Газета День Литературы - Газета День Литературы # 67 (2002 3) Страница 24

Этот "дух" знал, на что идет, отправляясь сюда. И я не представитель Армии спасения. Ты сам видел, что они с нашими делают…

И Олег тут же вспомнил, как неделю назад с той самой группой иностранцев его привезли в военный госпиталь Ханкалы. Там "гуманитариям" продемонстрировали трупы зверски замученных боевиками пленных солдат. Это были первые мертвые в его жизни. Точнее, давным-давно, когда ему было десять лет, он ездил в Питер на похороны своей прабабушки. Ее незнакомое, осунувшееся восковое лицо, утопавшее в каких-то бумазейных кружевах, было все, что он знал о смерти. С тех пор она каким-то непостижимым образом обходила его. Даже когда на стрельбах в институте его однокурсник по глупой случайности на глазах всей группы застрелил своего друга, Олег в тот день был оставлен в лагере для перевода курсовой дочки комбата...

Когда носилки с трупами поставили на бетонный пол перед делегацией, то замотанные в серебристую фольгу коконы ему вдруг напомнили новогодних шоколадных зайцев, завернутых в такую же фольгу…

Но потом деловитый патологоанатом в зеленом хирургическом костюме развернул пленку.

То, что было под ней, менее всего напоминало людей. Страшное месиво изуродованной, бесформенной плоти. Черные, грязные глубокие раны, запекшаяся ржавая сукровица, вывернутая синюшно-серая кожа, белесые осколки костей. И запах! От трупов страшно и обжигающе пахнуло горелым мясом, размазанным человеческим калом и чем-то приторным, от чего содержимое его желудка липким шаром метнулось к горлу…

Тогда он только каким-то чудом сдержал рвоту и сквозь сведенные блевотной судорогой зубы почти цедил перевод.

— Нанесены колющие раны в райо

н спины, — привычной скороговоркой бубнил патологоанатом описание травм. Олег переводил, то и дело сглатывая рвотные комки. — …Рубленая рана головы. У обоих трупов отрезаны гениталии. Почти все раны были нанесены еще при жизни…

Шведы и англичане смотрели на трупы с какими-то птичьим равнодушием. В них не было не эмоций, ни даже любопытства. Так филателисты разглядывают дешевые марки в альбомах новичков…

Все это мгновенно пронеслось перед глазами Олега.

Марусев стряхнул пепел на железные ступени "кунга".

— У Васильченко в Афгане, в восемьдесят шестом, его брата-близнеца "духи" раненым в плен взяли. Ему отрубили все пальцы на руках и ногах, выкололи глаза, кастрировали, потом по животу подрезали кожу, содрали ее и, натянув на голову, завязали сверху веревкой. А потом выкинули на жару. Это у них называлось "афганский тюльпан"…

И, прочитав на лице Олега полную растерянность, добавил:

— Да ты не комплексуй, Кудрявцев. Все мы через это проходили. Я сам в Афгане чуть под трибунал не попал. Пожалел афганку беременную. Я на нее наткнулся у арыка. Должен был ее "завалить". Но пожалел. Связал, оставил. Конечно, никому ничего не сказал. Думал — не скоро развяжется. Успеем уйти далеко. А она стропу зубами, как ножовкой, в пять минут перегрызла. И уже через час у нас на хвосте туча "духов" сидела. Если бы не "вертушки" и не "броня" твоего бати — так бы на камнях все и остались. Вытащили они нас. От трибунала меня спасло только то, что "двухсотых" не было…

Война это грязное и кровавое дело. И жалости не стесняйся. Жалость зверем не дает стать. Запомни одну истину, она тебе еще не раз пригодится, чтобы понять войну. Если солдат убивает, чтобы сохранить свою жизнь, он — безгрешен. Но если он убивает просто так, чтобы убить, — он палач! Вот и вся мораль.

Так что бери себя в руки и пошли работать!

…Олег попытался увидеть полковника молоденьким лейтенантом, который, пожалев афганку, фактически подставил группу под неминуемую гибель. Не получилось. Нынешний, собранный, цепкий, расчетливый Марусев никак не походил на глупого милосердного лейтенанта. Но в душе Кудрявцева неожиданно поднялась теплая благодарная волна.

"Значит, они с отцом вместе воевали…" Но уточнить, спросить он уже не успел. Марусев пружинисто поднялся по ступенькам в "кунг"…

Пока пошли за пленным, комбриг отвечал на вопросы Марусева.

— В лесу его взяли. В трех километрах от Гехи. Связной. Шел в Гудермес с видеокассетой от Абу Умара. Фээсбешники там работают. Целую сеть уже расковыряли.

