Газета Завтра Газета - Газета Завтра 892 (51 2010) Страница 22

     Чернякову — по зубам, зрителю — в зубы. Зритель, житель Рублево-Успенского шоссе, где была развернута реклама Большого, что-то удар не спешит держать. 26 ноября французский телеканал классической музыки Mezzo для своей многомиллионной аудитории провел прямую трансляцию из Большого театра России. Россия выбрала "Воццека" Альбана Берга от Дмитрия Чернякова, читатель "Завтра" наслышан об этом зрелище. Казалось бы, какое светское событие для российского бомонда! За удовольствием вживую услышать "сенсацию", так модно называть "Воццека", говорят, взвод солдат в театр нагнали. И то верно, у зрителя Рублево-Успенского шоссе есть свой Большой.

     Так вот. Пока Большой театр оккупировал десант из Дмитрия Чернякова и Леонида Десятникова под управлением господина Иксанова, пока шла "перестройка" Большого, пока "Лебединое озеро" дрейфовал в стиле Плисецкой в сторону Кремлевского дворца, в Москве образовались три Больших. Новая сцена Большого театра — раз. Большой от Аркадия Новикова — два. Ну и Большой — три. Третий, как это бывает в жизни, часто оказывается лишним. Вот только ошибочка вышла. Что-то зачинщики реконструкции Большого театра не досчитали, что-то прорабы — не просчитали. Кстати, куда подевалось лицо попечителя "перестройки" Большого театра господина Швыдкого с картинки раскуроченного зева? С чего вдруг утихли его сусальные речи? А какой полёт был! какой масштаб менеджмента! Прорыть вглубь под землю три-пять этажей, слепить сцену в подземелье, пусть артисты, как шахтёры, "уголь" на гора дают! Теперь котлован бульдозеры сравняли…

     И мне жаль. Нет, жаль не зарытых в чьи-то карманы миллиардов. Жаль, что не дорыли! Еще бы немного котлован этот расширить и углУбить — и, глядишь, Большой театр провалился бы сквозь землю. Кому он нужен, этот прах преданий о рокайной пышности коронационных торжеств, о гордом звании "ворот страны", о храме горения искусством, об эмблемном, наконец, "Лебедином озере" как жажде по идеалу? От жажды спасает "спрайт". Идеал — прибежище лузеров.

function countCharacters () { var body = document.getElementById ('gbFormBody') if (!body !body.value) return; jQuery('span#gbFormCount').html (body.value.length) if (body.value.length = 2500) body.value = body.value.substring (0, 2499) } setInterval (countCharacters, 500);

1

Сергей Угольников ГОРЯЩИЙ КРЕСТ

При сегодняшнем состоянии театрального процесса никак не удивляет то, что режиссёры, желающие поддерживать образ "модных" или находящихся "в теме", выбирают для интерпретации классические произведения. В конце концов, произведения так называемой "новой драматургии" настолько отвратительны, что изгадить эти пьесы ещё больше, для "фурора", не представляется возможным, а покуражиться над классикой способен любой недоумок. Гораздо сложнее приходится тем, кто не собирается увеличивать деградацию и несколько иначе видит свою роль в искусстве. Отчасти поэтому труппа Московского историко-этнографического театра обратилась к постановке пьесы по роману Гилберта Кийта Честертона "Шар и Крест". Ведь английский писатель, творчество которого было пронизано религиозностью, является в то же время образцом злободневности, полемичности и погружением в социальный контекст времени.

     Спектакль, по сценарию главного режиссёра театра Михаила Мизюкова, возможно, и не желая того, отсылает зрителя к актуальным событиям Российской Федерации. Главного редактора газеты "Атеист" Джеймса Тернбулла вызывает на дуэль житель шотландских гор Эван Макиэн (Николай Антропов). Ситуация вполне соотносится с выставкой "Осторожно, религия" и "отредактировавшими" её алтарниками. Но "атеист", в блестящем исполнении Дмитрия Колыго, слишком обаятелен, не в пример бывшему директору сахаровского центра, для которого 282-я статья УК РФ выглядит слишком благородной. Это не слабость исполнения, а невозможность объять необъятное. С честертоновским редактором богоборческой газеты представители "Народного Собора" могли бы вступить в корректную полемику, Тернбулл вызывает ассоциации с рядом исторических персонажей, на фоне которых самодуровы просто ничтожны.

