Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т. 4. Дерзание.Роман. Чистые реки. Очерки Страница 24

Смотрит на диплом, а душа ее поет: «Теперь ты навсегда мой, дорогой Иван Иванович! И сын у нас есть. Ах, как хорошо! Но если бы мне начать работу вместе с тобой!»

Наступил вечер… Первый вечер после Вариного выпуска из института. В ярко освещенной комнате дома на Ленинградском проспекте накрыт стол в виде буквы Т: обеденный придвинут к письменному, и оба застланы белыми скатертями. Варя, Галина Остаповна и Раечка — жена Леонида Алексеевича Злобина — хлопочут то у стола, то на кухне.

У Раечки хорошенькое, искусно подкрашенное лицо, тронутое мелкими морщинками: тонкий нос, узкие губы и очень белые хищные зубки. Она маленького роста, двигается легко и быстро, у нее такие же светлые волосы и черные глаза, как и у Леонида Алексеевича. Она старше своего богатыря мужа на восемь лет и очень крепко держит его в крошечных ручках. Чуть только заговорит с ним посторонняя женщина, у Раечки уже злые огоньки в глазах, а подкрашенные губки так сжимаются, что их и не видно, — значит, готов разразиться скандал.

Она нигде не работает и не жалеет об этом, всегда модно одета, много читает и хорошо знает несколько языков. Кажется, на этой почве и произошло ее сближение со Злобиным: она что-то переводила для него. Варя завидует ее начитанности, а Раечка важничает.

— Мне нравится впечатление, которое производит на людей контраст между моей внешностью и содержанием. Посмотрят на меня — и думают, «фитюлька», а заговорят — и удивлены.

— Шли бы вы преподавать, вот тогда действительно был бы контраст, — с грубоватой искренностью сказала Галина Остаповна, очень представительная в новом платье из синего крепа с белой вставкой на груди.

Она радуется успехам Вари, и карие глаза ее так и светятся из-под черных бровей. Тоже ведь когда-то окончила институт и так же вот ликовала и робела на пороге новой жизни.

— Из вас получился бы хороший преподаватель, шутка сказать: английский, немецкий, греческий! Какой капитал у вас пропадает! — говорила она Раечке, принимаясь орудовать у газовой плиты.

Жену Злобина в аржановской компании называют Раечкой не из чувства симпатии… Вот она готовит винегрет, повязала вокруг узких бедер вместо фартука кусок марли… На маленьких ножках туфли с высоченными каблуками, из-под коротких рукавчиков нарядного платья выглядывают острые локотки; высокая прическа с накрученными, как у принцессы, белокурыми буклями, открывает тоненькую шейку с ниткой настоящего жемчуга; в ушах тоже матово отсвечивают две продолговатые жемчужины. Все вещи очень дорогие и красивые: родители балуют ее до сих пор.

— Эгоистка первостатейная, а все девочку из себя строит. Верно говорят: маленькая собачка до старости щенок, — сказала о ней Варе Галина Остаповна, которая, будучи членом партии с тысяча девятьсот двадцать четвертого года и имея тридцатилетний стаж работы, не мыслила себя вне коллектива.

Подружиться с женой Злобина они не собирались. Слишком уж чужда им эта Раечка! Конечно, образование у нее блестящее — росла единственной дочерью в семье инженера, известного далеко за пределами страны, — окончила десятилетку, институт, в музыкальной школе училась. Но вся поглощена заботой только о себе. Злобин, по ее мнению, существует и трудится только для того, чтобы иметь такую необыкновенную жену. Дети — средство крепче привязать мужа.

— Преподавать? — Она птичьим движением повернула красивую головку в сторону Галины Остаповны. — Я могла бы преподавать, но у меня нет диплома: государственные экзамены не сдала. А сдавать теперь ради диплома не хочу. Ведь все равно не стану работать. — Тоненькими пальчиками, красными от свеклы, она соорудила еще один цветок на горке мелко нарезанных овощей, украсила ее зеленью петрушки и залюбовалась своим произведением. — Я иногда люблю похозяйничать и считаю себя достаточно квалифицированной в роли домашней хозяйки, — добавила она, напомнив Варе веселую болтушку Паву Романовну. — Но мне больше нравится читать, изучать древних поэтов и философов.

— Но для чего же? — вырвалось у Вари.

— Хотя бы для собственного удовольствия и для мужа, чтобы он гордился мною.

Женщины хлопотали с увлечением. Нашлось дело и для Дуси, жены чертежника, соседа по квартире. Их Аржановы тоже пригласили на вечеринку: шуметь — так уж всем, чтобы никому не было обидно.

