Газета Дуэль - 2008_37 (585) Страница 23

"…Мы вышли к серой «Волге». Во Дворце уже никого не было. По дороге единственной претензией было то, что я не дала им спокойно провести праздники дома…Я, конечно, заявила, что именно этот праздник хотела им испортить, чтобы было неповадно праздновать такие вещи, как дни несуществующей, да еще сталинской, конституции…И в «Волгу», и в двери Малой Лубянки я вошла сама, без всяких наручников, и не мои спутники старались пресечь мой побег, а я, по-моему, очень бы расстроилась, если бы они от меня убежали."

Вежливое отношение, арестовывать партизанку-антисоветчицу никто пока не собирается — это вам не резиновые дубинки американских полицейских!.. Это гораздо хуже.

"…Малая Лубянка внутри похожа на провинциальный особнячок… Потолки низкие, кабинеты уютные, коридорчики узкие, всюду дорожки, и тепло. Полы натерты, а на стенах вместо портретов сановных предков висят фотографии отличников чекистского производства. Мне вежливо предложили сигарету; я, конечно, понесла что-то насчет испанского обычая "не пить, не есть и не курить с врагами". Оперативник обиделся… "Мы хотим Вам добра, мы хотим Вам помочь, помогите нам и Вы. Помогите Вам помочь". Я сбила эту волну… Где-то час с лишним я читала им лекцию о том, какие они дурные люди, какие злодеяния творят, как губят Россию (мое западничество всегда было романтическим порождением российской почвы и для российской почвы), и какая в стране начнется против них борьба, и как она завершится восстанием и революцией. Этой речью я подписала себе ордер на арест (потом я узнала, что, если бы не мое поведение на Лубянке, дело бы передали в комсомольскую институтскую организацию)."

Важный момент, который стоит отметить особо.

Новодворская, по собственному признанию, подписывает себе ордер на арест не распространением антисоветских проклaмаций, не антиправительственным митингом, а призывами к вооружённому свержению существующего строя. Что в переложении на любые, даже демократические, понятия и уставы совершенно обоснованно с точки зрения правопорядка.

Всё остальное, то, о чём, якобы, и подумать было страшно, грозило разбором на комсомольском собрании! Брррр, какой ужас, какая страшная диктатура!

"…Лефортово показалось уютным и патриархальным: всюду ковровые дорожки, никаких звуков, бесшумная вежливая охрана, все какое-то ирреальное и бесплотное. Не охрана, а призраки. Не тюрьма, а замок сказочных гномов.

…В отдельном боксе просит раздеться женский тюремный персонал (мужчинам хуже: фельдшер — обычно женщина; для женщины приведут фельдшерицу, а для мужчины не станут искать мужчину-врача); просят раздеться вежливо, без грубости; душ вполне приличный, как в пионерском лагере, но я сразу поняла, что это конец, что отсюда не возвращаются, что это погребение заживо."

Не стоит строго судить бедную женщину. Старческий маразм — не радость. Ведь как ещё объяснить противоречие: вернулась и сама Новодворская, и 99 % других "узников совести". Многие эммигрировали. О некоторых она сама скажет чуть ниже — "их отпустили". Значит, возвращение возможно, погребение не состoялось…

"O достоинстве своих жертв в 1969 году гэбисты заботились мало: у меня отобрали все с железными застежками: пояс, сапоги. Я осталась босиком, в огромных мужских ботинках без шнурков, крючок сзади у платья тоже срезали.

Меня это не оскорбило, если в этом была цель (я ведь ожидала, что будут босиком по снегу водить). А вот когда велели в коридоре руки взять назад, это оскорбило, я отказалась и никогда не подчинялась подобным приказам. Предложила надеть мне наручники, если уж они так меня боятся. Хватило чувства юмора не надевать… Мой вид испугал моих следователей… Они устыдились, сапоги приказали вернуть, и, хотя я ничего у них не просила, заявив, что на войне, как на войне, они тут же позаботились, чтобы мне доставили из дома чулки, резинки, одеяния с пуговицами, разрешенные в тюрьме."

Да, очередное противоречие. "О достоинстве не заботились", но вдруг «устыдились» и обеспечили всем необходимым. С чего вдруг, Валерия Ильинична? Позвонили к вам домой, посоветовали, что принести. Откуда такая забота у гестаповцев? Вернее «эсэсовцев», как вы их часто называете.

По тюрьме, в обход правил, разрешили ходить, не заводя рук за спину, без наручников. Не вырвали язык, не избили, продолжали относится вежливо, старались помочь.

