Газета Завтра - Газета Завтра 199 (38 1997) Страница 23

Тонконогий арабский скакун.

И внутри обрывается что-то,

И царит в аравийской ночи

Запах пряностей, конского пота,

Благовоний, верблюжей мочи.

Ощущенье достойно восторга,

Но среди европейских гостей

Я приемлю загадку Востока

С ожиданьем вестей — не затей.

И одно мне понятно хотя бы:

Так пустынно и тягостно тут,

Что в песках беспросветных арабы

Заунывнее русских поют.

БУНИН

Здесь ранним утром горизонт лазурен,

Чуть окаймлен бесцветностью песков.

Со мною вновь заветный томик — Бунин

Со свежестью и зоркостью стихов.

Я повторяю путь его восточный

Не по морским — заоблачным путям,

Но этот слог, возвышенный и точный,

Конечно, неподвластен скоростям.

Вода в заливе — ярко-бирюзова,

На глубине — синя до черноты.

Я только прикоснулся к тайне слова,

Как ночью теплой снова снилась ты…

В НОЧНОЙ ПУСТЫНЕ

Есть какая-то тоска

Даже в праздном интересе.

Запах пыльного песка

В полусонном “мерседесе”.

Вновь дорогой связан мир

Нескончаемой и близкой -

Из Хургады мчим в Каир

По пустыне Аравийской.

До спасительной реки,

До живительного Нила.

Но пустыня огоньки

По дороге обронила.

С незабвенных школьных пор

Подводить привыкли базис:

Зданье, пальма и забор -

Это, видимо, оазис?

Он светло глядит во тьму

В электрическом прибое…

Как завидует ему

Край богатый наш — Приморье!

ТЕЛЕКАНАЛЫ

В жарком Египте во время маршрута

Много программ поменял,

Только роднее всего почему-то

Был итальянский канал.

По Эмиратам — арабские танцы,

Немцы — рекламу дают,

Давят политикой американцы,

А итальянцы — поют.

Утром включай телевизор спросонья,

Кофе себе наливай

И приготовься: “Аллере кансоне!”,

То есть: “А ну — запевай!”.

Вечером — снова мерцанье экрана,

Все перемешано тут:

Из Тегерана — зачтенье Корана,

А итальянцы — поют!

Где-то война, катастрофа и горе,

Гибнет Великая Русь,

А итальянцы: “Кансоне, синьоре!”..

Я подпевать не хочу и на море,

Но осуждать — не берусь.

АСУАНСКАЯ ПЛОТИНА

Возводили новостройки,

Столько сделали добра,

Что смеются на Востоке,

Хоть гордилися вчера.

И шуткуют египтяне

Мол, плотина -very good!

Сквозь нее, как было ране,

Крокодилы не плывут.

А без них весьма уныло,

Как-то даже не с руки

И туристам в дельте Нила,

И феллахам вдоль реки.

В жарком мареве-тумане,

Удивляя всех подряд,

Крокодилы в Асуане

По-русски говорят!

БАРЬЕР

Просыпаюсь чуть не на рассвете,

Но брожу один, живу молчком,

Хоть имею прямо в туалете

Трубку телефона над бачком,

Чтоб звонить в отеле с унитаза,

Но куда? А главное, кому?

Ох, язык — какая же зараза,

Если он ни сердцу, ни уму!

Сколько лет учил его — от школы

До аспирантуры зрелых лет.

Помню, как спрягаются глаголы,

А владенья устной речью — нет.

Речью не такой, как на базаре:

Как проехать и почем купить?

А чтоб с иностранкой быть в ударе,

Поухаживать и пошутить.

Мало для знакомства жеста-взгляда,

Надо охмурить, поговорить…

Потому курортная Хургада

Лишь смогла частушку подарить:

Жил в отеле “Холидей”

Средь порядочных людей,

А куда ж девались бляди

В этой праздничной Хургаде?

СМОГ

Этот мир — то шумный пир,

То немое прозябанье.

Что же мне открыл Каир? -

Громоздящиеся зданья,

Знойный танец живота,

Западавшего глубоко,

Боль контраста: нищета

Рядом с роскошью Востока.

Душный смог,

Широкий Нил,

Кто не смог -

Не переплыл…

* * *

Соленый ветер с моря — по лицу,

Он прилетает истинным спасеньем.

Все, слава Богу, близится к концу,

Московский рейс один — по воскресеньям.

Хургада-Каир, 1997

НАДГРОБИЕ ИМПЕРИИ

ТИТ

Как сложно писать о современности. Как сложно исследователю оценивать и анализировать, например, монументальные творения настоящей эпохи, избегая при этом официальной патетики, не впадая, между тем, в желчный и мелочный снобизм (что само по себе является признаком скверной работы пищеварительной системы).