— Это у него "джипиэска" была?

— Так точно. Говорит, что должен был ее передать на рынке человеку, который приедет на зеленой "шестерке" с фотографией Шамиля на ветровом стекле. Мы выставили наших людей на въезде и выезде, фээсбешники работали на рынке, но никто не появился.

— А сам он умеет с ней обращаться?

— Умеет. Мы проверили. Он вообще отлично подготовлен. Карту уверенно читает. Со взрывчаткой работает. Взрывных схем нам штук десять нарисовал. Связь знает. Говорит, что полгода в лагере Хаттаба обучался. И потом еще три месяца в Грузии стажировался…

— Вот эта "джипиэска" меня и интересует…

Второй пленный был чрезвычайно худ и высок. Левый глаз его заплыл черным синяком и превратился в гноящуюся щель. Нос безобразно распух. Он пугливо вжимал голову в плечи и боялся встречаться глазами с сидящими перед ним офицерами. Марусев мгновенно подобрался.

— Имя! Фамилия! — жестко бросил он. — Отвечать быстро!

— Багаудин Резваев, — испуганно пролепетал чеченец.

— Где живешь? Сколько тебе лет?

— В Шали. Улица Свободы, дом пять. Мнэ пятнадцать лет…

Полковник переглянулся с комбригом.

— Пятнадцать? — и Олегу показалось, что в голосе Марусева прозвучала легкая растерянность.

— Да врет он, как Троцкий, — с пренебрежительной уверенностью ответил комбриг. — Восемнадцать ему! Корчит тут из себя пионера-героя.

— А ну, отвечай, сколько тебе лет?

Пленный сжался в комок.

— Отвечай, говорю! Ты тут нас на жалость не дави. Не проймешь! Забыл, сучара, как на казни наших пленных ходил. Сам рассказывал. Нравилось, да? Ну, так я тебе сейчас лично кишки на кулак намотаю, если врать не перестанешь. Сколько тебе лет!? — почти рявкнул комбриг.

Чеченец вздрогнул как от удара.

— Восемнадцать… — прошептал он еле слышно.

— Документы при нем какие-нибудь были? — спросил Марусев.

— Паспорт. Но выписан в июле этого года. Мы такие паспорта мешками изымаем. Туфта!

— Я все скажу, — затравленно,

скороговоркой пробормотал чеченец.

— А куда ты, на хрен, денешься? — осклабился комбриг. — Да ты теперь для своих — никто. В Гудермесе по твоей наводке уже целую банду взяли. Ты теперь у половины Чечни в кровниках ходишь. Я только слово на рынке шепну — и всей твоей семье к утру головы срежут. Хочешь?

— Нет... — еле слышно прошептал пленный.

— Тогда выкладывай все, как на исповеди. Я тут тебе заместо Аллаха.

— Я все рассказал... — пленный в отчаянии сжался в комок.

— Чего? Какое "все"? Да ты еще ничего толком не говорил. Нам еще работать и работать!..

— С кем ты должен был встретиться на рынке? — вмешался Марусев.

— Я его нэ знаю. Человэк должен был прыэхат на зеленой "шэстеркэ". На лобовом стекле фото имама Шамиля.

— Откуда должна была прийти машина?

— Нэ знаю.

Марусев коротко глянул на комбрига. И тот вдруг взорвался.

— Что!? Не знаешь!? Все! Я устал от твоего вранья. Васильченко, эта сука нас третьи сутки за нос водит. Гони сюда "бээмпэшку". Сейчас мы его на стволе повесим. Знаешь, когда вешают, то ссышься и срешься. А обоссаных в ваш мусульманский рай не берут…

"Это все спектакль! — осенило Кудрявцева. — Они играют. Комбриг — "злой следователь". Марусев — "добрый"…".

— Я нэ знаю, — чеченец был на грани истерики. — Говорылы, что приэдэт человек на "шестерке". Я должен был гулят по рынку у входа. А он приэдэт мед продават.

— О! А про мед ты ничего не говорил! — рявкнул комбриг. — Скрыл, сука! Гони, прапорщик, сюда "бээмпэ"…

— Нэ надо прапорщык! — завыл чеченец. — Нэ надо "бээмпэ"! Я просто забыл. Я все расскажу…

— Что ты еще забыл сказать? — комбриг откинулся на спинку. — Ну, быстро вспоминай, пока "бээмпэ" не подогнали. Васильченко!

— Он мед прыэдет продават, — торопливо тараторил чеченец. — Я должен ему быдон принесты для меда. А в бидоне навигацыя.