Книжка-подушка - Александр Павлович Тимофеевский Страница 22

все, что угодно, любым избранным им способом. Хочет изъясняться на куцей фене или плести словесные кружева, или плеваться матом, или постоянно менять регистр, переходя с жирного адвокатского баритона на взволнованный тенор, на ернический фальцет, на благодушный патерналистский бас – это его выбор. Может снять штаны и жопу показать, тоже будет в своем праве. Мои друзья-художники с драматической и часто вполне осмысленной обидой повторяют: как же так, я целый год (три года, пять лет) думал над этим сюжетом, страдал им и болел, все в нем облюбовал и обжил, и тут спускается некто с горы и одной фразой мои пять лет перечеркивает. Да, с горы, и, как правило, мудак, да, одной фразой, и совсем не такой удачной, как ему, мудаку, кажется. Но он в своем праве. Потому что есть критик, есть чистый лист бумаги (неважно: белое пространство монитора), есть фильм (книжка, инсталляция, симфония, спектакль), о котором он пишет, и бог им судья. Критик точно так же должен заболеть и перестрадать, облюбовать и обжить, и то, что у него на это уходит не пять лет, а пять часов (пусть даже 50 минут), не играет особой роли: он такой же творец, как и художник, потому что чистый лист бумаги это космос, и в нем надо обрести опоры, и прийти из точки А в точку Б, не растеряв ничего по дороге, и, желательно, не споткнувшись. Налегке прийти, без одышки. Это такая же композиционная задача, и она столь же беззащитна, и судить ее будут одной пустейшей фразой: ниасилил, многа букф. Именно эта беззащитность дает критику те же права, что и художнику: выражайся как хочешь, ты один, против тебя глупый мир.

Круглые, овальные и пр. столы все эти презумпции снимают. Глупый мир тут рядом, окружил заботой, дышит в затылок. Какое одиночество? – нет одиночества. Есть УЖК, коллектив единомышленников, белорусский вокзал плечом к плечу врастает в землю тут. Из точки А в точку Б никто один не идет, каждый обрывает себя на полуслове – ведь товарищ подхватит. Никакая композиционная задача ни перед кем не стоит. Нет ни беззащитности, ни личной ответственности. Зато есть такая мерзотина как общее чувство, витающее мнение, коллективное знание. Истина, которой владеет ареопаг. Сравнение с парткомом рождается само собой.

Несколько лет назад, еще на Опенспейсе, такой же партком собрался по делу тов. Смирновой, снявшей фильм «Два дня». Я видел фильм, я знаю Смирнову больше двадцати лет, она моя близкая подруга. Тут ситуация прямо противоположная: я не видел спектакля, мы с режиссером Богомоловым едва знакомы. А впечатления – те же.

Дорогая Colta! Я вас очень люблю – всех вместе и многих по отдельности. И дурного не посоветую. Уберите эти столы, уберите их нах, пожалуйста!

2 июня

Одна из любимейших моих картин во всей мировой живописи – «Оммаж Веласкесу» Луки Джордано. Самый конец XVII века.

Интеллектуальность барокко, живописность соображения, концептуализм былых времен.

Мысль, ставшая образом, апологетика, острая, как критика.

И что тут можно добавить словами, пусть самыми изощренными? Как с этим соревноваться?

5 июня

Когда мне было 17 лет, люди десятью годами старше воспринимались мною как глубокие старики и старухи, несчастные и совершенно безнадежные. Что 27, что 72, никакой разницы для меня не было, такой самоупоенный возрастной шовинизм. Надо сказать, что он встречается совсем не только в 17 лет, но с годами получает двойное, тройное дно и пропитывается драмой, на которую накинута вуаль насмешливой трезвости. Собственно, эта трезвость единственно драматична, от нее рыдать хочется.

На днях моя 45-летняя приятельница, женщина очень резкого ума, впала в такую трезвость. Речь зашла о 60-летней светской красавице, у которой молодой любовник.

– Нет, вы мне объясните, как она это делает, – вопрошала насмешливая. – И совсем не стесняется? Вот просто расстегивает блузку, снимает юбку и ложится в постель?

«Парик не стягивает, зубы в стакан не кладет, новые технологии ей по карману, точно, как ты, она все делает», – злобно подумал я и тут же пожалел приятельницу, и стал искать слова, примирительно меняющие тему. Но говорить их не пришлось, слова не понадобились, приятельница моя смеялась, глаза ее блестели, она розовела и хорошела на глазах.

9 июня

Газета ру сообщает, что «президент американской правозащитной организации Spectrum Human Rights Ларри Полтавцев обратился к руководству бельгийской юридической фирмы Mayer Brown, спонсирующей ЛГБТ-организации, с письмом, в котором поинтересовался позицией сына депутата Елены Мизулиной в отношении ее последних инициатив в Госдуме, серьезно ужесточающих наказание за все виды пропаганды гомосексуализма».

Дело в том, что сын Мизулиной живет в Бельгии и трудится как раз в Mayer Brown.

Депутата Мизулину в ее человеконенавистнической деятельности извинить может только душевная болезнь.

Но при чем тут сын?

Нет, вы скажите нам, товарищ Аллилуева, не увиливайте, как вы относитесь к культу личности Сталина?

Советский человек этот правозащитник Полтавцев, хоть и Ларри.

«Понятное дело, что дети за действия своих родителей не отвечают, но, тем не менее, услышать позицию человека в отношении той или иной проблемы можно и нужно», – рассудительно объясняет он.

Но вы же не о проблемах его спрашиваете, а об инициативах Госдумы, с которыми выступает мать. И ждете, чтоб он встал и сказал: «Падла и сука моя мама. Сука и падла. Старая червивая кочерыжка».

Так, что ли?

9 июня

Великое бонмо Станиславского – надо любить искусство в себе, а не себя в искусстве – живет и дышит, а значит, легко переделывается. Не надо жалеть себя в кровавом режиме, надо ненавидеть кровавый режим в себе.

10 июня

Удивительно, с какой серьезностью фейсбук обсуждает московские выборы, допустят ли до них Навального, пойдет ли Прохоров сам или выдвинет вместо себя свою говорливую сестру. А какая нах разница? Уж не собираетесь ли вы, дорогие мои, идти на избирательный участок? Я вот один раз за 12 лет сходил – в декабре 2011 года и проголосовал по-умному – за «Справедливую Россию». Помните, мы тогда рассуждали, как голосовать против власти? За коммунистов – уж слишком диковинно, за Жирика – немножко тошнотворно, Яблоки и пр. не пройдут; остается одна «Справедливая Россия». И мы за нее проголосовали. Я сейчас не про Чурова и не про то, что выборы – обман. О, если бы! Есть вещи похуже обмана. Например, правда. «Справедливая Россия», которая уже давно теряла избирателей и к 2011 году должна была достойно стушеваться, благодаря протестной правде обрела второе дыхание, получила вдвое больше голосов, чем ей было положено, и, рассевшись в Думе неожиданно широко, вновь стала претендовать на комитет по делам семьи и детства или как он там у них называется. Да, да, мои дорогие, мы голосовали за Мизулину Елену Борисовну, и мы ее получили.

Так что никогда, никогда, никогда не надо ходить