Газета День Литературы - Газета День Литературы # 157 (2009 9) Страница 24

Александр Потёмкин даёт свою версию происходящих событий и текущих тенденций. Теперь он пытается "отменить" не человека вообще (и спасибо ему хоть за это!), а русского человека, как он существует сегодня. Назвать такую позицию русофобской я лично не могу – как не мог назвать мизантропической позицию автора в романе "Человек отменяется". Но нынешние русские в массе своей ему активно не нравятся – как, впрочем, не нравятся большинству записных "патриотов": не так и не тем живут. Впрочем, сцены столкновения Екатерины Лоскуткиной, единственной потребительницы кошмаровской нанопилюли, сначала с водителем автобуса, а затем – с постовыми ГАИ, конечно, сильно "уступают" по степени вызываемого отвращения сценам пыток и насилия над владельцем каннского ресторана Разживиным или финальному "животному вагону" в романе "Человек отменяется". Да и в эпилоге Екатерина Лоскуткина, преодолевшая наследие своей прежней жизни, является читателю в самом центре Москвы как воплощенный авторский идеал.

Так что хоть какой-то "свет в конце тоннеля" Александром Потёмкиным, наконец, обозначен. Брак у автора состоялся – правда, не в Кане Галилейской, а в Кане Сибирском (вообще-то, конечно, в реальности существует не Кан, а город Канск на реке Кане в Красноярском крае), и не истинный, с Христом, но "алхимический", через "профессора Кошмарова", вода превратилась в вино, хромая исцелела, простая русская женщина стала бизнесменом мирового уровня… И что?

Всем ради этого "выходить на связь с профессором Кошмаровым" и его адептами, что ли? Или нести уже свой крест до конца?

В этой связи ещё раз напомню известный евангельский апокриф: "Когда Иисус Христос со своими учениками ходил по Святой Земле, у дороги они увидели нищего без рук и ног (тут есть варианты), который валялся в пыли и просил милостыню. "За что он так наказан? Что за грех на нём или на родителях его?" – спросили у Спасителя ученики. На что Христос ответил: "Нет греха ни на нём, ни на родителях его. Но если бы имел он руки и ноги, то огнём и мечом прошёл бы он всю землю".

По-моему, наша Россия и есть – этот евангельский калека, которому иногда на время возвращаются по промыслу свыше "руки и ноги". И тогда – тонут в Чудском озере псы-рыцари, инок Пересвет сражает Челубея на Куликовом поле, грядет Полтавский бой, бежит из России Наполеон, развевается над рейхстагом красное знамя Победы…

Все наши неурядицы и несуразности – равно как наши подвиги и победы – можно объяснить именно тем, что Россия вообще не предназначена для сытой и спокойной жизни. "Зато мы делаем ракеты и покоряем Енисей…" – горько иронизировал Александр Галич. Или, уж совсем анекдотическое: "А что делает ваш завод?" – "Да швейные машинки. Но сколько деталей ни выносим, всё равно из них пулемёты получаются".

Так что я бы лично на эксперименты с генетикой особо не уповал. Разные народы мира и разные человеческие расы всё-таки существуют не по ошибке и не по недосмотру "равнодушной природы". Впрочем, и свободы видеть мир, его прошлое, настоящее и будущее своими глазами никто ни для кого не отменял…

Олег ДОРОГАНЬ «ЕСЛИ ПЕРВЫМ УЙДУ...»

О своих современниках писать и легко, и трудно. Они где-то рядом живут и дышат, их тревожат похожие мысли о судьбах страны, о её взлётах и падениях, и в то же время они не всегда зримы и осязаемы. Я жил и служил в Караганде в те же годы, что и Владимир Шемшученко, однако ничего о нём не знал. А узнал впервые не так давно, делая рецензию на поэтический сборник "Звуки неба", выпущенный под редакцией В.Широкова. Там было представлено стихотворение автора "Караганда". Прочитав его, я как будто вновь оказался среди пыльных пустынных пространств казахстанской степи, отделяющих один район города от другого, среди шахтёрских городков и копров.

