осторожностью. В них не было офицерской простоты, они не были нараспашку и даже внушали к себе какой-то непонятный страх. Все это в общей сложности создало у меня желание поступить в корпус жандармов. Но перевестись туда было очень трудно. Для поступления в корпус от офицера требовались следующие условия: потомственное дворянство, окончание военного училища по первому разряду, не быть католиком, не иметь долгов и пробыть в строю не меньше шести лет. Удовлетворявший этим требованиям должен был выдержать предварительные экзамены при штабе корпуса для занесения в кандидатский список. Затем, когда подойдет очередь, прибыть на четырехмесячные курсы в Петербурге и после их окончания выдержать выпускные экзамены. Всем формальным условиям я соответствовал, но у меня не было протекции. Отбор же офицеров был настолько строг, желающих так много, что без протекции попасть на жандармские курсы было невозможно. Но скоро случай помог мне, и я попал на предварительные испытания. В первый день держали устный экзамен. Меня спросили, читал ли я в газете «Новое время» статью о брошюре Льва Тихомирова и что я могу сказать по этому поводу. Вещь была мне известная и мой ответ удовлетворил комиссию. Затем мне предложили перечислить реформы Александра II и задали еще несколько вопросов по истории и государственному устройству. На письменном экзамене мне попалась тема «Влияние реформы всесловной воинской повинности на развитие грамотности в народе». Экзамены я выдержал, и меня внесли в списки кандидатов. Я вернулся в свой полк, а в это время обо мне собирались подробные сведения. Вызов на курсы затянулся. Прошло два года, и вдруг летом 1899 года я неожиданно получил вызов на жандармские курсы».

А теперь описание того, как пополнялась новыми сотрудниками советская госбезопасность в 20-30-е годы, которое дал отставной полковник государственной безопасности и классик советского «шпионского романа» Георгий Михайлович Брянцев в своем произведении «По тонкому льду». Вот как он описывает приход одного из своих коллег на службу в ОГПУ:

«Я стал чекистом в 1924 году. До этого работал в рабочем клубе. Меня окружала куча друзей-комсомольцев, чудесных боевых ребят. Нас сдружила вера в будущее, совместная работа, стремления, ЧОН, борьба с бандитизмом, опасности. Шла репетиция. В самый её разгар появился районный уполномоченный ОГПУ Силин. Уж кого-кого, а его мы комсомольцы знали преотлично. И он знал каждого из нас вдоль и поперек. Он знал вообще все. По крайней мере, я был в этом твердо убежден. Всегда чем-то озабоченный, хмурый и немногословный, он подошел к рампе и, посмотрев исподлобья, остановил взгляд на мне и скомандовал: «Трапезников, за мной!». Ребята оторопело уставились на меня. Через час он и я сидели в кабинете секретаря уездного комитета комсомола. Через два дня Силин привел меня в помещение окружного отдела ОГПУ. Прошло еще четыре дня, и я вышел из этого помещения один. На мне была новенькая форма, хромовые сапоги и маузер в жесткой желтой кобуре. В нагрудном кармане удостоверение, что такой-то является практикантом ОГПУ и имеет право носить все виды огнестрельного оружия».