Валентин Зорин - Мистеры миллиарды Страница 24

— Мистер Хант, как вы думаете, что стоит за покушением на президента Кеннеди? Кто его убил?

— Коммунисты.

— Ну, а Роберта Кеннеди?

— Тоже коммунисты. И Мартина Лютера Кинга.

— Мистер Хант, но разве вы коммунист? — делая наивные глаза, спросил я.

— Что-о-о?!

— Но ведь существуют серьезные основания считать, что именно вы имеете непосредственное отношение к убийству президента.

Лицо Ханта начало медленно багроветь. К такому обороту разговора он не подготовлен, к подобному тону не привык. Давно уже в Америке к Ханту обращаются с льстивой угодливостью и всемерной почтительностью.

— А кто вы такие, собственно говоря? — вместо ответа вопрошает он.

— Мы журналисты из Советского Союза. Коммунисты, кстати сказать.

Надо было видеть лицо Ханта в этот момент. Из багрово-красного оно стало пепельно-серым. Раскрыв рот, он судорожно хватал воздух. В глазах его был нескрываемый страх. Да, да, Хант испугался. Очевидно, он решил, что сейчас мы начнем его убивать. Затем, обнаружив, что кровожадных намерений мы не выказываем, он несколько успокоился и, вытащив из кармана засаленный платок, отер им мгновенно вспотевший лоб.

— Надеюсь, джентльмены, что это шутка, — после долгой паузы прошамкал пришедший наконец в себя миллиардер. — Должен вам сказать, что вы плохо шутите. У старика Ханта хороший нюх на коммунистов. — И, уколов нас неприязненным взглядом, он тяжело поднялся с кресла и медленно, не попрощавшись, заковылял прочь. Мы откровенно хохотали. Уж очень жалок и смешон оказался при ближайшем рассмотрении этот «самый страшный человек в Америке».

Трагикомическая встреча и беседа эта, мало что дав с точки зрения фактических сведений, помогла лучше ощутить, понять даже не человека, а почти патологическое явление, каковое он собой представлял. И все-таки чего-то не хватало. Ну злобный, ну ограниченный, но откуда это идет, чем движимо? Я много размышлял об этом, и тут, как это часто бывает, на помощь пришел случай, незадолго до того происшедший, о котором я вспомнил, и, сопоставив его со встречей с Хантом, вдруг увидел для себя четкую картину.

В одно из солнечных осенних воскресений советские журналисты, постоянно живущие и работающие в американской столице, решили организовать пикник, чтобы отдохнуть самим и дать возможность отдохнуть своим коллегам, приехавшим из Москвы. Запихавши в машины нехитрый туристский скарб вперемежку с детишками, жаровню, расфасованный в бумажные мешочки древесный уголь и мясо для шашлыка, мы отправились за город.

Милях в тридцати от Вашингтона машины свернули с шоссе и, проскочив между холмами, вскоре выехали к небольшому, но очень живописному озеру Тимберлейк. На берегу стоял уютный мотель, водную гладь бороздило несколько лодочек. Идиллической пасторали контрастировал вполне прозаический шлагбаум, преградивший нам путь и поднявшийся лишь после того, как каждый из нас отдал по доллару парню в джинсах и линялой майке, меланхолично жевавшему резинку.

За свои деньги мы получили завидное право расположиться на берегу озера. Очень скоро картина напоминала такую, какую вы можете видеть в солнечный день на берегу любой из наших речек или озер под Москвой и Ленинградом, Киевом и Новосибирском. Женщины разворачивали свертки, а мужчины, сбросив пиджаки, а вместе с ними излишки степенности, разбившись на две партии, и учинив футбольные ворота из шляп и рубашек, упоенно гоняли мяч.

За перипетиями жаркой схватки мы не заметили, как недалеко от нашего стойбища, у самой воды, остановилась небольшая машина, из которой вышли двое. Специальный корреспондент «Известий» Викентий Матвеев, меланхолично наблюдавший за нашей игрой со стороны, — свойственные ему солидность и рассудительность не позволяли принять в ней участие, — вдруг стал проявлять явные признаки оживления, а затем решительно двинулся к вновь прибывшим. Взглянув на машину повнимательнее, мы поняли, что сдуло с нашего друга налет флегмы, обнаружив подлинно журналистский темперамент: рядом с номером, на прикрепленном к бамперу большом куске жести, выкрашенном в желтый цвет, черными буквами было четко выведено: «Голдуотер в президенты».

Даже на расстоянии было видно весьма мрачное выражение на лицах пассажиров автомобиля. Позже Матвеев рассказывал нам, что начало разговора было весьма многообещающим.

— Кто вы? — спросил высокий худощавый поклонник Голдуотера.

— Русские. Советские журналисты, — последовал ответ.

— Черт вас побери! Если бы у меня в руках был автомат, я бы с удовольствием разрядил его в вас.

— Это очень интересно! — ответил невозмутимо Матвеев. Изысканно вежливый разговор начался.

