Александр Горянин - Россия. История успеха. После потопа Страница 23

В 70-летней истории с «союзными» и «автономными» вообще не все ясно. Если Сталин был такой провидец и унитарист (еще в апреле 1918 г. он, нарком по делам национальностей, говорил: «Федерализму в России суждено, как и в Америке и Швейцарии, сыграть переходную роль к унитаризму – к будущему социалистическому унитаризму»), вынужденно уступивший Ленину в 1922 г., почему же он в 1936 г., обладая уже всей полнотой власти, пошел на превращение Казахстана[46] и Киргизии из автономных республик в составе РСФСР в союзные?

А вот Хрущев, наоборот, поступил в 1956 г. как ранний Сталин. В тот год Карело-Финская ССР (о ней сегодня напоминает только шестнадцатая позолоченная девушка фонтана «Дружба народов» московского ВВЦ) была им «волюнтаристски» разжалована в Карельскую АССР в составе РСФСР. Если бы не это решение Хрущева, сегодня Мурманская область была бы такой же эксклавной территорией, как Калининградская: в 1991 г. Карело-Финская ССР обязательно провозгласила бы независимость – чем она хуже прочих ССР? Причем эта утрата оказалась бы посерьезнее утраты Крыма.

Уход республик произошел так спокойно в первую очередь потому (странно, что мыслители, отрицающие способность нашего народа к правовому мышлению, не обратили внимания на данный факт), что в глазах большинства все было по закону. Пусть не на сто процентов по закону, главное – не по понятиям. Самые простые люди говорили, вздыхая: «Ничего не поделаешь, имеют право. По конституции!»

Это был железный довод. Такой же железный, как и отсутствие права на независимость у автономий: нельзя по конституции! Юридизм победил в данном случае не только на государственном уровне, но и на уровне массового сознания.

Хотя кто-то и напоминал с экрана, что лишь по чистой случайности созданная в 1921 г. Горская автономная республика, объединявшая осетин, кабардинцев, балкарцев, карачаевцев, чеченцев, ингушей и часть казаков, со столицей во Владикавказе, не стала союзной. Такие проекты были, республика вполне «тянула» на союзную – во всяком случае, территориально превышая Белоруссию, какой та была на момент создания СССР (а состояла она тогда из шести уездов бывшей Минской губернии). Повернулось так, а могло повернуться иначе.

Скажу заодно и о следующем. Как ни стараются сегодня в странах Восточной Европы об этом забыть, каждая из них избавилась от коммунизма не сама по себе, она была избавлена от коммунизма Москвой, вплоть до прямой режиссуры событий: «бархатными революциями» здесь скрытно (и не очень) руководили из посольств СССР. Причем, чтобы запустить процесс, оказалось достаточно урезать субсидии этим режимам – и прямые, и скрытые, в виде возможности реэкспорта советских поставок. Лишь про Польшу можно сказать, пишет французский политолог Ален Безансон, что она «отчасти освободилась собственными силами» («Русская мысль», 27 апреля 2000 г.). Разумеется, ни слова, ни вздоха благодарности Россия ни от одной из этих стран (исключая бывшую ГДР) не дождалась. Дождалась прямо противоположного.

Лучше всех об этом сказал Солженицын (интервью «Шпигелю» 23.07.2007): «Они [политики посткоммунистических стран] готовы предъявлять претензии и обвинения – и самой удобной для себя мишенью выбирают сегодняшнюю Москву. Как будто они героически освободили себя сами и вот живут новой жизнью, а Москва осталась коммунистической». Боюсь, нам скоро начнут рассказывать, что «бархатные революции» совершались под огнем советских (даже нет: русских) танков[47].

5. Кто первым вышел из СССР?

Мы уже привыкли, что ельцинскую эпоху обзывают «потерянными годами», самого же Ельцина – «царем Борисом», который был одержим «патологической жаждой власти», «совершил беловежское предательство» и «расстрелял парламент». Понятно, когда такое слышишь от коммунистов, но когда то же самое твердят либералы, начинаешь сомневаться в их политическом здравии.

Нечаянно опрокинувший коммунизм Горбачев в кормчие плавания к вольному берегу – смертельно опасного плавания – никак не годился. Он сделал свое великое дело и должен был уйти. Стране требовался другой лидер. Страшно представить себе: ведь он мог не найтись в нужный миг. Но он нашелся.

Поначалу Ельцин многим внушал страх. Секретарь обкома, снес Ипатьевский дом, популист… А уж манеры! Но когда он швырнул свой партбилет, народ сразу понял, что это поступок не оппортуниста, а решительного человека. Массы инстинктивно поверили ему. В переходные времена, когда чувства обострены, инстинкты играют замечательную роль. Поступок Ельцина помог миллионам разочаровавшихся в утопии преодолеть психологический порог и поступить так же.

