Газета День Литературы - Газета День Литературы # 91 (2004 3) Страница 25

Что бы ты ни делала —

Становилось чудом.

Не случайно же он записал в тетради ещё 1949 года "Поэзия одного человека гибнет для всех. Но ведь этот вечер, весь в огнях, голосах, деревьях — всем! Всем! Всем!" Это был его внутренний отпор литературной критике в тот год, обрушившейся на "ненужную лирику".

Спустя годы Владимир Соколов пишет в предисловии к своей книге стихов: "Атака на лирику вызвала во мне какое-то оцепенение. И такие состояния приходилось преодолевать. Павел Антокольский написал году в семидесятом обо мне: на него (на меня) мало обращали внимания, а он рос как вольное и крепкое дерево, вцепившись корнями в родную почву… Хочу договорить недоговоренное Антокольским: не обращали внимания — и хорошо, не мешали. Человек был очень молод. Могли и сбить с панталыку. Впрочем, сбить с панталыку молодой человек может себя и сам. Знаю одно: необходимо так обращаться со словом, чтобы оно легко и плотно облекло мысль и чувство. Цель поэзии — поэзия. А не поэтика".

Цель поэзии — поэзиЯ. Почти пушкинские слова, но, конечно, звучали они в советское время вызывающе. Если не думать о том, что же такое поэзия. А это и состояние души её читателей, и осознание красоты жизни, и радость творческого состояния, кстати, и радость дела, радость от родины и родных мест, и мужественный гражданский поступок, и даже гражданский подвиг….

Хотел бы я долгие годы

На родине милой прожить,

Любить её светлые воды

И тёмные воды любить.

И степи, и всходы посева,

И лес, и наплывы в крови

Её соловьиного гнева,

Её журавлиной любви…

Не осознавая красоту окружающего мира, невозможно заниматься никаким созидательным делом. Любое дело требует любви и самоотдачи, а значит — несёт в себе поэзию жизни. В стихах Владимира Соколова всегда присутствует естественный музыкальный ритм. Его поэзия обладает редкой музыкальностью. Но мелодика, на самом деле, скорее романсовая, нежели фольклорная. Да и весь он сам вырос из поэзии девятнадцатого века и начала двадцатого. Осколок золотого века русской литературы. Он улавливает ритмы жизни и передаёт её краски. В него надо чутко вслушиваться, чтобы насладиться красотой и свежестью слога.

Спасибо, музыка, за то,

Что ты меня не оставляешь,

Что ты лица не закрываешь,

Себя не прячешь ни за что.

Спасибо, музыка, за то,

Что ты единственное чудо,

Что ты душа, а не причуда,

Что для кого-то ты ничто…

Пожалуй, из всего круга поэтов, принадлежащих к условно называемой "тихой лирике", Владимир Соколов — единственный — всеми своими лучшими стихами полностью входит в это понятие. Всё-таки, и Николай Рубцов, и даже Анатолий Передреев часто нарушали каноны "тихой лирики", уходили за её пределы. Что уж говорить о Станиславе Куняеве или Глебе Горбовском, которых связывала с этим кругом поэтов скорее личная дружба и общность взглядов, отношение к традициям русской культуры, но никак не тихое лиричное состояние, которое они из себя скорее вымучивали, будучи по природе таланта совсем иными поэтами..

Для Владимира Соколова "тихая лирика" была почти всем — пристанищем, убежищем, крепостью, отношением к жизни. Он мог расставаться с друзьями, но и на другом литературном берегу, в другом идейном лагере он оставался в лучших своих стихах всё тем же утончённым и безыскусным "тихим лириком". Он не поэтизирует жизнь, он ищет в ней поэзию. Но одного перечисления её примет Соколову бывает недостаточно, и каждый раз он сам своим "лирическим жестом" вторгается в свою же великолепно выстроенную лирическую картину.:

Хочу я любовью неустной

Служить им до крайнего дня.

Как звёздам, как девочке русой,

Которая возле меня.

Вот, к примеру, начинается живописание словом, происходит рождение нового лирического полотна: "Чёрные ветки России / В белом, как небо, снегу". Можно такое красочное перечисление продолжать, упиваться светом, запахами, прохладой, цветовой природной гаммой, находить меткие детали, образы, сравнения, и это будет у поэта, но позже:

Между сугробами дровни

Прошелестели едва.

Белая ель, как часовня,

Ждёт своего рождества.

МенЯ всегда удивлЯла его дружба с Евгением Евтушенко — и даже не по разности их характеров. Не из-за противоположности мировоззрений. Я удивлялся, как тонкие барабанные перепонки "тихого лирика" Соколова выдерживают децибелы евтушенковского громкого рычания. Евтушенко пишет в предисловии к двухтомнику Владимира Соколова: "О Рождественском и обо мне иногда говорили как о поэтах, якобы впервые выразивших поколение, чье детство прошло во время Великой отечественной. Но это не так. За несколько лет до того, как мы только приступили к теме войны с точки зрения не воевавших, но мечтавших воевать мальчишек, Соколов уже писал:

Но в коридоре, становясь под знамя,

Мы верим ложной гибели сполна

И не догадываемся, что с нами

Играет настоящая война.

Соколов вывел нас к этой теме, и не только к этой. Его знаменитое тогда в студенческих аудиториях стихотворение о снежной королевне явилось для многих своеобразной тропинкой в лирику. Жаль только, что после эту тропинку некоторые замусорили…" Очевидно, Евтушенко имеет в виду Рубцова, Передреева и других русских национальных поэтов, "замусоривших" русскую лирику. Но эту лирическую тропинку замусорить на самом деле невозможно — по крайней мере, гораздо труднее, чем замусорить крикливое эстрадное паясничание на любую политическую тему. Евтушенко у Владимира Соколова подбирает именно такие политические, гражданские прямые идеологические выплески: "В год, особенно сложный для нас, не окрепших духом, Соколов написал:

В золотое время суток

Золотого слова жду,

Потому что не до шуток

В пятьдесят шестом году….

…Соколов знает, что поэзия — дело не шуточное, потому что не до шуток ни в пятьдесят шестом году, ни в восемьдесят первом, ни в каком другом…"

Так, вырывая цитаты из стихов и статей, обрывая строфы, легко можно представить Владимира Соколова лихим фрондёром, бунтарём-антисталинистом времён 1956 года и ХХ съезда партии. И это будет правда факта, но одновременно — большая ложь времени.

Из стихов о военном детстве был составлен первый сборник Владимира Соколова 1953 года "Утро в пути". Стихи искренние, пафосные, полные героики. Но далеко не равны они его же лирике тех лет. Если представить, что он, вместе с Евтушенко, Рождественским и другими шумными и громкими поэтами-шестидесятниками, стал бы продолжать свои пионерско-комсомольские и политически-фрондёрские темы, какого чудного лирического поэта мы могли бы потерять… Я не против самой темы о войне, о военном детстве, или о комсомольских стройках, о пламенных революционерах, но у каждого поэта своя стезя, свой талант. И очень грустно, когда поэт или прозаик начинает жить не своей, а чужой жизнью. Впрочем, об этом замечательно сказал сам Владимир Соколов.

Это страшно — всю жизнь ускользать,

Убегать. Уходить от ответа.

Быть единственным — а написать

Совершенно другого поэта.

Такое вполне реально могло случиться. При желании, любой опытный критик может и сегодня изобразить из Владимира Соколова даже не фрондёра времен оттепели, а громобойного комсомольского поэта, безудержного певца октябрьской революции. Цитат в распоряжении такого критика будет сколько угодно:

До свиданья, родные!