Вскоре, не желая испытывать наше терпение, Викентий Александрович решил великодушно поделиться журналистской добычей и подвел к нам своих воинственно настроенных собеседников.

Один из них, невзрачный, сутулый человек в кургузом пиджачке и темном галстуке, промолчал почти все время. Зато другой говорил беспрерывно. Он являл собой фигуру весьма колоритную — долговязый, в измятых парусиновых штанах, стоптанных башмаках и тельняшке с закатанными рукавами, огненно-рыжий, густо усеянный веснушками, даже глаза его с белесыми ресницами казались рыжими и в веснушках, он говорил возбужденно и быстро, проглатывая окончания слов, брызгая слюной и размахивая руками.

«Расправившись» для начала с полутора миллиардами людей, заявив, что он, не колеблясь, сбросил бы ядерные бомбы на все города социалистических стран и что единственное стабильное правительство в мире — это правительство Южной Африки, он принялся громить коммунистов внутри Соединенных Штатов. Из громко выкрикивавшихся фраз, уснащенных эпитетами, которые не принято воспроизводить на бумаге и в дамском обществе, в несколько минут нам удалось установить, что к числу коммунистов и их попутчиков он относит, в частности, бывших президентов Соединенных Штатов Джона Кеннеди, Линдона Джонсона, тогдашних вице-президента Губерта Хэмфри, председателя Верховного суда Эрла Уоррена, губернатора штата Нью-Йорк Нельсона Рокфеллера, губернатора штата Мичиган Джорджа Ромни и еще полтора десятка таких же «красных». Затем последовали злобные антинегритянские высказывания, заявление о «15 веках еврейского заговора» и все прочее в том же духе.

Согласитесь, что экспонат был диковинный. Не каждый день у нашего брата есть возможность осуществить свободный, неофициальный разговор и пространный обмен мнениями с фашиствующим фанатиком, и мы, подавляя в себе вполне естественное отвращение, оттерев плечами в один из моментов молодого коллегу, когда он, не выдержав очередной гнусности, вдруг поднес к самому носу опешившего оратора, прогавкавшего что-то о необходимости сбросить на Москву водородную бомбу, здоровенный свой кулачище и по-русски спросил при этом: «А вот этого не видел?», продолжали исследования.

То, что выяснилось, было очень поучительным. Рыжий детина — зовут его Джо Янг — собственник этого озера и территории, к нему прилегающей. С гордостью заявил о себе, что он «сэлфмэйдмен» — «человек, который сделал себя сам». Кончил четыре класса. Работал фотографом. Затем выбился в фоторепортеры широко распространенного журнала «Лайф». Бродя как-то в окрестностях Вашингтона, наткнулся на большой овраг, поросший лесом, с отлогими песчаными скатами, с теплыми ключами на дне. Решил, что на этом можно хорошо заработать. Пустил в ход все сбережения, по уши влез в долги — купил овраг, соорудил запруду.

Теплое озеро, песчаный берег, лесок, реклама сделали свое дело. Тысячи жителей американской столицы, спасаясь от влажной городской духоты, стали проводить здесь субботние и воскресные дни. С каждого по доллару — рыжему капиталец. Построил мотель, лодочную станцию, ресторан, прикупил соседние овраги. Дело растет быстро, принося большой доход. Сейчас на его текущем счету уже около полутора миллионов долларов.

...Само по себе все это — и овраг, превращенный в озеро, и воскресный отдых горожан, — конечно же, неплохо и разумно. Но баланс большого света не сходится — чистоган, помогая создать в данном случае пляж, убивает в человеке человеческое. Оборотистый фотограф становится не только и даже не столько хозяином, сколько жертвой бизнеса, воплощая собой те моральные издержки, которыми в обществе, где все меряется на деньги и только на них, сопровождается эта сама «частная инициатива». Волею случая, хотя и не без собственной изворотливости, выбившись из низов и обогатившись, он, что называется, сошел с резьбы. Будучи одним из очень немногих, такой выскочка уверовал в свои сверхчеловеческие данные и убежден, что не он должен обществу, но общество ему.

Янг и представители его разновидности не способны увидеть и не видят ничего, кроме своих долларов, и приходят в неописуемую ярость от всего, что, по их мнению, может помешать самовозрастанию оных. Они еще не обрели уверенности в прочности свалившегося на них богатства, трепещут от мысли, что могут его потерять. Странная смесь высокомерия, граничащего с манией величия, и комплекса неполноценности, самоуверенности и страха, удачливости и невежества, безграничной агрессивности и плохо скрытой трусости, толстой чековой книжки крупного предпринимателя и въевшейся в плоть и кровь психологии мелкого лавочника — таков его портрет. И еще озлобленность в отношении могущественных родов финансовой аристократии, не дающей ему ходу, и мучительная зависть по их адресу, презрение к той среде, которая волею случая покинута, и опасения быть вновь низринутым вниз — вот этот социальный тип, хотя и не столь уже много численный, но играющий в сегодняшней Америке роль немалую и опасную...