А теперь у поэта вышла итоговая книга: "...И рука превратится в крыло", в которую вошло всё лучшее, что им написано за годы творческих поисков и деяний, и само название её хорошо передаёт пластику авторского лирического стиля. А уже ставшее хорошо известным стихотворение о Караганде в ней стоит одним из первых:

Дождь прошёл стороной, и вздохнул терриконик –

Сводный брат нильских сфинксов и сын пирамид.

Смерч подбросил листву на беспалых ладонях,

Зашвырнул чей-то зонтик на мой подоконник,

И умчался в притихшую степь напрямик.

Вечер сыплет крупу антрацитовой пыли

На усталых людей, доживающих век.

Город мой, ведь тебя никогда не любили,

Твои сказки похожи на страшные были,

И кровит под ногами карлаговский снег.

Здесь, в Карлаге, отбывали сроки великий поэт Николай Заболоцкий и великая певица Лидия Русланова. И чувство сопричастности их судьбе драматически врывается в стихи автора.

Взглядом православного человека на советское прошлое очень точно вырван из контекста времени образ-символ, веющий пустотой и неприкаянностью: "В этом городе улицы в храм не приводят. Да и храмов самих в этом городе нет" . И всё же остаётся щемящее ощущение родства и душевной близости.

А вслед за этими мучительными рефлексиями следуют ещё более ранимые: "Ни отцу не помог я, ни деду, Вот и мучает память меня" . Нет, не мог он помочь им тогда, и не мог бы, даже если бы стал уже взрослым и признанным поэтом. В те годы не щадили даже таких поэтических гениев как Павел Васильев, "русский степной беркут", ставший певцом казахстанских степных далей.

"Раскулачили – значит, судьба" . ("Увели их по санному следу...")

Вот и у А.Т. Твардовского раскулачили всю семью, а он не мог за неё и словечка замолвить...

Владимир Шемшученко посвящает целое стихотворение "Умученным поэтам", приводя эпиграфом строку О.Мандельштама: "Власть отвратительна, как руки брадобрея".

На взволнованной волне вины поэт выходит к высоким художественно-лирическим обобщениям. А подвижнические порывы поэта превращают риторические высказывания в пророческие призывы и предостережения:

Слышащий – да услышит.

Видящий – да узрит.

Пишущий – да напишет.

Глаголящий – повторит.

Всяк за своё ответит.

Каждому – свой черёд.

Слово, если не светит, –

Запечатает рот.

Синкопическая ломка ритма ничуть не портит его поэзию, а только усиливает напряжение мысли и силу обострённых чувств. А философское проникновение в почву, в глубины бытия получает сильные эмоциональные импульсы. И это приводит к поразительным формулировкам, которые сродни прозрениям: "Отворяющий кровь не спасётся – Кровь возврату не подлежит" .

Естественно-непринуждённо высказываются, словно выдыхаются, и неожиданные проникновения в смыслы жизни и смерти: "Жизни на всех не хватает, Смерти хватает на всех..." Смерть он понимает по-христиански с верою в спасение души.

По его стихам можно проследить, как приходит к нему православное осознание бессмертия души: "Я нынешней ночью счастливым умру – Мне страшно несчастным проснуться" .

Так он обнаруживает в себе страх Божий перед смертью, робея и не боясь. Грешному умереть страшно из боязни Господнего суда, но и безгрешному страшно умереть, так как и ему предстоит предстать перед Божественные очи, как на последний ответственейший экзамен. Уныние и угрюмый несчастный вид для человека здесь менее всего подходит. Но и улыбчивость на себя не так-то легко навести.

Видно, как поэт всё это в себе переживает, соизмеряя и приводя в состояние гармонии. А главное – есть у него отчётливое осознание того, что божественной любовью можно победить роковое небытие: "У Господа я всепрощенья себе не прошу, Я только молю, чтобы сердце наполнил любовью" .

Поэт нашёл то место, которое наполняется благой энергетикой, сумел настроить себя на волновые приливы вестей, наполняющие его душу сокровенным знанием. Но, как бы извиняясь за такие неожиданные мысли, автор пытается горестно отшутиться: