Газета Завтра Газета - Газета Завтра 32 (1081 2014) Страница 22

На фото: кадр из серила "Этаж"

Поэт большого стиля

Владимир Бондаренко

7 августа 2014 1

Культура

О творчестве Юнны Мориц

Пожалуй, это последний из значимых поэтов России двадцатого столетия, продолжающий творить и сегодня. И всегда - наперекор всем. Всегда - в черном списке у любой власти. Юнна Мориц всегда чувствовала себя чужой на пиру любой из элит. " Никакую паутину / исступленно не плести, / одиночества картину / до шедевра довести!.. " Может быть, это и спасало ее поэзию, которую она воспринимала как важнейшую часть жизни. Вот уж кто не согласится с представлением, господствующим на Западе, что поэзия - это некая игра для ума или развлечения, что поэт - некий специалист, овладевший некой профессией. Нет, поэзия способна переименовать, переделать, возвысить мир.

Вот она и борется за светлый мир с давних шестидесятых годов ХХ века. Но как-то сразу же, с киевской юности попав в "дурную кампанию" непослушных поэтов, от Пушкина до Блока, от Лермонтова до Пастернака, она при всех своих возвышенных идеалах, при всех властях пребывала и пребывает в "черных списках". Казалось бы, совсем девчонкой отправилась плавать по Арктике на ледоколе "Седов", побывала на Новой Земле и Мысе Желания, но арктическая суровая жизнь лишь усилили её независимость.

В 19 лет выгнали из Литературного института, "за нарастание нездоровых настроений в творчестве", - хорошо еще, что при поддержке Николая Тихонова в 1961 году выпустили в Москве первый сборник стихов "Мыс Желания", но уже в 1962 году занесли молодого поэта в самые "черные списки" за стихи "Памяти Тициана Табидзе".

На Мцхету падает звезда.

Уже не больно ей разбиться,

Но плачет Тициан Табидзе.

На Мцхету падает звезда.

Но, с другой стороны, тогда же, с юности пришло признание и поэтов, и читателя. Познакомившись с этим стихотворением, Анна Ахматова стала воспринимать Юнну Мориц, наряду с Иосифом Бродским, как равных себе поэтов. Впрочем, Юнна Мориц не унывала, она сразу же нашла своего, такого же непослушного, читателя. А потому "И в черных списках было мне светло":

Я десять лет не издавала книг,

Но не рыдала, что "сижу в опале".

В какой опале, если ни на миг

Ни я, ни мой читатель не пропали?!

Юнна Мориц всегда весело сочиняла свои слова: любли, гдетство, гдерево, гденьги, кастрюлька-ядоварка, сама красочно разрисовывала свои стихи. А потом её стихи легко укладывались в знакомые всем песенки. Но чего у неё никогда не было - это отстранения от своей страны, своей родной природы, от простых людей. Булат Окуджава как-то посвятил ей прекрасное четверостишие:

Юнне Мориц

Среди стерни и незабудок

не нами выбрана стезя,

и родина - есть предрассудок,

который победить нельзя.

Вот это непобежденное чувство родины и помогало Юнне переносить все травли и "черные списки". Она явно не вписывалась ни в шестидесятнический евтушенко-ахмадулинский настрой, ни в диссидентствующую культуру, четко обозначив свои позиции для всех тех, кто предлагал Юнне покинуть нашу страну. Западный мир явно её не прельщает:

Все там, брат, чужое,

не по нашей вере.

Не по нашей мере

окна там и двери

Но всего чужее -

страх чужой при мысли,

что у них на шее

мы с тобой повиснем.

Она всегда была и ощущала себя русским поэтом, и никаким другим, органической частью русской культуры. Если для чиновников, и советских, и антисоветских, Юнна Петровна всегда была какая-то чужая, то для своего Читателя с большой Буквы, она была родной, своей, от 5 до 500 лет. Когда Юнну Мориц как-то спросили, что это такое - быть русским поэтом? Она сразу же ответила: "А что значит быть русским ученым, русским путешественником, русским архитектором, художником, артистом, русским врачом, философом, русским лесом, русским облаком в русском небе?.. Лично для меня это значит - быть Поэтом. Человек, вписанный в колесо (вниз головой!), - таков поэт в одном из образов классической древности. В этом античном взгляде на природу поэта есть нечто абсолютно русское. Язык русской поэзии в колесе русской и всемирной истории Естественно, я - русский поэт. За что и переведены мои стихи на множество европейских, и не только европейских, языков".