Памятуя обо всем вышесказанном, прошу читателя не воспринимать данный текст как попытку "очернить" что-либо, "уколоть" кого бы то ни было. Все проще: движимый любопытством я, как и сотни тысяч моих сограждан, совершал экскурс по новым достопримечательностям города Москвы, при этом силясь разобраться в своих чувствах и мыслях. Уверяю вас, дорогой читатель, я не придумывал себе заранее никакой жесткой схемы и был одинаково готов как принять, так и отторгнуть увиденное. Готов был искренне восхититься или же гневно отвернуться. Однако именно то, что я увидел, и подтолкнуло меня к письменному столу.

Желание мэра Лужкова поставить восстановленный храм Спасителя на охрану в ЮНЕСКО (как памятник всемирного культурного наследия) — чистая блажь. Во-первых, этот мощный, стратегически важный объект (каркас его сделан из сверхпрочного железобетона) не нуждается в охране как таковой. Во-вторых этот современный храм есть вполне оригинальное сооружение и (уж не знаю, хорошо это или плохо) вовсе не идентичное тоновскому творению. Откровенные упрощения в декоре самого храма меркнут перед модернистским апломбом архитекторов-устроителей близлежащей территории и стилобата. Пусть арки на звонницах лишены первоначального игольчатого орнамента, а порталы скучают без сложной и многомерной византийской резьбы, зато комплекс главного храма России нынче представляет из себя уникальный полигон различных стилей и направлений, бешено конкурирующих между собой в пределах старинного, некогда цельного контура.

Более того, подробное изучение элементов сего строения позволяет сделать вывод — перед нами квинтэссенция русской, а точнее, советской архитектурной традиции во всей ее фантастической противоречивости.

Еще бы. Глянцевый темно-красный гранит цоколя храма неотступно шепчет: "Мавзолей…" Нет нужды говорить, что пояс цоколя старого храма был сделан из темно-зеленого итальянского мрамора или так называемого украинского лабрадорита, имевшего многочисленные зеленые вкрапления. Какое это имеет значение? Все гораздо интереснее: мостик, ведущий с Волхонки прямо к воротам храма, заставляет вспомнить о промышленном дизайне тридцатых годов: обнаженные металлоконструкции — ребра жесткости, серые заклепки, четкие сварные швы. Мостик подпирают серые железобетонные стойки. Подобные штуки очень любил академик Фомин, но такие пилоны не могли присниться старику Тону даже во сне.

Нижняя северо-восточная стена стилобата мистическим образом полностью воспроизводит часть фасада здания КГБ на Лубянке. Я нисколько не шучу! Однако здесь в "палацио" врезаны алюминиевые (как от телефонной будки) двери и грубые серийные ("столярки") деревянные окна. Таким образом осуществлен виртуозный бросок: наблюдатель с высоты сталинского ренессанса летит вверх тормашками в прагматичное болото позднего застоя.

Все здесь знаменательно и значительно. Кладка стен стилобата храма сделана из колотого рваного гранита (в технике "гротесковой рустовкой"). Сей прием был чужд воспитанному на ампире Тону, но зато близок и хорошо знаком всем нам по цокольным этажам строений эпохи тоталитаризма, которые после войны украшались плитами трофейного камня. Нетрудно заметить, что пандус для подъезда к храму высоких гостей "взят" у гостиницы "Россия"… Однако самым трогательным элементом храмового комплекса является аляповатый отделанный гранитом бассейн — своеобразная рецессивная память о "несчастном" бассейне "Москва".

Я знаю: мрамор, коим отделаны стены храма, вызывает в среде профессиональных архитекторов скепсис. Да, кощунственные слышались речи о якобы продолжающейся здесь традиции отделки дворцов молодежи и обкомов партии. Это, конечно, преувеличение, но ведь действительно с 60-х годов партийное строительство необъяснимым образом тяготело к мрамору (возможно, проявился мещанский стереотип: мрамор — всегда красиво и роскошно). Так или иначе, следует помнить, что стены старого храма Спасителя были облицованы в основном белоснежным известняком, а барабан — тот и вовсе был покрыт штукатуркой. Отдавая должное людям, которые качественно справились с трудоемкой задачей — обшить громаду мраморными пластинами (да еще за столь короткий срок!), нельзя не отметить, что только часть храма сверкает белизной. Светлого красивого мрамора желто-розовых теплых тонов хватило только на верхнюю часть строения. К сожалению, большая часть поверхности покрыта более дешевым, но и более темным соянским мрамором. Боюсь, что его холодный и серый колорит в нашу московскую непогодь придаст стенам храма вид некрашеного бетона (марки 250). Печальное ощущение добавляют также какие-то ржавые пятна, незнамо как очутившиеся на поверхности благородного материала.