Раздался звонок. Варя побежала открывать, и в переднюю ввалились Иван Иванович и Злобин с большой корзиной живых цветов. Чего там только не было: и белая сирень, и розы, и яркие бантики цикламенов! Варя даже опешила. Шествие замыкал Решетов с Мишуткой на руках, которого мужчины сегодня сами принесли из детского садика.

— Вот вам еще один цветок! — сказал Решетов, передавая ребенка Варе.

— Я не тветот, а мальтит, — строго возразил Мишутка, прижимаясь к лицу матери смуглой рожицей.

— Поздравляем! Поздравляем! — дружно прокричали Злобин и Иван Иванович и поставили корзину на подоконник, загородив окно.

— Ну, дорогая моя отличница, дай я тебя расцелую.

Иван Иванович поднял сразу и Варю и сынишку и среди общего оживления расцеловал ее.

— А меня? — обиделся Мишутка.

— Тебя я же поцеловал в садике. Но можно повторить. Сегодня ты как будто ничего не унес оттуда. — И Иван Иванович, смеясь глазами, рассказал Злобину, как Мишутка чуть было не утащил домой игрушечного зайчика.

— Подарок-то! — напомнил Решетов.

— Ах да! — Иван Иванович схватился за карман пиджака. — Цветы — это от нас всех, а вот это от меня… — Он извлек небольшой футляр и шутливо-торжественно преподнес Варе. Она открыла и вспыхнула от удовольствия: на темном бархате блестел золотой браслет.

— Дай я сам надену. — Иван Иванович отстегнул крошечный замок, надел браслет на гладкую руку Вари и застегнул его с ловкостью заправского ювелира. — Нравится?

Она молча глядела на мужа и улыбалась.

— Да ты посмотри! — настаивал он, почти обиженный. — Мы втроем объездили несколько магазинов и никак не могли решить, что взять.

— Замечательно! Спасибо, родной мой! — Варя подняла руку и залюбовалась украшением, сверкавшим на ее руке. «Но ведь это очень дорого, — подумала она. — Наверно, все сбережения истратил».

— Очень мило! — заметила Раечка, уже успевшая отмыть свои пальчики. — Вставка из бирюзы прелестна. Русский народ всегда любил бирюзу: голубой цвет означает верность.

— Богатая вещь! — похвалила Галина Остаповна.

— Это я пите тюпил! — похвастался Мишутка, искательно заглядывая в глаза матери.

— Не ври, хлопушка! — сказал Иван Иванович, и друзья засмеялись.

«Ой, как хорошо! Как радостно! — подумала Варя, спеша на кухню. — И как это красиво! — Она снова полюбовалась подарком. — Бирюза. Голубой цвет — верность. Да, верность на всю жизнь!»

— Выпьем за нового глазного врача! — Решетов высоко поднял рюмку. — Я сегодня пить не могу: в девять часов у меня срочная операция, но ради такого торжественного случая… Теперь держитесь, Варя. Не ударьте в грязь лицом.

— Лицом нельзя ударить, надо тулатом! — поправил Мишутка, показав пухлый кулачок.

— Ох, уж ты! — Варя пристегнула фартучек на груди сына и тоже подняла рюмку.

— Куда получили назначение? — спросил Злобин, смирно сидевший возле своей малютки жены.

— В челюстно-лицевой госпиталь.

— Значит, вместе с Ларисой Петровной будете работать! — сказал Решетов.

— С какой Ларисой Петровной?

— Вот тебе на! Забывать фронтовых друзей не годится, тем более таких, как Фирсова.

— Фирсова?! — скорее удивилась, чем обрадовалась Варя.

— Разве Иван Иванович не говорил вам? — спокойно топил приятеля ничего не подозревавший Решетов.

— Нет… — Варя растерянно взглянула на мужа.

— Я совсем забыл… — Иван Иванович покраснел, как школьник. — Я ее не видел, мне Григорий Герасимович сказал, что она там, — торопливо оправдывался он, но вспомнил свою встречу с Фирсовой и побагровел еще пуще: «Почему я отрекся от того, что видел Ларису, вот она еще Вареньке подбросит!»

— Та-та-та! — пропела Раечка, насмешливо посматривая на супругов. Маленькая неловкость за столом доставила ей развлечение: ведь Аржановы и Решетовы открыто осуждали ее ревнивость.

— Большая новаторская работа сейчас у Ларисы Петровны, — задумчиво сказал Решетов, не заметив того, какое действие произвело его сообщение.

«И правда, мог забыть. Поговорили о ее работе, и все. Что она для него теперь?» — Варя взглянула на браслет, на цветы и Мишутку и, прояснев, улыбнулась Ивану Ивановичу. Поняв, что прегрешение ему отпущено, он поцеловал ей руку.

— До чего приятно, когда в семье лад! — порадовалась Галина Остаповна, по-женски чутко разгадавшая причину растерянности Вари и смущения Аржанова.