Я высоко ценил её стихи во все времена, детям своим покупал её детские книжки, сам с упоением погружался во взрослые В чем-то она была схожа с Иосифом Бродским, тоже не зависящим ни от либералов, ни от консерваторов. Точно так же Юнна Мориц не входила ни в какие поэтические стаи. Недаром они и ценили друг друга.

И все-таки, наивысший взлет поэзии Юнны Мориц совпал с повышением гражданственности её стихов. Кроме изысканного языка, кроме ярких игровых образов, приходит к настоящим большим поэтам и чувство сопричастности - с миром, с родным языком, не побоюсь этого слова - с народом. Как Анна Ахматова писала в "Реквиеме": "Я была тогда с моим народом", - так и Юнна Мориц не собиралась уходить от своего народа в космополитическую европеизированную наднациональную элиту.

Когда-то она написала: " В комнате с котенком, / тесной, угловой, / я была жиденком / с кудрявой головой " А рядом, за стенкой, жили татары, православные, в тесноте, да не в обиде. " Под гитару пенье, / чудное мгновенье - / темных предрассудков / полное забвенье! " Это - всё та же барачная, коммунальная атмосфера тридцатых годов, что и у Высоцкого: " Мои - без вести павшие, твои - безвинно севшие ". С той поры у Юнны Мориц и ненависть к рою садящихся на сладкое, и желание чувствовать себя в изгнании от кормушек, от власти, от наград.

Казалось бы, кому, как не Юнне Мориц, с её "черносписочностью", и быть после развала Советского Союза, после горбачевской перестройки в первых рядах наших либералов? Её и начали возносить на горбачевской волне, быстро премию "Триумф" дали, готовы были и на Нобелевскую премию выдвигать, но уже поэма "Звезда сербости" сразу же отпугнула всех. Из журнала "Знамя" вернули даже с каким-то презрением: мол, до чего же Юнна Мориц докатилась, сербов защищать, возмущаться американскими бомбардировками? И потому в девяностые началась ее вторая безкнижная десятилетка, попала уже в новые "черные списки". И как песни русского сопротивления зазвучали по всей России уже антилиберальные стихи всё такой же яркой и талантливой, такой же изысканной, но к тому же и гражданской поэтессы Юнны Мориц:

Диктатура либералов, тирания либералов,

Либеральное гестапо: кто не с ними - тот нигде!..

Что-то в зверстве либералов есть от лагерных амбалов,

Крокодилов креативных, эффективных в той среде

Диктатура либералов, тирания либералов,

Их кричалки, обещалки растерзательных расправ, -

Что-то в зверстве либералов есть от пыточных подвалов,

Где с Россией разберутся, шкуру заживо содрав.

Небезызвестный либерал Дмитрий Быков, после выхода поэмы "Звезда сербости" сразу же состряпал в интернете несколько доносов, где поэму в защиту сербов и России обзывал "антиамериканской". Ну что же, когда-то Юнну обвиняли в антисоветскости, сегодня эти же люди топчут всё советское, и обвиняют свободно мыслящих людей в антиамериканизме. Это и есть диктатура либералов.

Юнна Мориц убеждена, что дело не в самой Америке, а в либеральной ненависти к русской истории, к русской культуре, даже к русскому языку. Она и не скрывает, что пишет чистую лирику Сопротивления. "Те же самые типы при советской власти вопили, что я - "антирусская", теперь вопят, что я - "антиамериканская"". По всему либеральствующему Интернету после её стихов Сопротивления разнесся вопль, что Юнна Мориц впала в маразм, в деменцию, что она "выжила из ума".

Но поэт не собирается сдаваться своим оппонентам. В лицо им бросает: "Коммерческий успех Быкова - мероприятие для "Жиртреста", тут без продюсера, спонсора и спецэффектов никак нельзя. Таким путём ходят в "Жиртрест", это такой жанр - ожирение. Моя поэма "Звезда сербости" написана бесплатно, за так, за любовь к русской литературе, которая всё ещё способна на такой поэтский поступок. Могла ли я извлечь из этой поэмы какую-то выгоду? Такая чудовищная идея несовместима с моей природой. А его единоверцы дружно объявили меня "выжившей из ума, больной на голову", ссылаясь на мой почтенный возраст (у них там такая "культурная, креативная среда!"), особенно "образованные" из этой среды объявили меня "ужасным, кошмарным, бездарным" поэтом, который всё ещё жив, к их глубокому сожалению. Одной из учениц Быкова из МГИМО я даже дала интервью для "Новой газеты", где она всё время хотела узнать, не может ли талант умереть раньше, чем сам человек. Я, конечно, ей открыла страшную тайну: человек умирает, а талант его остаётся и долго, иногда очень долго живёт".