"Я ожидала, что в Лефортове полно политзаключенных, что кроме политических там вообще никого нет. Кем еще будет заниматься КГБ? Я не знала, что мы, политические, не составляем ежедневное меню охранки, но только лакомство на десерт. А повседневная пища, завтраки, обеды и ужины — валютчики, крупные взяточники, расхитители…В камере меня ожидал сюрприз. Я вошла (за мной конвоир тащил мой матрас с постелью), увидела двух женщин и спросила: "У вас, конечно, 70-я статья, товарищи? Листовки, нелегальная литература или рабочие кружки?" Они так рты и раскрыли. Одна была Тамара Иванова из комиссионного магазина на Арбате (сел весь магазин за валютные сделки с иностранцами), другая считалась крупной спекулянткой (Зоя приехала из лагеря к кому-то на следствие). Меня они приняли за валютную проститутку, сбывавшую что-то иностранцам. То же оказалось и всюду в соседних камерах."

Воистину потрясающая картина! Оказывается, КГБ не столько заботили политзеки, сколько воры и маньяки! Оказывается, тюрьмы "были забиты" не борцами за свободу, а теми, кто ДОЛЖЕН сидеть в тюрьме. И даже зная это, осознaвая, что в тюрьмах КГБ отбывают срок наиболее опасные рецидивисты, насильники, убийцы, даже зная это, "Демократический Союз", организованный и возглавляемый Новодворской, выступал в своей программе за ВСЕОБЩУЮ реабилитацию.

Кто же, после всего сказанного, настоящий ВРАГ НАРОДА?

"…Атмосфера осталась: атмосфера безликой, холодной, неумолимой машины уничтожения. Абсолютная чистота в камерах, чистое белье, горячий душ каждые 10 дней, роскошная библиотека, на которую я набросилась с большим аппетитом, нагло получая образование там, где жизнь кончалась вообще. Белье меняли каждые 10 дней, и оно было лучше, чем в поездах. Унитаз с крышкой, полки, стол, табуретки…"

Вот как оказывается выглядит "машина уничтожения"! Чистым бельём и человеческим отношением недовольна была Новодворская. Она готовила себя на подвиг, мечтала о публичной казни, о славе, о любви… Больше всего, мне кажется, о любви. Обними её в детстве отец, поцелуй её мать — и, возможно, нам с вами не пришлось бы возиться с этой старушкой, менталитетом напоминающей девочку переходного возраста.

Дальше всё то же самое. В книге звучит обида на то, что девушка готовилась к подвигу, хотела принести себя в жертву, а ей не дали. Оказалось, что Лобное место действительно только для туристов, что с государством, против которого она так яростно боролась, можно жить, можно договориться. Что оно принимает помощь. Нужно лишь терпение. Именно терпения ей и не хватало. Нужно было ВСЁ, СЕЙЧАС, так, как хотелось ЕЙ, а не как лучше для народа. Так избалованный ребёнок ложится на пол, бьёт ногами, требуя своего, не внимaя словам и увещеваниям. То, что (с натяжкой) возможно в трёхлетнем возрасте, не проходит в 19-летнем. Новодворская явно нуждалась в психиатрической помощи.

Поэтому не могу не привести её изложение событий, приведших к тому, что она оказалась на лечении в психиатрической больнице.

"B одни ненастный день без церемоний, предупреждений и объяснений привезли в институт Сербского, я даже не столько испугалась, сколько оскорбилась. И это была правильная реакция. Пока я жива, я буду настаивать не только на том, чтобы упразднить КГБ, но и на закрытии Института судебной медицины им. Сербского, почитая второе заведение не менее вредным и исторически преступным, чем первое…Меня заперли в отдельную камеру, и общение с институтом началось…Уже через много лет я узнала, что в течение месяца гэбисты не могли найти врачей, желающих подписать вместе с Лунцем диагноз "вялотекущая шизофрения". Мне показалось, что некоторые молодые научные сотрудники искренне считали, что спасают жертвы КГБ от лагерей (ничего не зная о ситуации в спецтюрьмах) и дают им возможность потом учиться и жить в столицах.

…Здесь я и познакомилась со знаменитым Лунцем. Даниил Романович был холеным, вальяжным барином с отличной филологической подготовкой. Я успела за одну беседу об экзистенциализме сделать его своим личным врагом, заявив, что он инквизитор, садист и коллаборационист, сотрудничающий с гестапо — с КГБ. Оля Иоффе знала о перспективах такого поведения столь же мало, как и я. Она на все "наводящие вопросы" отвечала: "Я буду продолжать борьбу" — и заработала себе диагноз. Ира Каплун знала, наверное, больше нашего. Она уклончиво отвечала: "Подумаю, еще не решила…" — и была признана вменяемой.

Они со Славой из Лефортова ушли домой… Лунц задал мне всего один вопрос, предлагая в последний раз соломинку (может быть, и ему стало жалко, и на палачей находит!): "Не сожалеете ли вы о том, что сделали?" Я, конечно, заявила, что "от содеянного мною не отрекусь!" — и заклеймила КГБ и институт Сербского презрением и позором, пообещав все тот же Нюрнберг. Лунцу оставалось только махнуть на меня рукой…"