Ельцин сделал все для принятия Декларации о суверенитете РСФСР, но не был ее отцом. Съезд народных депутатов, до того расколотый на два непримиримых лагеря – российских коммунистов и демократов, – обнаружил 12 июня 1990 г. неслыханное единение: за суверенитет было отдано 907 голосов из 929. Каждый лагерь голосовал по своей причине. Демократы строили планы быстрой и радикальной экономической реформы и не хотели, чтобы союзное законодательство стало ей помехой. Коммунисты же (во главе с тов. Полозковым) хотели избавиться от «перестроечного» руководства Горбачева.

Идея покинуть СССР витала в России уже не первый год. Шестого июня 1989 г. на Съезде народных депутатов ее наконец публично озвучил писатель Валентин Распутин, задавший такой вопрос: почему бы России не выйти из состава СССР, зачем нам такой балласт? Не только элиты республик хотели убежать от так называемого Центра (который для них и был Россией), но и элиты России хотели убежать от республик. Правительство Ивана Силаева (разумеется, с ведома Ельцина) начиная с июня 1990 г. начало сокращать выплаты в союзный бюджет, сознательно ускоряя процесс всеобщего тихого расползания: у дотационных регионов вроде Таджикистана или Прибалтики исчезал последний мотив оставаться в СССР. Что касается россиян, они, естественно, приветствовали идею, что Россия будет меньше отдавать другим. Сакральная тема единства СССР была опущена на уровень денежных взаиморасчетов.

Декларация 12 июня 1990 г. была поддержана не только съездом, но и тогдашним российским обществом. Последовавший полтора года спустя распад СССР поставил в глазах многих летописателей позитивный смысл той акции под сомнение, и напрасно. Максим Соколов справедливо пишет, что Декларацию о суверенитете у нас постепенно стали рассматривать «скорее как неприличный случай в благородном семействе, притом что к ней восходит в конечном счете вся нынешняя российская государственность. И апологетов, и беспощадных критиков роднит восприятие этого документа как фантастического, противоречащего всем известным историческим закономерностям. Ведь суть его в том, что главная, становая имперская нация объявила о фактическом выходе из империи, в которой она занимала главенствующее положение. Декларировалась, что РСФСР – Россия первична, а СССР – постольку-поскольку. Первой от империи отложилась самая большая и самая главная ее часть, инородческие провинции лишь последовали примеру».

Соколов, как обычно, пишет в расчете на людей просвещенных и памятливых. Те же, кто будет изучать события по разного рода самодельным «хроникам» (их полно в Сети), могут удивиться: разве первой «отложилась самая главная часть империи»? Ведь к 12 июня 1990 г. уже приняли законы о суверенитете Латвия (27.08.89), Азербайджан (23.09.89), Грузия (9.03.90), Литва (11.03.90) и даже Нахичеванская АССР (19.01.90). Но все это еще было частью того торга с Москвой, который вели местные коммунистические верхи. Чтобы остаться у власти, они пошли на союз с национальными движениями, это прочитывалось даже по газетам. Так, Коммунистическая партия Латвии, вслед за принятием в республике закона о суверенитете, публикует в своем печатном органе «Программу действий «По пути суверенитета Латвии»»[48]. Приняв законы о суверенитете, республики не решались в одностороннем порядке объявить о выходе из СССР. 99, 9 % союзных законов оставались на их территориях в силе. 4 мая 1990 г. Верховный Совет Латвии сделал важный шаг, объявив о начале «переходного периода» к независимости. Но переходный период – дело долгое. Между августом 1989-го и августом 1991-го я часто бывал в Риге и особых перемен не видел. Чтобы попасть в хорошую гостиницу, по-прежнему требовался звонок «из горкома».

Суверенитет России был явлением совершенно иным, он принципиально изменил ситуацию – за понятием СССР сразу исчезла реальная сила, дверь наружу распахнулась. Уже в следующем году через эту дверь вышли остальные 14 республик: Литва объявила об этом 11 февраля 1991 г., Грузия – 9 апреля, остальные двенадцать – после августовского путча, причем все они приняли по такому случаю специальные законы или декларации[49]. Характерно, что лишь Россия не принимала никаких дополнительных актов, справедливо посчитав, что Декларации 12 июня 1990 г. достаточно. Таким образом, можно согласиться с утверждением М. Соколова, что Россия покинула Союз ССР первой.