Татьяна Москвина - Жар-книга (сборник) Страница 25

Ну, просто вот – не о чем…

Итак, рассудим: что за женщины идут в актрисы?

На этот счет в народе установилось твердое мнение. Оно ничем поколеблено быть не может, оно четко сформулировано и обеспечено опытом веков.

Так ли это?

Гм-гм, читатель. Это вопрос деликатный.

Если доверяться классикам, то по их авторитетному мнению, был (да, наверное, и есть) тип русских женщин, которых заносит в актрисы тем же душевным порывом, что приводит их сестер в монастырь или на плаху.

Прочь от жизни!

Выше, глубже, ниже, в стороне – но только не там, где «суждено от века» вязнуть в скуке, грязи и пошлости быта. Да еще на правах рабы…

Когда трагик Несчастливцев («Лес» А. Н. Островского) искал себе актрису на главные роли, в свою воображаемую идеальную труппу, ему нужна была женщина большого сердца, способная на сильные чувства и крупные жертвы. «Бросится женщина в омут головой от любви – вот актриса».

И встретив девушку Аксюшу, Несчастливцев убеждает ее не расточать понапрасну сокровищ любви на каких-то купчиков, а принести золотой жар души прямо на сцену. Здесь, в лесу жизни, никто не ценит настоящей, живой любви – зато там, на сцене, знатоки будут кидать цветы и подарки актрисе, которая смогла их увлечь призраком воображаемых чувств.

Сцена – то место, где женщина становится человеком, и этот человек – свободен.

Но девушка Аксюша предпочла обыкновенную долю – счастье с милым Петрушей, в зажиточной купеческой семье. Фантом актерской доли для нее промелькнул бесследно, как промелькнул в мире «Леса», устроив все судьбы к лучшему, великий трагик Несчастливцев. Его идеальная труппа осталась без актрисы.

Саша Негина (тоже Островский, пьеса «Таланты и поклонники») попала на сцену явно по зову души, составляющей основу ее таланта. Она актриса трогательная, вызывающая чувства, искренняя, в отличие от актерки Смельской, другого персонажа пьесы «Таланты и поклонники», которую интересуют только наряды, обеды, балы и подарки.

Островский ставит их рядом и ясно, что «Смельская» как актерский женский тип – сплошь и рядом, а «Негина» – редкость, драгоценность.

Негина честная девушка, не кокетка, не содержанка. Однако честным трудом (актерским в том числе) в России прожить нелегко. А хорошенькую незамужнюю женщину осаждают так, что лучше уж завести одного покровителя, чем отбиваться от многих. «Я актриса, а не героиня» – объясняет Саша влюбленному студенту. На солидно обставленное и деликатно поданное предложение содержания она соглашается, тем более покупатель увлечен именно ее талантом и не требует оставить сцену, наоборот: согласен пестовать, холить и лелеять именно талант.

Насколько это реализуется, мы можем только мечтать, дописывая в уме пьесу Островского. Все покупатели женского товара такого рода вежливы, пока не овладели предметом торга. Большой веры в интеллигентность русских богатеев прошлого и настоящего у меня лично нет – но это не суть важно, а важно то, что актерка Негина, соглашаясь идти на содержание (то есть сожительство), делает это впервые и после длительной осады.

Прямой и непременной связи между участью актрисы и женской доступностью нет.

Это – область личного выбора.

Конечно, женщина на сцене притягивает мужчин, кажется легкой и приятной добычей. Но это уж как себя поставишь. Обычно «момент доступности» живо чувствуется претендентами и ошибки по этой части редки.

Еще одна героиня Островского, актриса Елена Ивановна Кручинина («Без вины виноватые»), – абсолютно недоступна. К ней, точно к великой Ермоловой, никто и не подойдет с гнусными предложениями.

Елена Ивановна Кручинина была когда-то Любовью Отрадиной, любила, была подло обманута, потеряла сына – и осуществила совет трагика Несчастливцева, данный в другое время и другой девушке, но будто бы этой героиней услышанный.

Разбито сердце, сломана судьба, нет мочи жить – иди на сцену!

Это единственное место, где платят «любовью за любовь».

Кручинина не играет, не «ломает комедию», но благородно служит, и актерство для нее не ремесло, не профессия даже, а миссия. На изломе судьбы житейский героизм этой благородной женщины переходит в героизм творческий, и сценический талант оказывается разновидностью подвига.

А хорошая женщина оказывается хорошей актрисой.

О доступности Кручининой-Отрадиной неловко и речь вести, и никто из потертых провинциальных поклонников театра об этом и не мечтает – даже явившийся из прошлого «коварный изменщик» честно предлагает ей, во исправление ошибок былого, руку и сердце.