     Закон не поощряет дуэли, и герои отправляются в путь. Беглецы пересекают всю Англию, но не могут прийти к согласию. Встреченный ими крестьянин, в исполнении Павла Суэтина, попов не любит так же, как и атеистов. Не может определить своего отношения к высшим силам и Беатрис Дрейк (Светлана Американцева), хотя она и способна дать пнуть "проклятого полицая" или полюбить искреннего защитника веры. Нет, по мнению Честертона, никакой правды и в островном "ницшеанце", любящего и провоцирующего насилие Мориса Уимпи, сыгранного Антоном Пармоновым. За собственную любовь к насилию — надо отведать тумаков самому. Но у автора, как и у его героев, не получается вырваться за пределы Острова. Иллюзии в отношении "территории чести" Франции (где проклятые синие мундиры не так мешают благородству, как в немытой Британии) не рассеваются. По ходу пьесы Сатана, принявший образ континентальной "науки", заставляет островной парламент принять закон, согласно которому в сумасшедший дом будут сажать не по решению суда, а по решению "разума". Поэтому другой акцент получают даже небольшие роли судьи Вэйна (Сергей Васильев) или Миротворца (Виктор Присмотров). "Правовое государство" невозможно без высокой степени цинизма, что для Честертона было невыносимо. Но даже цинизм (наверное, как рудимент "обычая") не даёт страховки от попадания в сумасшедший дом, который олицетворяет собой "торжество науки", в жернова "карательной психиатрии" отправляются все герои постановки.

     В страхах, когда невозможно различить, где правда, а где ложь, выявляется не только абстрактная "объективная реальность", но личные переживания Честертона. Ведь "не разум руководит жизнью, а обычай" — впечатления, формируемые островными традициями, а не континентальным стремлением к совершенству. Некогда научность фрейдизма и марксизма была истиной, расплата за неверие могла наступить мгновенно. А сегодня многие наблюдатели уместно сомневаются в оправданности претензий на самостоятельность психологии или социологии в качестве научных дисциплин. Но напоминание о былых реалиях и связанных с ними реакциях — одна из функций театра, в названии которого присутствует слово "исторический". И этнографический компонент сценического действия наполнен всё тем же бережным отношением к фактуре. Блестяще проработаны не только костюмы, песни и танцы, но даже и элементы фирменного английского юмора. Естественно, Честертон — не Уайльд, но и в его произведениях хватает прекрасных шуток. Юмор в серьёзной драме не растворяет действие, а делает его многообразным. Ведь процесс для всех заключённых либерального концлагеря идёт к Армагеддону, и декорации, перемещаемые всей труппой театра, ускоряют своё и без того стремительное движение, однако развязка спектакля совсем неоднозначна. Пожар в сумасшедшем доме оказался репетицией, прологом к чему-то иному, о чём Честертон догадывался, но не хотел верить. Духовное разложение Европы, перепрофилирование храмов под гей-бары и мечети вряд ли обрадовало бы даже самых радикальных атеистов прошлого. Над этими историческими предупреждениями, а не только перипетиями увлекательного сюжета, и заставляет задуматься спектакль "Шар и крест".

function countCharacters () { var body = document.getElementById ('gbFormBody') if (!body !body.value) return; jQuery('span#gbFormCount').html (body.value.length) if (body.value.length = 2500) body.value = body.value.substring (0, 2499) } setInterval (countCharacters, 500);

1

Андрей Смирнов МУЗОН

Пахом и Вивисектор. "Москва" ("Союз") 2010.

     Пахом (Сергей Пахомов) — культовый московский комик, заметный персонаж художественного сообщества, исполнитель главных ролей в трэш-кинохитах "Голова", "Зелёный слоник" и "Пять бутылок водки", человек-маска и арт-провокатор. По жизни ещё занимает (или занимал) пафосную должность в каком-то глянцевом журнале. Есть большой соблазн сказать, что днём Пахом работает на "общество спектакля", а вечером и ночью это самое общество расшатывает, но обойдёмся без радикализма. Пусть будет просто — многомерность талантливого человека.

     Недавно я застал Пахома на прощании с Е.В. Головиным, что явно не укладывалось в мои представления о нём. Не то чтобы подкупило — заинтриговало. Тем интереснее следить за пахомовскими проявлениями.

     "Москва" — уже третий альбом Пахома, и второй с Вивисектором, Михаилом Антиповым ("Vivisectors", "Gulag Tunes"). Первый опыт назывался "Бонча", в промежутке был прошлогодний — "Жизнь весёлый карнавал" при активном участии Прохора, видного деятеля отечественной музыкальной богемы.