Публикации на портале Rara Avis 2015-2017 - Владимир Сергеевич Березин Страница 24

Довольно уже давно к нам явился Толкин (Толкиен), настолько символичный для истории поджанра, что, во-первых, его фамилию тоже до сих пор пишут по-разному, а, во-вторых, оттого, что его общественное чтение немедленно породило уйму эпигонов.

Настоящий приход Толкина совершился с началом того, что называлось «Перестройкой». Нет, его читали и раньше — листали разваливающие томики на английском языке в Библиотеке иностранной литературы. Но переводы, вне зависимости от их качества, тут же ввели толкиновские сюжеты в массовую культуру. Будто звоном вахтенного колокола эпоха была отмечена звоном мечей на Ленинских, теперь — Воробьёвых горах.

В СССР, впрочем, почва для фэнтези была подготовлена другой книгой — романом «Трудно быть богом» братьев Стругацких. Согласно идеям, в него заложенным, роман можно было бы отнести к классической научной фантастике — земная цивилизация посылает своих эмиссаров на планету, живущую в Средневековье. Ничего мистического не происходит, но вся эстетика, о которой шла речь выше, была соблюдена. Именно по этой книге в конце семидесятых годов проводились едва ли не первые ролевые игры. Это было больше похоже на самодеятельный спектакль, но имена героев Стругацких намертво приклеились к актёрам. И спустя много лет можно было ещё услышать: «Вот, дескать, иду по лесу, а под кустом лежит Будах и спит нетрезвым мёртвым сном».

В поздние времена у нас в Отечестве существовали два вида — фэнтези с родным привкусом и фэнтези, сделанное под зарубежный образец. Среди первого — Мария Семёнова со своими романами про Волкодава. Никитин с циклом «Трое из леса», ещё несколько авторов — интересных и не очень. Это то, что называется «славянское фэнтези». Оно порождается из национального колорита, вернее, правил для написания как бы «славянского сказочного романа». Это солженицынский язык, или пародийный язык «деревенской прозы», в котором рыскают по страницам странные слова, что напоминают славянизмы — все эти «индо взопрели озимые». «Вотще» и «ныне», «нешто» и «пошто». Был такой роман Алексея Семёнова «Травень-остров» (2000), неглавное произведение, но хорошее для цитирования: «Славились вельхи допережь всего искусными своими кузнецами», «На что им лжу молвить?», «…Зорко, улучив миг, схватил Брессаха левой рукою за кисть его десницы, державшей клинок, и своим мечом нанёс ему удар по левой кисти…». Руки мешаются с десницами, причём к Древней Руси сюжет никакого отношения не имеет. «Наконец Зорко справился с тяготой, и Иттрун очутилась, как и должно было ей, в этом мире, а не на грани с исподним» — хорошо ведь сказано. Автор там использует ещё один приём — время от времени герои обращаются друг к другу по отчеству: «Благодарствую, Иттрун Хальфдировна, — поклонился он сегванке». Интересно, каково было отчество Бильбо Бэггинса? Для интересующихся мы можем сообщить. Вот каково — Бангович (или Бунгович — зависит от перевода).

Бэггинс, Бильбо Бангович.

Язык типового массового фэнтези странен. Стилизовать его чрезвычайно просто из-за обилия заглавных букв. Стандартное, стандартизированное фэнтези написано будто по-немецки, когда любое существительное начинается с прописной буквы. Любое повествовательное предложение можно превратить в возвышенное: «Он встал и подошёл к Окну. Во Дворе росло Дерево, и шёл Человек в Шляпе». Продуктивно и перемещение глагола на последнее место в предложении — («Мама мыла раму» — «Раму мама мыла») — всё получается как-то величественнее.

Тут есть важная оговорка — существуют разные стадии существования канона. В каждом деле есть Отцы-основатели, за ними идут ученики, а за всеми ними — эпигоны. И вот потом включается печатная машина. Не полиграфическая машина, а именно печатная — и клишированные образы множатся.

Между отцами основателями, и нынешними производителями — дистанция огромного размера[57].

Но тут есть эффект наблюдателя — именно сторонний наблюдатель, а не постоянный житель мира сказок, смотрит на эти миры, и что-то сливается для него воедино, а что-то нет.

Толкин остаётся вершиной, ученики — по пояс в тумане, они сраму не имут. А эпигоны и эпигоны эпигонов бьются на мечах где-то среди затянутых туманом подножий.

Винить наблюдателя из внешнего мира в плохом зрении бессмысленно.

Нормальное у него зрение.

Обнаружилось, что в фэнтези масса течений — есть героическое фэнтези, то есть классическое и юмористическое фэнтези, есть городское фэнтези и детское фэнтези, есть историческое фэнтези и женское фэнтези.

Каталогизация «поджанра» обречена на неуспех — потому что основывается не на пропповых попытках, а на внешних атрибутах. Фэнтези — это текст, в котором есть волшебство.

Вот тут мы и приходим к задачам нормальной таксономии. Что за «волшебство»? Чем оно отличается от необычайного? Это интересный вопрос, недостойно мало обсуждающийся.

Причём на всё это наслаивается валовый продукт рынка, который раскрыл писатель Аверченко — «И всё заверте…». И этот шум товарного предложения так искажает картину, что незамутнённые люди в конце концов вскрикивают: «Давайте анализировать только хорошо написанные книги!» — чем и вовсе погружают попытку таксономии в хаос безумия.

Фэнтези оказалось видом литературы, более прочих объединяющим читателей.

Есть скучные объяснения и речи о подростковом протесте, эскапизме тинейджеров в большом городе, наконец, наиболее известные съезды ролевиков, проходили, будучи подвёрстаны к школьным каникулам. Сейчас, впрочем, многие участники состарились, но не бросили своих мечей.

Их сообщества замкнуты, они живут по своим законам, общим для сообществ, что посвятили себя популярной эзотерике.

Кланы ролевиков необходимы для современной культуры, они так же логичны в ней, как монашеские братства.

Любовь к чуду стала в народе поистине массовой.

Оксюморон «популярной эзотерики» победил тайное знание.

Так думал я, разглядывая однажды Дом культуры в Казани, в котором, как потревоженный пчелиный рой, гудели хоббиты, орки и тролли.

На ступенях, стояли две эльфийские девушки и во весь голос распевали «Хава нагилу».

14.03.2016

​Бранзулетка (о наградах фантастов)

Командор рванулся. При этом движении откуда-то из кармана вылетел и покатился по земле большой дамский браслет.

— Бранзулетка! — взвизгнул погран-офицер в коротком пальто с собачьим воротником и большими металлическими пуговицами на выпуклом заду.

— Бранзулетка! — закричали остальные, бросаясь на Остапа.

Илья Ильф и Евгений Петров. «Золотой телёнок».

Я давно обнаружил, что общности людей, которые долго время существуют параллельно основному течению, а потом вдруг вырываются на простор, начинают вдруг обрастать атрибутикой своего врага.