Два коренных женских типа – условно назовем их «героиня» и «комедиантка» – отличаются друг от друга не «чистотой нрава», хотя определенные различия по этой части есть, и «героини», как правило, менее доступны. (Это не из-за «морали», а из-за того, что на каждом жизненном этапе душевные силы «героинь» уходят на какого-то одного мерзавца…) Различие проходит по отношению к сцене: для «героини» сцена продолжает жизнь, дополняет ее или ей возражает, но всегда находится с жизнью в откровенной связи. Героини приходят на сцену как живые люди, приносят свою душу и свой опыт бытия.

«Комедиантки» же являются на сцену как инопланетянки. Никакой своей жизни и души они туда не приносят. Жизнь сама по себе, сцена – сама по себе. Прожитое и нажитое не чувствуется, опыт не откладывается. Вот точно тряхнули бедовой головой – и все-все забыли, вылетая на сцену. («Комедиантки» ужасно моложавы, долго не старятся и очень, очень бойки.)

Можно предположить, что мастеровитая Аркадина в «Чайке» Чехова все ж таки комедиантка, поскольку дверь между жизнью и сценой у нее заперта, а вот Нина Заречная – скорее героиня, потому что сумела принести свою душу на сцену.

Все это так, но когда речь идет о нежной поре становления человека, еще, по счастью, не известно, какой дрянью или каким молодцом он станет потом. Наличие или отсутствие дарования, конечно, выясняется по ходу обучения, но размер этого дарования и судьба человека – все покрыто приятным туманом, и можно спокойно выпивать и закусывать, не волнуясь, кто там «героиня», а кто «комедиантка», кто гений, а кто ошибся дверью.

А если уж в институте не выпивать и не закусывать, так когда ж вы будете это делать, если учесть злонамеренно-шутовской характер русской жизни…

Так что за женщины идут в актрисы?

Начнем с того, что в актрисы идут… привлекательные, красивые, симпатичные, обаятельные, милые, славные женщины. Женщины безобразные, колченогие, однорукие, гнилозубые, жирные и лысые – в актрисы не идут. То есть идут, конечно, но их не берут. Отдельно замечу про толстых – в редких случаях, когда женщина явно одарена, в ученье могут взять и полноватую девочку. Учитывая, что в русском репертуаре (Островский, Лесков) есть для них определенная ниша. Полная девочка, как правило, талантливее своих худеньких товарок раз в двадцать – иначе ей никуда не пробиться, но на общем стройном фоне актерок такие женские индивидуальности резко выделяются, их мало.

Личная судьба полных актрис в основном вполне благополучна (если вы заметили, толстые обычно замужем, и хорошо замужем), но их жизнь в искусстве чревата проблемами, правда, до определенного возраста. (По достижении определенного возраста ролей становится – просто завались. Мамушки да тетушки, играй – не переиграешь…)

А так, актерки – хорошенькие, стройные девчата. С одной особенностью: сцена «проявляет» их привлекательность, несколько дремлющую, спрятанную в быту. Отсюда рассказы про «бледную моль», которая становится нереальной красавицей только на сцене, – рассказы, преувеличивающие действительность, но все ж таки имеющие к ней отношение.

Актеркам идет грим. Их окрыляет и возносит макияж. Раскраска не покрывает их лица слоем вульгарности и порока, но как будто выводит на свет, делает видимым потаенное, непроявленное, актерское…

Недаром Алиса Фрейндлих шутила, что по утрам, когда она смотрит в зеркало, ей кажется, что изображению следует побывать «в проявителе».

Свою манеру «проявления» потаенного актерского лика надо еще поискать.

Помню, как однажды я терпеливо ждала в институтском общежитии на Опочининой улице (Ленинград, 1980 год), когда Ленка Старкова (курс актеров драмы) закончит грандиозное произведение под названием «Портрет Лены Старковой в юности», которое рисовалось прямо на физиономии.

У Лены было довольно широкое лицо с крупными чертами. Близко посаженные глаза, отчетливый нос. Было много работы по созданию оптических иллюзий – глаза, увеличив, нельзя было «сдвигать» друг к другу, а лицо, покрывая румянами, следовало сузить, но не придавая при этом румянами лихорадочного «пылания».

При этом учтите, никакой французской косметики не было и в помине, если она и водилась в СССР, то только у центровых проституток, мажорских дочек и эстрадных певиц. А первые две категории гражданок – вот вам еще одна особенность – учиться на актрис не ходили, им и так было хорошо.